Рафаэль. Поэзия образа

Красочным воскресным утром, проведя около часа в очереди, мы наконец попали в ГМИИ имени А.С. Пушкина на привезенную из Италии коллекцию работ Рафаэля. Мне хотелось не только узнать его подлинного, вне репродукции, но и проверить свою реакцию на него. Бердяев писал когда-то, что "в его совершенном искусстве нет трепета живой души", нет "магии обаяния" - и я сама не находила в их той же мере, в какой отзывались в моей душе и разуме Леонардо и Боттичелли. Рафаэль почти во всех виденных работах был для меня чересчур красивым, едва ли не рафинированным, и формальным, и мне необходимо было попасть на выставку, чтобы убедиться или изменить впечатление.

И я его изменила. Нет, не полюбила Рафаэля - я верна мессеру да Винчи, - но узнала с другой, живой и проницательной стороны. Его картины вовсе не совершенны, но они восхищают.

И началось все с "Автопортрета" - с него на меня смотрел юноша, знающий (предзнающий) о красоте больше меня и оттого особенно, нежно печальный. Совершенно итальянец - об этом говорят его глаза, его темные ресницы и брови, его молчащие губы и его подбородок. Он совершенно живой на этом автопортрете - не прекрасный, нет, больше: умный, сложный, не всегда и не всем приятный, тонкий, трудолюбивый, понимающий и разницу между искусством и ремеслом, и то, что он попал в ловушку заказов и зрительского ожидания прелестного в ущерб глубокому. В этом скромном автопортрете - страстность, кажущаяся меланхоличностью, лаконичность при внутренней бескрайности.



Мне не понравились стихи, воспевающие божественный дар Рафаэля - это была удачная оформительская находка музейщиков, но сами стихи рациональны и лицемерны. Не понравился "Экстаз Святой Цецилии" - он формален, скучен, нестроен, несмотря на возможность мысленной игры, когда ты легко "удаляешь" с картины невидимых для самой Цецилии святых. Несмотря даже на осязаемую фактуру сломанных музыкальных инструментов - сам экстаз менее реален. А уж в аудиогиде он, вместе с историей святой, подан как полнейший бред, не вызывающий ничего кроме ухмылки "Да эта девица просто была не в себе".



И "Мадонна Грандука", мечтательно, отрешенно опустившая взгляд, не поражает. Она воздушна, кротка и мила, самую капельку лукава, она - прекрасная дева и облачена в дивно выписанные, тончайшие ткани, но ее правая рука, если сосредоточиться на ней, ужасно отвлекает от общего настроения полотна. Самое удивительное в этой картине - то, что сосредоточиться как раз сложнее на лицах Мадонны и Младенца. Они - не здесь и не сейчас, они тебя не смотрят, поэтому не жди от них милости и послания. "Грандука" - это впечатление от цветовых и световых пространств, от сочетаний выступающих из темноты красного, голубого, золотисто-бежевого и зеленого объемов.



Другое дело - фронтальный портрет Элизабетты Гонзага, герцогини Урбинской. Отнюдь не красавица, но дама, как сказали бы сейчас, стильная. Жесткая, но и гибкая, властная, стойкая, до поры невозмутимая, умная и здраво оценивающая себя и происходящее вокруг. Роскошь в этом портрете сдержанна и оттого величественна. Ферроньерка - украшение на лбу - держащий драгоценный камень скорпион. Платье герцогини - в геральдических цветах герцогства Урбина, черном и золотом, - предвосхищает своей геометрией Густава Климта настолько же, насколько византийские мастера предвосхитили климтовскую манеру облачать женские фигуры в роскошные, тотальные, без складок и изгибов ткани.





Было бы любопытно увидеть рядом портрет ее супруга, Гвидобальдо да Монтельфельтро, тоже кисти Рафаэля:



В "Ангеле" - сохранившемся после землетрясения 1789 фрагменте алтаря Барончи, - еще чувствуется влияние Перуджино, учителя Рафаэля, но уже есть есть дерзость, смелость: и в плоскостях ярко-зеленых крыльев, и в мягких золотистых волосах, и в огненно алых полуприкрытых веках, и в почти неуловимом над-мирским презрении.



Итальянский купец Аньоло Дони в дорогих красно-черных одеждах некрасив,  но смотрит на зрителя проницательно, оценивающе и одновременно уважительно. Он чрезвычайно интересен. Купец, и, видимо, прижимистый, один из крупнейших флорентийских торговцев тканями, и вместе с тем меценат, заказчик Микеланджело, Фра Анджелико, Рафаэля.

Его избранницей стала Маддалена Строцци, происходившая из древнего флорентийского рода. Рафаэлю Дони заказал парные портреты - свой и своей молодой избранницы, что подчеркнуто пейзажами на заднем фоне картин: они продолжают друг друга. Кроме того, на обратной стороне полотен помощником Рафаэля, известным как "Мастер из Серумидо", изображены сцены из античного мифа о потопе и последующем восстановлении человеческого рода, что является аллегорией благословенности и плодовитости брака четы Дони.



Впрочем, молодая супруга изображена особой неприятной, спесивой, надменной. Она богата, ее пальцы украшают перстни, а на груди покоится свадебный подарок Аньоло - золотая подвеска с сапфиром, изумрудом, рубином и жемчужиной и выгравированным единорогом. Эту деталь непросто заметить, однако она призвана подчеркнуть чистоту и верность Маддалены. И, конечно, очевидно, что и композицию, и позу модели Рафаэль скопировал с леонардовской "Джоконды".



N.B. Любопытно было бы узнать, символизирует ли что-нибудь молодое деревце за правым плечом модели.





Я позволю себе обойти вниманием три рисунка, представленных на выставке - они изящны и, кажется. очень ветхи, но всего лишь дополняют живописные работы. Зато расскажу о портрете, поразившем меня, стоявшем у меня перед глазами еще долго после того, как я покинула темный "рафаэлевский" зал.

"Немая" написана примерно через год после портрета Моны Дони и также является подражанием Леонардо да Винчи, но куда более самостоятельным - цельным и свободным. В ней нет ничего таинственного. Она, несомненно, благородного происхождения, но лишена и самодовольства Маддалены Дони, и властности герцогини Гонзага. Героиня естественна, спокойна, ее руки тонки и гибки, и указательным пальцем она, и сила ее характера сосредоточена в указательном пальце левой руки, которым она словно прижимает нижний край рамы.



И в этой работе, совершенной, прекрасной, глубокой, можно увидеть не только характер героини не только целую историю, но и то трудолюбие, с каким Рафаэль подходил к работе, его немыслимую тщательность в выписывании деталей: волосков, выбившихся из прически, к крошечным стежкам на сорочке героини, плетению цепочки на ее шее и пояска на ее талии. Так же скрупулезно он рисовал на других портретах пуговицы, вплоть до дырочек, за которые они пришиты, звеньев цепочек, вышивок, но здесь все это - и фактура тканей, и изящество их отделки, и кольца, украшающие руки героини - все это служит общему строю, общей мысли картины. "Немая" - это шедевр, ее молчание красноречивее любых слов.



И последняя деталь, "картинка с выставки": по залу от картины к картине молодая женщина носила еще не научившегося разговаривать и ходить малыша. "Смотри, ты должен это запомнить", - говорила она, а ребенок пускал слюни, посасывая розовый кулачок, улыбался и смотрел - на творения Рафаэля и на нас.

Оригинал записи: ссылка