Олеся Николаева
Имеющий глаза да увидит (интервью "Свободной прессе" от 21 июля 2014 года)
Щипцы инновационной политической конъюнктуры кромсают всех без исключения. Дошло до того, что даже от слова художника, слова глубокого и гуманного, слова человечного и живого остается лишь горка опилок – скопище букв, без души и идеи, но с системкой несвязанных и абсурдных коннотаций. Репрессия Человека все мощнее и мощнее сдавливает искусство. Когда мы делали это интервью, Олеся Александровна Николаева прислала мне стихотворение с маленьким предисловием: «Я боюсь публиковать подобные веши, боюсь, что наша либеральная жандармерия, забыв про европейский политес, просто забьет меня ногами».- Сегодня в стране все чаще на слово «писатель» вешается какой-то ярлык, причем не определяющий принадлежность автора к жанру, а определяющий его религиозную или политическую принадлежность. Почему так происходит, по вашему мнению, и уместно ли вообще Художника так определять?
- Мне кажется, это черта политически ангажированного, антикультурного мышления – вычленять из литературного произведения исключительно идеологический вектор и сводить к нему весь художественный мир писателя, причисляя оного к тому или иному «лагерю». Но – увы! – таково изначальное свойство интеллигенции, которая, с момента ее зарождения, идеологизирована и рационалистична. (По определению мыслителя Георгия Федотова, она – беспочвенная и идейна.)
Так, например, в свое время либеральная общественность не по эстетическим, а исключительно по идеологическим мотивам травила Фёдора Достоевского, особенно за роман «Бесы». Так морщилась, когда ей напоминали о «Клеветниках России» Александра Пушкина. Так и теперь старается не замечать стихотворения Иосифа Бродского об Украине (удивительного, по художественной силе, из лучших). Художнику жить в этой атмосфере политических счетов и общественной цензуры душно. И не столь важно, советская это цензура или либеральная.
- Однако и молодая современная поэзия сейчас слишком ангажирована. Складывается ощущение, что у начинающих авторов страшная одержимость «прокремлевщиной», «путинским режимом», «ненавистью к РПЦ» и прочая. Больше их не интересует ничего. Они создают свой режим. Вместе с тем, все меньше в художественном произведении фигурирует Человек, личное, реальное, частное. Такое виденье – мигрень современной России или простое нежелание столкнуться с живой реальностью, некая психологическая защита? Куда это может привести русскую поэзию в дальнейшем?
- Я пока, к сожалению, не вижу самого предмета данного разговора, то есть самой «молодой поэзии» как состоявшегося явления, обладающего некими внятными чертами и отличительными признаками. Я знаю, как мучаются члены жюри молодежных поэтических конкурсов, особенно когда речь идет о крупной денежной премии: как бы давать ее некому и не за что! По-моему, она находится в состоянии становления, и пока непонятно, что, собственно, получится.
Что касается «протеста против сложившихся социальных норм», условно говоря, «сбрасывания Пушкина (или кого другого) с корабля современности», то это в сознании молодых людей, особенно подростков, было всегда и во всех поколениях: это уже общее место и традиция, и в данном случае нет ничего нового под солнцем. Все идет своим чередом. И лишь талант – единственная новость, которая всегда нова! Но, поверьте, ничего нет более предсказуемого и оттого уныло-бездарного, чем подростковый бунт против взрослых норм и форм.
Что касается политизированности литературы, – будь то завороженность майданом (или антимайданом), то это вполне в ключе русской поэзии, которая всегда несла на себе «крест социальности». И человек, который является предметом литературы, – существо как социальное, так и метафизическое. Это два уровня, на которых разворачивается человеческая личность. По-моему, здесь нет противоречия. Иное дело, что порой такие социально перегруженные стихи являются лишь ритмизованными и зарифмованными (или в нынешнее время – не-рифмованными и не-ритмизованными) декларативными фразами, за которыми не стоит никакой художественной реальности, а значит, они остаются за гранью искусства как такового.
- Русский «православный» писатель сегодня – кто это?
- Я считаю, что русский писатель и есть писатель православный по преимуществу. Православие – это не идеология, а мироощущение, которое уходит своими корнями куда глубже – в генетическую память, в бессознательное. В данном случае – национальное мироощущение, которое, повторяю, глубже мировоззрения и идеологии, и в художественном произведении, если они находятся в противоречии, пробивает сам поверхностный мировоззренческий пласт. Очень хороший пример – Андрей Платонов. По своим убеждениям он был рьяный большевик, призывал расстреливать вредителей, но его писательское дарование приносило совершенно иной плод, и нет никого, кто с таким провидческим мастерством разоблачил бы самые основы коммунистической идеологии и большевистской власти.
- Это разделение писателя на «православного» и «не» коснулось и вас...
- Я говорила об этом публично, когда отстаивала те или иные воззрения церкви на некоторые вопросы современной жизни. В течение двух лет я вела на церковном телеканале «Спас» две просветительские передачи: «Основы православной культуры» и «Прямая речь», – где шел разговор о взаимоотношениях церкви и культуры, православии и интеллигенции, православия и католичества, православия и сектантства и т. д. Всего мне удалось сделать около ста передач.
Кроме того, основными героями моей прозы (а у меня сейчас вышел семитомник, куда вошли романы, повести и рассказы) являются по преимуществу монахи, а действие разворачивается в монастырях и вокруг них. Ну, что же делать, если монахи мне кажутся гораздо более интересными, парадоксальными и глубокими персонажами, чем, скажем, представители творческой интеллигенции, а монастырская жизнь – куда круче и художественнее, чем таковая в миру! Многие мои книги – и эссеистика, и проза, и даже стихи – выходили параллельно и в светских, и в церковных, и в монастырских издательствах.
- «Возвращение к традиционной форме – единственное, что остается человеку, плохо владеющим словом» – такое мнение я услышала среди начинающих авторов. Сегодня содержание влечет за собой форму или наоборот?
- Мне кажется, это профанное рассуждение. Во-первых, что такое в данном контексте «традиционная форма»? Поскольку на написание сонетов сейчас начинающие авторы и не посягают, и речь, стало быть, не об этом, то, очевидно, имеется в виду наличие рифмы, метра, поэтических тропов, что само по себе еще не есть «форма». Если же имеется в виду само слово как образ, как соединение реальности и смысла, что присуще русской поэтической традиции, то и это не означает движение вспять, «возврат». Да и вообще – как можно вернуться к «форме», если форма не только не есть нечто внешнее, что можно натянуть на себя, как одежду, а есть пластическое выражение внутренней художественной идеи произведения? По определению Карлейля (примерно то же повторял и замечательный русский мыслитель Константин Леонтьев), форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающей материи разбегаться.
Поэтому – еще раз: к формам нельзя вернуться, их нужно каждый раз создавать заново, иначе получится в лучшем случае – лишь стилизация, а как правило – мертворожденный уродец, чучелко. Да и попробуйте-ка вернуться к гоголевскому гротеску, к пушкинской прозрачной простоте и мощи, к лермонтовской таинственности, к тютчевской точности, к блоковской воздушной пластике, к пастернаковскому блеску и изыску, к мандельштамовской ворожбе!
Итак, форма рождается изнутри. Но если душа не состоялась, если она, как взвесь, как прах, носимый по ветру моды и расхожих представлений, если она «не центрована», не укреплена экзистенциально нажитым смыслом, а шизофренически раздроблена и фрагментарна, если она не слышит голос неба, не чувствует подземных токов своей земли, ей просто «не из чего рожать». Это ветошка, взметаемая «от лица земли» и что-то там не в склад не в лад шуршащая… Как сказал когда-то поэт Давид Самойлов: «Откровения несостоявшейся души совершенно не интересны».
- Насколько в писателе важна идея пассионарности?
- Писатель пишет от некоего «избытка» бытия: от переполняющего его хаоса, от потребности претворить его в космос, от призвания к творчеству и преображению, от любви к слову, от тоски по Царству Божьему. Поэтому – конечно, пассионарность! Воля к тексту, к словесному жесту, к звучащей ноте… Так Чехов исписывает целые тома своих записных книжек, прежде чем получает власть художественно оформить эти обрывочные впечатления и наблюдения…
Но бывает, и очень часто, что эта пассионарность изнутри подбита тщеславием, и ничем больше. Желанием заявить о себе миру: «Аз есмь!». Самоутвердиться! Так что это, конечно, условие, но далеко не единственное. Ведь и графоманы очень и очень пассионарны.
- Олеся Александровна, вы очень близки к «церковному обществу». Образ некоторых священнослужителей и людей приближенных к ним с подачи СМИ вырисовывается неоднозначным. Насколько можно, по вашему мнению, совместить светский образ жизни и «жизнь во Христе». Можно же быть публичным человеком, и избегать всяческих условностей общества высшего, жить просто?
- Что касается некоторых казусов, о которых мы часто слышим в СМИ в связи с церковной жизнью, то я бы не слишком обращала на это внимание. Во-первых, два с лишним года назад прошла шумная заказная кампания против церкви, и людям, которые понимают механизмы информационной войны и безошибочно видят ее признаки, это было очевидно. Удивительно, но эту войну вели исключительно либеральные СМИ и интернет-порталы, а вся ее стилистика, лексика, методы и приемы были как будто «сдуты» с «воинствующего безбожника» – большевистской антицерковной организации 30-х годов прошлого века!
Во-вторых, нужно иной раз быть снисходительнее к народу, который провел 70 лет в Вавилонском плену, где безбожие было государственной идеологией. Так сразу, в одночасье, трудно выправить те душевные искривления, к которым это привело.
Что касается православных людей, то, как я уже сказала, они – персонажи некоторых моих книг. Но я еще с советских времен не очень люблю это выражение «брать пример» («Пионер – всем ребятам пример»). Мне кажется, точнее выражение «проникнуться духом» того или иного человека, который поразил, воодушевиться его образом и прожить при этом собственную жизнь.
- Не могу не спросить про ваше стихотворение «Свет Майдана». Что вас подтолкнуло к его написанию?
- Я последние годы изучаю историю русской революции, потому что меня мучает вопрос, каким образом она могла произойти и сокрушить великую империю. Как так получилось, что после победы Японии над Россией в русско-японской войне наша интеллигенция, которая сама себя горделиво назначила «совестью нации», рукоплескала нашим врагам? Почему публика встречала овациями стихотворение, скажем, Андрея Белого:
«Тухни, помойная яма,
Рухни, – российский народ,
Скоро уж маршал Ояма
В город победно войдет!»
И вот в русской революции (и февральской, и большевистской), как ни крути, а огромная вина лежит на интеллигенции – и на ее безответственной болтовне, и на ее подначках и провокациях, и на ее узколобых теориях, в которые невозможно втиснуть живую (народную, органическую, духовную). И вот в украинском вопросе я увидела тот же разночинский почерк, тот же словоблудный запал: «Богословие Майдана», «Свет Майдана», ах, солидарность! А ведь тому, кто хоть отчасти знает историю, еще в декабре минувшего года можно было предвидеть, что все там кончится большой кровью. Но конца еще не видно, а уже и паленая человечина, и убитые дети, и разорванные на куски трупы!
Нет, тут либо – либо: либо «слезинка ребенка», либо «свет Майдана». Ну и, конечно, определенная конъюнктура стоит и за этим очень призрачным «светом», и за этим очень условным «богословием»: имеющий глаза – да увидит.
- Что бы вы сейчас сказали жителям Юго-Востока?
- Люди, защищающие свою жизнь и свободу на Юге-Востоке, напоминают испанцев в 1936-39 годах, воевавших с фашистами и фашизмом. Они напоминают итальянцев в 20-е года XIX века, поднявшихся против австрийского гнета и, конечно, греков, восставших под предводительством князя Ипсиланти против турецкого деспотизма в 1821 году и добившихся независимости в 1830-м. При невмешательстве своих государств, там воевало множество добровольцев из других стран: в первом случае мы сразу вспоминаем Хэмингуэя, во втором и третьем – Байрона. До сего дня подвиг людей, поднявшихся против диктатуры, овеян мученическим ореолом и сияет солнцем доблести и славы. Таковы и люди Донбасса, держащие оборону против вооруженной бандеровской гопоты, вторгшейся на их землю и убивающей мирных жителей: детей, стариков, женщин. И как бы ни пытались украинские СМИ уничижить их, презрительно называя «ватниками», они уже – архетипически – внесены в синодик героев, призванных Провидением хотя бы физически остановить это беснование, которое будет вписано в историю Украины как национальный позор.
- Каким вы видите будущее России и насколько оно утопично?
- Просматриваются два пути: или – или. Или Россия развернет плечи и поднимется в свой полный богатырский рост, почувствовав как свою земную самодостаточность, так и свою духовную судьбу и волю, и тогда она выстоит в надвигающихся мировых бурях и внутренних смутах, либо она... выродится. И тогда на ее территорию придет народ крепкий, народ пассионарный, жесткий и волевой, знающий, чего он хочет и зачем живет, и просто захватит ее, а всех русских будет выставлять в этнографическом заповеднике, где они будут представлены пьяным нечесаным мужиком с самогонкой и балалайкой, медведем в картузе и беззубой бабкой с кошелкой и тощей козой на веревке.
Баллада о Сашке Билом
Это дух Сашка Билого – неутоленный, мятежный –
Бешеной слюною исходит, что шелудивый пес: жуть, злость,
Жаждет отмщенья, крови, рыщет по Незалежной,
Вгрызается в плоть, рвет теплое мясо, ломает кость.
Это никто как он – прелюбодейный – шало
Пахнущий паленою человечиной в Одессе вдыхает дым,
Роется в Мариуполе в трупах, но все ему мало, мало,
Весь измазался кровью, а – все незрим.
«Мало еще вы душ загубили кацапских», – за ушные мочки
Дергает, подначивает, поддает пенделя, чтоб уж наверняка,
Долбит мозг Коломойского, печень клюет, вырывает почки.
«Это ты, – Сашок? – тот в ужасе спрашивает невидимого Сашка.
Так недолго сойти с ума, что со ступеньки… Лютый
Озноб: серое вещество закипает, скисает, как молоко.
В ночи Коломойский спрашивает у шкафа: «Билый, чи там, чи тут ты?»
Но до поры ухмыляется, отмалчивается Сашко.
Ибо – наутро – знает: глянут все западенцы,
Все коломойцы глянут в зеркальную даль, и – в крик:
Оттуда стервец Сашко кривляется, грызет заусенцы,
Средний палец показывает, высовывает язык.
Глянут наутро бандеровцы – родичи, единоверцы –
На братанов по сектору, и в каждом из них – мертвяк
Билый Сашко сидит, застреленный ночью в сердце
И заселивший тела живые незнамо как.
Глянет и Незалежная в воды и – отразится
Бритая голова с безобразным ртом, желтый желвак,
Бегающие жестокие глазки, жиденькие ресницы,
Вылитый Сашко Билый – убивец и вурдалак.
Да это же бес в маскировке: плоть, синие жилы,
Все как у всех: комар на лице простом…
На цепь его посадить, под требник Петра Могилы
Склонить, с заклинательными молитвами и крестом!..
В берцах, в военном буро-зеленом прикиде,
Ишь, как всамделешний – щетинистая щека…
Да покадит на него иерей, воскликнет Господь: «Изыди!»,
И с воем из Незалежной низвергнется дух Сашка!
(О.Николаева)
Беседовала Екатерина Ненашева
Источник: "Свободная пресса"
23/07/2014