Рецензия на книгу «Во сне ты горько плакал»
Юрий Павлович Казаков (1927-1982) - классик русской литературы XX века. Его рассказы, появившиеся в середине пятидесятых, имели ошеломительный успех - в авторе увидели преемника И.Бунина; с официальной критикой сразу возникли эстетические разногласия. Впрочем, сам автор гениальных новелл "Манька", "Трали-вали", "Во сне ты горько плакал", "Арктур - гончий пес" жил всегда сам по себе, не оглядываясь ни на авторитеты, ни на хулителей. Не приспосабливался. Не суетился. Именно поэтому его проза осталась не только памятником времени, но и живым понятным разговором и через двадцать, и через тридцать лет. Писатель на все времена. Показать
«Во сне ты горько плакал» Юрий Казаков
Один мужик поехал на рыбалку. В автобусе. Он очень любил рыбалку, и давно на ней не был, поэтому испытывал счастье уже от предвкушения. Даже закуривая, он знал, что это не то - что ТО, это когда на реке вытащишь чуть не сорвавшуюся с крючка рыбу – и тогда ЗАКУРИШЬ. И не то чтобы ему нравилось убивать рыб, ему нравилось одиночество на реке: он был человек тонко чувствующий и ощущал природу каждой жилкой своего тела. А в автобусе он встретил женщину, которая показалась ему симпатичной, и возможность близости, прикинутая им в голове, дополнила предвкушение счастья. Женщина ему даже намекнула, что не против присоединиться к нему на рыбалке, но ему нравилось одиночество на реке. И только через три дня, возвращаясь, уже испытав свое сокровенное счастье, «он слабо вспомнил, как выходил здесь три дня назад на рассвете. Вспомнил он и спутницу свою по автобусу и как у нее дрожали губы и рука, когда она прикуривала. - Что это было с ней? - пробормотал он и вдруг затаил дыхание. Лицо и грудь его покрылись колючим жаром. Ему стало душно и мерзко, острая тоска схватила его за сердце. - Ай-яй-яй! - пробормотал он, тягуче сплевывая. - Ай-яй-яй! Как же это, а? Ну и сволочь же я, ай-яй-яй!.. А?»
Другой мужик гуляет с полуторагодовалым сыном, сидит у его кровати, испытывая к нему бесконечную нежность, и неотвязно думает о самоубийстве своего старого друга. Почему? Как? «Или в этой, такой бодрой, такой деятельной жизни были тайные страдания? Но мало ли страдальцев видим мы вокруг себя! Нет, не это, не это приводит к дулу ружья. Значит, еще с рождения был он отмечен неким роковым знаком? И неужели на каждом из нас стоит неведомая нам печать, предопределяя весь ход нашей жизни?» И такая мысль мешает любить своего ребенка безоблачно и беспечально, не заглядывая в его будущее, которое еще темно и про которое невозможно думать, что мы каждым своим шагом его не определяем. В главные минуты своего счастья человек ухитряется вспомнить что-то или о чем-то задуматься, чтобы омрачить это счастье. И как перед неразрешимым вопросом встает перед детским плачем во сне: почему? отчего? Оттого ли, что просто что-то приснилось? «Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?» Хочется спросить: зачем ты все это себе придумал? Будь проще! Не получается. У хороших людей, как правило, не получается.
Третий мужик поехал кататься на лыжах с любимой женщиной. С той, с которой у него «хорошо. Кончилась тяжелая пора ссор, ревности, подозрений, недоверия, внезапных телефонных звонков и молчания по телефону, когда слышишь только дыхание, и от этого больно делается сердцу. Слава богу, это все прошло, и теперь другое - покойное, доверчивое и нежное чувство, вот что теперь!» И в этом счастье, и в гармонии с этой женщиной проводит он целый день. А вечером она плачет, как плачут женщины, которые уже готовы стать женой и матерью детей для того, кто совсем к этому не готов, кто и так счастлив. Но не только от этого она плачет, а потому, что хотя женой и матерью становиться пришла пора, «смертельно жалко было первого тревожного времени их любви, когда было все так неясно и неопределенно, зато незнакомо, горячо и полно ощущением новизны». И он ее понимает, и прощает за все, и она его, а жениться ему не хочется, «потому что в чувстве, когда знаешь, что вот она рядом с тобой, и она хороша, и все такое, а ты можешь ее всегда оставить, чтобы так же быть с другой, потому что ты свободен, - в этом чувстве, собственно, нет никакой отрады». Но тебе уже тридцать лет.
Четвертый… Собственно, все они – одно лицо. Лицо человека, не позволяющего себе не чувствовать и не думать, хотя и разрушающего этим все зыбкие мгновения счастья, отпущенные нам Богом. Казакова не интересуют добряки и злодеи, везунчики и неудачники, его главный предмет – мимолетность счастья, которое всегда наказуемо, за которое надо платить вперед и постфактум и которое всегда есть компромисс между твоим «воспарением» и грубой реальностью. Потому что, если ты, гуляя с ребенком в лесу, задумаешься о высоком (а не думать о высоком человек не должен) и воспаришь, то ты рискуешь отпустить маленькую ручку и банально потерять то самое сокровище, о судьбе которого ты размышляешь. А когда ты найдешь маленького негодяя, не отвечающего на призывы родителя, и пригрозишь ему страшными карами, и страшно рассердишься на него, у тебя все равно не будет сил противостоять общему счастью игры в машинку и укладывания спать… после которого ты все равно подумаешь, что каким совместным бы ни было это счастье, твой пятилетний сын уже сделал шаг от тебя: душа твоя, слитая до сих пор с моей,- теперь далеко и с каждым годом будет все отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не мое продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдешь навсегда. И этот круговорот бесконечен. Но назвать прозу Казакова «отрезвляющей» невозможно, она просто санкционирует неудовлетворенность как форму счастья.
Не читала