Авиатор

Это удивительное чувство, когда смотришь в иллюминатор при посадке самолета – только что многие часы вокруг тебя не было ничего, кроме пушистых облаков, но постепенно сквозь них проявляются огни городов, все больше и больше, и вот ты уже различаешь зелень полей и зеркала водоемов, силуэты высоток и бежащие змейкой линии автомобильных дорог, потом и сами машины, потом терминал аэропорта... И вот ты уже снова на земле, в мире привычных вещей, звуков и запахов. И вдруг остро чувствуешь, как дороги тебе все эти «мелочи жизни»: скрип снега под ногами, запах свежеиспеченного хлеба, тепло руки любимого человека.

Так совпало, что эту книгу я почти полностью читала во время длительного перелета, и хотя в моих мыслях она теперь всегда будет связана с завораживающими видами из иллюминатора на звезды, облака и город, эта история, несмотря на название и на то, что авиатор – детское прозвище главного героя, совсем не про летчиков и самолеты.

"Авиатор – это человек, способный оторваться от земли" гласит аннотация романа. А в случае главного героя – не просто подняться над землей, но оказаться "вне времени". Главный герой обнаруживает себя в больнице, не помня ничего из своего прошлого, и по совету врача начинает вести дневник, записывая все, что происходит с ним в настоящем и мелкие детали из прошлого, которые постепенно всплывают в его памяти. Эти дневниковые записи перед нами, читателями, и мы вместе с Иннокентием Платоновым проходим этот нелегкий путь – по крупицам собрать его прошлое, приоткрыть завесу тайны.

"Человек – не кошка, он не может приземлиться на четыре лапы всюду, куда бы его ни бросили. Для чего-то же он поставлен в определенное историческое время. Что происходит, когда он его теряет?"

Роман понравился сразу, с первых страниц привлек не только интригующей завязкой, но и
невероятной красотой языка. Как автору удалось так точно передать мысли и чувства героя 1900 г. рождения, так образно нарисовать картины Петербурга и пригородных дач начала прошлого столетия? А описания жизни заключенных на Соловках настолько яркие, что невольно холодели руки. Браво, Евгений Германович!

Помимо интриги и некого налета таинственности – что случилось с Платоновым? как он, «ровесник века», оказался в 1999 г? как складывался его жизненный путь? – роман впечатляет глубиной обозначенных в нем проблем. Точка зрения автора, на мой взгляд, во многом отличается новизной восприятия. Ремарки главного героя относительно тех или иных исторических событий или современных явлений поражают точностью восприятия и одновременно краткостью: ответ на сложные вопросы раскрывается в одном-двух предложениях, передавая всю суть.

Например, "неисторический взгляд" Платонова на причины революции. "В людях накопилось много зла. Должен же был найтись этому выход". Или его мнение о современном русском языке, "опошленном" в многочисленных ток-шоу и рекламе. "Я смотрел телевизор – то, что здесь по-английски называют talk-show. Все друг друга перебивают. Интонации склоченные и малокультурные, пошлость невыносимая. Неужели это мои новые современники?"

Новый подход к извечной проблеме преступления и наказания, размышления о религии, дружбе и предательстве, о любви – лишь неполный перечень тем, озвученных на страницах романа. Жаль, что при чтении не было под рукой маркера, чтобы отметить наиболее запомнившиеся цитаты, уверена, что еще не раз захочется обновить в памяти ту или иную мысль.

Наибольшее впечатление на меня произвел подход автора к проблеме исторической памяти (одной из центральных тем романа).

"Я вас все на исторические темы пытаюсь вывести, а вы мне все про звуки да про запахи", - упрекает Платонова телеведущая. Он же пытается убедить окружающих, что восстания, революции, войны и прочие великие события ничего не значат по сравнению с мелочами жизни, которые мы не замечаем, поглощенные суетой повседневности, но лишившись их – мы теряем жизнь как таковую.

Звуки, запахи. Комары на даче, вечерний чай с семьей, отсвет фонаря зимней ночью, летняя гроза, шум дождя, бабушкины сказки, беседа с попутчиками на станции. Все эти казалось бы незначительные события оставляют самые глубокие воспоминания, поскольку связаны в первую очередь с сердцем. Получается, именно они, эти «мелочи жизни» и составляют наш жизненный багаж, нашу память? Именно они составляют нашу личную историю? Да, – без колебаний ответит Иннокентий Платонов.

Эти события могли произойти вчера, в прошлом году, в прошлом столетии и точно так же будут случаться завтра и через десять лет. Они универсальны и способны определять разные времена и эпохи. И потому – не важно, с кем именно и когда они на самом деле произошли. Забудутся имена и даты, но останется послевкусие и отклик в душе. Вот почему во второй части книги, где к дневникам самого Платонова присоединяются записки двух близких ему людей, автор постепенно перестает указывать имена, стирая грани между воспоминаниями разных людей.

Жизнеописание авиатора Платонова стало частью истории России, и точно так же наши повседневные воспоминания становятся частью мировой истории. Цените мгновения!

Закрыл книгу. Недоуменно вздохнул. Как же так? Воспеваемый всеми роман «Авиатор» – это же очень вольный пересказ «Цветов для Элджернона»! Они похожи даже больше чем «Пиноккио» и «Буратино», «Волшебник страны Оз» и «Волшебник Изумрудного города»! Толстой и Волков нагло стырили чужой сюжетный замес, но написали совершенно свои произведения. Господин Водолазкин слегка изменил замес, зато практически полностью взял концепцию «Элджернона».

Перед нами книга об обретении и утрате себя. Которые происходят в результате научного эксперимента. Описанные в форме дневниковых записей. А уж упоминание крыс в экспериментах Муромцева – это же откровенный маячок. И, хотя, крыс используют во всех опытах, мне кажется, Водолазкин упомянул их намеренно. Мог ведь и собак – недаром в книге активно упоминаются знаменитые Белка и Стрелка. Но не решился автор создать альтернативный крысенку Элджернону образ. Поэтому в «Авиаторе» и крысы и собаки не удостоились такого же внимания, как в книге Киза. Русской животине никто не положит цветов.

Параллелей так много, что только начни копать… Например, язык. Помните, как важна речь Чарли Гордона в «Элджерноне»? Как она превращается в инструмент, показывающий нам изменения личности. У Водолазкина язык используется по-своему, но похоже: он прекрасно, без клюквы реконструировал речь ровесника века, в которую постепенно вливаются современные слова, а потом и мысли.

И так далее.

В волнении от своего грустного открытия я полез смотреть чужие рецензии и с облегчением обнаружил, что похожесть заметил не я один. Но там, где моим коллегам-читателям видны лишь параллели, мне грезится тождество!

Заслуга Водолазкина в том, что он сделал гораздо более глубокую российскую адаптацию, нежели, в свое время, Толстой или Волков.

Причем, дело не в именах и событиях. Нужно было наполнить книгу «русским духом». Россия сейчас громогласно кричит о великом будущем, но всей душой повернута к прошлому. И прошлое это обязательно должно быть трагичным. Причем, в зависимости от политических воззрений, лди наполняют трагизмом совершенно разные эпохи… Может, быть они все и правы.

И непременно, непременно – тонны ностальгии!

Я не могу утверждать, но почти убежден, что сюжетный концепт не был первоосновой замысла Евгения Водолазкина. Сначала он примерно вот так же поставил себе задачи по адаптации «Элджернона» – а уже потом уже и родилась «техническая идея», которая позволит их воплотить.

И не случайно события развиваются в 90-е: протагонист должен был попасть из эпохи трагедии в эпоху разочарования. Для усиления эффекта вышеописанного «русского духа». «В сегодня» всё вышло бы совсем не так…

При этом, я ни в коем случае не отрицаю, что «Авиатор» – книга хорошая. И есть в ней немало того, чего и рядом не найдется в Элджерноне. Как ни странно, самым ярким пятном романа является любовная линия. «Как ни странно» – это потому что очень часто в романах (даже тематически на это направленных!) – любовная лирика является данью необходимости, и вот так и написана – по обязаловке. Любовь в «Авиаторе» чудесна. Она замешана и на магии «технической идеи» и на магии чувств.

Еще одним важным отличием русского «Элджернона» является хронология. У Киза дневник ведется линейно – от прошлого к будущему. У Водолазкина все намного сложнее. В записях перемешаны настоящее и прошлое. Причем, прошлое также перемешано. Я прочитал, что Евгений Германович – литературовед. Чувствуется, что человек хорошо знаком с теорией писательства. Его книга состоит из множества отдельных кирпичей. И практически каждый лежит на своем месте. Смешение тем, времен продумано крайне тонко. Я пытаюсь представить себе, как автор это всё продумывал и понимаю – это была невероятно сложная работа.

А к этой сложности можно также добавить большую работу по воспроизведению жизни начала XX века. Пока я не углядел «параллели» с Кизом, эти воспоминания сильно напоминали мемуары певицы из «Венерина волоса» Шишкина. Напоминали не в смысле плагиата. Нет, просто я и там и там испытывал невероятно удовольствие от прочитанного. Язык Водолазкина легче, хотя, и проще. И есть еще одно отличие. Воспоминания у Шишкова наполнены уникальностью. Они целиком созданы из непонятных, забытых для нас вещей, но из них складывается очень убедительная жизнь. У Водолазкина всё наоборот: экзотические детали обывательской жизни начала XX века не так важны. Читаешь и понимаешь – а ведь всё в этом мире одинаково.

Как можно всё это резюмировать… Давайте читать и любить «Авиатора» – книга этого достойна. Но не будем забывать, что это адаптация «Цветов для Элджернона». Что поделать: русская литература перманентно находится в состоянии ДОГОНЯЮЩЕЙ. И великие Пушкин, Достоевский, Толстой тоже пользовались европейским опытом. Изучали его, трансформировали, спорили с ним… ну, и заимствовали.

Мне всё понравилось, мне не понравилось только одно – что мне всё понравилось.
Загадка главного героя. Кто встречал отзывы в сети, тот знает, что же произошло с ровесником века, отчего он в 1999 году просыпается в больничной палате без памяти. Авиатор Платонов взмывает туда, где его уже не могут рассмотреть современники, а приземляется на землю, где люди на солидных авто и в солидных пиджаках ругаются как 80 лет назад на том же месте ругались ломовые извозчики. Разгадка приходит во второй четверти книги. Не рано и не поздно - в самый раз: интрига создана, но не затянута. Идеально.
Рассказ от первого лиц(а). Дневниковое повествование, не меня своей формы, во второй части романа переходит в полифонию. При первых появлениях чужой речи я начала спотыкаться и сетовать, но потом представила, что слог, голос, точка зрения – всё осталось бы прежним. И поняла, что такая монотонность сделала бы чтение менее интересным. Да-да, где-то с середины я бы заскучала. Многоголосье появляется как раз во время. Идеально.
Язык. Описывать, как красиво написана красивая книга, для меня всё равно, что рекламировать качество изображения экранов нового поколения на экранах старого поколения. Не хочется прибегать к избитым определениям. Буду краток: изображение идеальное или приближенное к таковому.
Герой. Авиатор Платонов, очевидно попавший в беду, вызывает сопереживание с первых строк, когда о герое еще ничего не знаем ни мы, ни он сам. Не могу судить, насколько достоверно передано состояние амнезии (тем более в таких исключительных обстоятельствах), но процесс восстановления памяти от лица больного правдоподобен. А главное – есть, над чем подумать. О составе личности, например. Если человек помнит далеко не всё, но имеет суждения и предпочтения, то на чём они основаны? Ещё можно подумать о ценности жизни и о ценностях в жизни. Если я не делаю сказку былью, то для чего я рождена? Человек – статист в истории или история – статистика периода жизни человека? И всё это – не мысли (хотя диалоги на эти темы присутствуют), а содержание переживаний, в которые читатель включается. Откуду начну плакати окаянного моего жития деяний?
Сюжет. Плавное и размеренное повествование о возвращении к жизни (точнее – о возвращении себе жизни) нет-нет и заставляет прикрыть книгу, сделать несколько глубоких вдохов. Один раз мне потребовался перерыв в сутки. Как только герой и читатель сживаются с полученной информацией, поступает порция новых весомых фактов. Заскучать книга не даёт.
История. Излишнее знание об эпохе, по мнению автора, мешает излагать историю из прошлого. Трудно говорить от имени обывателя, когда знаешь все подробности, выходящие за пределы осведомлённости одного человека. Трудно не поучать, когда знаешь, чем всё кончится. Но здесь получилось: взгляд изнутри, эффект присутствия (всего лишь одно очень горестное предсказание, которому суждено сбыться в последующих воспоминаниях героя, но оно вполне обосновано и касается личной судьбы).
У героя «неисторический» взгляд на историю – накопилось дерьмо, чего вы хотели? У книги такой же неисторический взгляд – шум дождя, звон гирлянды на сквозняке, стрекотание кузнечиков – это ведь то, чего все хотели? И не от книги, а от жизни. Получите, распишитесь, наслаждайтесь. И не переживайте – важно всё, даже то, как скрипит калитка на вашей даче. Не идеально ли?
Единство формы и содержания. Здесь просто хочется петь от восторга!
«Исторический взгляд делает всех заложниками великих общественных событий. Я же вижу дело иначе: ровно наоборот. Великие события растут в каждой отдельной личности». Жизнь отдельной личности мы и узнаем из дневника. «Календарные даты принадлежат к линейному времени, а дни недели – к циклическому. Линейное время – историческое, а циклическое замкнуто на себе. Вовсе и не время даже». Даты в повествовании почти отсутствуют (вплоть до «Допустим, 1907-й»). Счёт идет до семи: когда шли на станцию встречать отца, была пятница; на кладбище шли в родительскую субботу; ток-шоу показывают с понедельника по пятницу; Анастасия умерла в воскресенье. На Пасху бывает служба даже в лагере. А когда текст перестаёт нуждаться в счёте и до семи, это понимает даже компьютерная программа.
Преступление и наказание. Пожалуй, единственное, о чём я могла бы высказать сомнение, – это подход к раскрытию темы «Незаслуженного наказания не бывает». Герой утверждает это при отсутствии у него полной информации о своей жизни, которая предшествовала наказанию. Одно из его доамнезийных убеждений? Но оно слишком провокационно звучит, учитывая степень наказания и вмененное ему преступление. Далее вопрос попросту снимается событиями. Возможно, я под конец стала менее внимательной к изложению прошлого, следя за полётом героя в настоящем. Вопрос о заслуженности всякого наказания как бы повис. Есть предположение, но в виду раскрытия сюжета, оставлю для отзыва.
Мне представляется, что я ждала очень хорошую книгу от Евгения Водолазкина. И я её получила. Не знаю, какой удельный вес моей предвзятости в оценке. Не удивлюсь, если встречусь с более строгой критикой. Это было бы любопытно.

***
Соловки. Эта часть воспоминаний требует отдельного упоминания, не встраивается в рецензию. Несмотря на «Я видел вещи, которые выжигали меня изнутри, они не помещаются в слова» и «Тут бессильны и живопись, и словесные описания», слова для книги всё же были найдены. Читать об этом нужно или у хорошего писателя, или в документах, поэтому пересказывать своими словами не буду. «Всякий рассказ подразумевает законченное событие, а здесь – страшная бесконечность».
Могу только сравнить с другой прочтённой книгой по этой теме – с «Обителью». Описание работ, насилия, штрафизолятора Секирки скорее совпадают. «Обитель» не оставляет такого тягостного впечатления, потому что для описания лагеря автор провёл своего героя через различные возможные там судьбы и положения. Герою же «Авиатора» достался только Соловецкий ад.