Я пережила освенцим

На грязной наре рядом
близкий друг умирает,
глядит невидящим взглядом.
(Смерть жертву выбирает.)

Кричит, что жить еще хочет,
что дома ждут ее дети,
но обжигает ей очи
дыханье близкой смерти.

Напрасно, дети, год целый
в тоске домой ее ждете,
не знали вы, как ее тело
лежало три дня в болоте.

У блока с другими телами
на землю брошена прямо,
лежала она часами,
любимая ваша мама…

Тут рядом… недалеко
еще одна умирает;
слеза туманит око,
как свечка догорает.

И смерть чье-то сердце ранит
за проволокой колючей,
и кто-то не раз вспомянет
ее слезой горючей.

То мама ждет – не дождется,
кляня тюремщиков злобных.
Но дочь уже не вернется,
как тысячи ей подобных.

Десятки тел несчастных,
коростами пораженных,
о, как они ужасны —
я точно средь прокаженных.

В бессонные ночи в бараке
с тобой говорю я, мама,
мерцает лампа во мраке,
и сон всегда тот же самый:

как в детстве, ты надо мною
склоняешься низко, низко,
и нежной гладишь рукою,
и долго со мной так близко.

Хочу удержать тебя силой,
ох, мама моя родная, но знаю —
ты только снилась
и снова во тьме одна я.

Именно в Освенциме Кристина Живульская, которая позднее станет успешной писательницей, начала писать стихи. Казалось бы, в Освенциме...стихи! Но не могла не писать. Однажды она чуть не поплатилась за них жизнью, когда стихи нашли эсесовцы у одной заключенной, но никто так и не назвал имя Живульской как автора. И она осталась жить. Стихи были уничтожены, но многие заключенные помнили их наизусть, поэтому они не пропали.

Кристина Живульская попала в Освенцим в 1943 и дожила до его освобождения. Она была среди узников, угнанных в Германию в так называемом «марше смерти», и ей удалось сбежать во время пути, добраться до польской деревни и спасти себе жизнь. Если можно так выразиться, то ей повезло. Кристина — полячка, а значит ей было позволено получать посылки от родных. В отличие от заключённых-евреев, которым запрещалось получать что-либо. Повезло ей и в другом, после нескольких месяцев тяжелого труда снаружи, её перевели на работу в канцелярию, в помещение. Для заключённых работа под крышей была равносильна спасению жизни. Но это не значит, что Кристина жила в лагере припеваючи: «Я взглянула на подруг, на себя, и мне стало ясно, что за истекшие 24 часа нас успели превратить в животных. Неужели мы когда-то ели за столом, пользовались вилкой?» Все девушки, все подруги Живульской, прибывшие с ней в лагерь из варшавской тюрьмы в Павяке, погибли в первые же месяцы пребывания в лагере. Выжила одна она.

В своей книге Живульская описывает и устройство лагеря, и распределение «ролей», и то, как людей душили газом в крематориях, а потом сжигали, и то, какими бесчувственными становились они сами, наблюдая все это.

«Нас уже ничем нельзя было ни удивить, ни возмутить.
Здесь все было возможно… Все, кроме надежды на свободу. Благоприятные вести с фронта уже не могли больше поддерживать эту надежду. Нами владела теперь только одна мысль: из ада не выходят. Если кто-нибудь говорил: «А вот когда я буду дома…» – на него смотрели с состраданием…»

Может быть, это был единственный способ выжить и пережить.

Об этой книге нельзя написать много, да и не хочется. Её просто нужно прочитать, чтобы не остаться бездушным к той трагедии, которую пережили люди, ещё живущие и поныне, чтобы не задаваться вопросом, а был ли Холокост, а уничтожили ли фашисты миллионы невинных людей, а был ли Освенцим таким, как его принято описывать в историографии, чтобы не сомневаться в том, что написанные сегодня «труды», опровергающие массовые уничтожения людей в лагерях смерти и «доказывающие», что Освенцим был санаторием для евреев, — это мракобесный вымысел неофашистов и людей, лишенных человечности. Кому-то нужны доказательства Холокоста, истребления людей? Вот они, в этой книге! Живые слова человека, бывшего там, видевшего, пережившего ад.