Мариам Петросян

Lena_Ka

03/12/2010

1

Мариам Петросян: «Новых книг от меня ждать не стоит…»
(Интервью от 12.04.2010)

Сочащаяся волшебством, затягивающая и невероятная книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» в одночасье превратила художника-аниматора из Еревана в российскую литературную звезду первой величины. 12 апреля Петросян была удостоена «Русской премии» ― главной награды для русскоязычных писателей, живущих за пределами России. И это только начало.

Главное ― и самое удивительное ― в Сети «Дом» начинает понемногу становиться объектом устойчивого культа. Подобно вирусу, информация о книге распространяется из блога в блог, а каждый следующий «заболевший» стремится «заразить» как можно большее число окружающих. Мариам Петросян, художник-мультипликатор из Еревана, мать двоих детей, домохозяйка и сверхновая звезда русской прозы (сказать «фантастики» не поворачивается язык), рассказала «Частному корреспонденту» о том, есть ли жизнь за пределами её Дома, и о том, откуда взялись и куда ушли её герои.


Вы писали свою книгу много лет ― как вам живётся сейчас, когда она от вас оторвалась и зажила собственной жизнью? Не больно?

― Когда я говорю близким людям, что мне сейчас совсем невесело, боюсь, это воспринимается как неуклюжее кокетство.
Получила всё, что хотела, о чём можно было только мечтать, и даже сверх того, и не стесняется на что-то жаловаться. Мне тут же предлагают написать что-то ещё. Но я не писала эту книгу, я в ней жила. Последние годы урывками, от случая к случаю, всё реже и реже, но для меня это было местом, куда я (исписав гору бумаги) могла войти и побыть там. Других таких мест я не знаю. Их у меня просто нет. Конечно, мне приятно, когда книгу хвалят, приятно читать рецензии и знать, что она многим понравилась. Но это похоже на похвалы ребёнку, который вырос и уехал из дома. Ты млеешь, когда его хвалят, гордишься им и собой, но у тебя его больше нет. Так что вопрос болезненный. И кстати, вы единственная, кто его задал.

― И чем вы заполняете образовавшуюся пустоту?


― Вакуум заполняют дети, причём так основательно, что иногда хочется кричать караул.

Многие писатели говорят, что после того, как книжка закончена и издана, на неё удаётся посмотреть по-новому. У вас тоже так?

― Книгу я почти не открывала. Только когда надписывала друзьям и родственникам. Возможно, когда-нибудь я смогу её перечитать, но вряд ли когда-либо смогу дистанцироваться настолько, чтобы суметь объективно оценить.

Если читать вашу книгу внимательно, возникает ощущение, что очень многие вещи не дописаны ― сюжетные ниточки словно бы сознательно оборваны. Кажется, что вы таким образом оставляли возможность для сиквела. Это так? Не подумываете ли вернуться в созданный вами мир?

― Наверное, оборванных линий не могло не быть. Финал писался на скорую руку. Я дважды переделывала его уже в процессе редактуры. Когда в январе 2007-го договаривалась с издательством закончить к сентябрю, искренне верила, что успею. Тем более не хватало действительно только финала. Но я не учла, что персонажи будут сопротивляться. Когда пишешь для себя, не ограниченная ни объёмом, ни временем, ни мнением окружающих, получается почти нескончаемый сериал. Первый сезон, второй, третий и т.д. Когда нужно собрать весь этот рыхлый материал во что-то целое, начинаешь выкидывать лишнее, оставляя (по возможности) то, что просто не в состоянии выбросить. Отсюда неизбежные дыры, провисание сюжета и оборванные сюжетные линии. Сыграло свою роль и нежелание некоторых персонажей включиться в финал.

Да, в финале действительно остаётся очень много вопросов…

― Я вот до сих пор не знаю, куда подевался Македонский. Он просто испарился. Остальные вели себя не лучше. Это звучит непрофессионально, я знаю, но для меня вся прелесть работы над книгой заключалась в том, чтобы создавать персонажам определённые условия, а потом отпускать и наблюдать за ними. Чаще всего из этого ничего не получается, но иногда они оживают ― и ради таких моментов, собственно, и пишешь. «Живые» персонажи непредсказуемы, их невозможно загнать в сюжетные рамки. Даже если это необходимо, чтобы закончить книгу. У меня целая папка набита вариантами финальной главы Сфинкса общим объёмом с приличную повесть. Начало везде одинаковое ― до столовой и обысков в спальнях. А потом больше дюжины разных вариантов их разговора со Слепым. Все по-своему неплохи, но ни один не закончен. Можно было написать ещё штук двадцать с тем же результатом. Пока не поймёшь, что героям этот разговор ни к чему. Что он интересен тебе, а не им, а они его просто не хотят, как не хотят расставаться, выходить в наружность и принимать участие в твоём финале. Не будь Курильщика ― самого нормального и обычного из моих героев, финал бы, наверное, вообще не состоялся. Все остальные персонажи сопротивлялись бы до последнего, как это вышло со Сфинксом. Так что осознанных возможностей для сиквела я не оставляла. Что-то такое мелькает в эпилоге, но это непредумышленно.

Но что же будет с героями в будущем? Очень многие ваши читатели (и я в том числе) дорого бы дали, чтобы это узнать…

― Мне тоже интересно, но я не знаю, что с ними будет дальше. Могу только строить догадки.

Вы всю жизнь прожили в Армении, но при этом ни Армении, ни какой-либо другой страны в вашей книге нет. Это специально?

― В книге нет ни Армении, ни России, ни какой либо другой определённой страны. Я постаралась убрать не только географические, но и временные привязки, хотя с временными, конечно, было сложнее. Дотошные читатели их примерно вычислили, ориентируясь на всякие детали быта.

А почему так вышло, что вы пишете по-русски, а не по-армянски?

― По-русски я пишу, потому что училась в русской школе и читаю на русском. Бабушка (мамина мама) была русская, и мама тоже скорее русскоязычная.

Каждый читатель выстраивает свой список литературных аллюзий, возникающих в связи с вашим романом, ― называют и Голдинга, и Барри, и Пика, и Толкина, и ещё десяток имён. А кого назвали бы вы?

― Книга была безразмерна и, кажется, вместила в себя всё, что мне так или иначе нравилось. Все мои литературные пристрастия. Не знаю, правда, сколько там от них осталось сейчас, после всех переделок и изменений, ― наверное, не очень много, потому что проводящие параллели чаще промахиваются, чем попадают в цель. Зато сейчас я коллекционирую нечитанные «повлиявшие на меня» книги. Пытаюсь их достать и прочесть. Удалось раздобыть «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон (Пётр Алешковский погрозил мне пальцем и сказал: «Врёте!» ― когда я сказала, что не читала эту книгу), «Vita nostra» супругов Дяченко (не помню, кто сказал, что очень похоже) и Киплинга «Сталки и компанию» ― за эту книгу надо благодарить Ольгу Шатохину из «Литературной газеты». «Кандидата на выбраковку» (от той же Шатохиной) я, к сожалению, пока не достала. И Рубена Давида Гонсалеса Гальего тоже. Но надо же держать что-то про запас. Влияли на меня скорее отдельные книги, чем авторы. «Помутнение» Филипа Дика, «Порою нестерпимо хочется» Кена Кизи, «Иллюзии» Баха, «Дочь железного дракона» Майкла Суэнвика, одна из самых моих любимых книг. Добрый воспитатель и наставник Лось возник из Дока ― «Консервный ряд» Джона Стейнбека ― и притащил с собой оттуда же ещё одного персонажа, мальчика Фрэнки ― у меня Красавицу. Большой, сильный и недотёпистый Слон тоже навеян Стейнбеком, «О мышах и людях». Отрывок с описанием раннего детства Слепого в первой интермедии ― почти прямая отсылка к Кристмасу из фолкнеровского «Света в августе». Продолжать можно долго, только я многого уже не помню. Кстати, баховскую «Чайку», которая важна для сюжета книги, я никогда не любила. И «Маленького принца» тоже. Стругацкими мы с мужем зачитывались, а Крапивина я открыла для себя сравнительно недавно, когда купила четыре его книги для сына... Можно я на этом остановлюсь?

Вы создали роман, который вполне может обрести культовый статус. Вы это как-то ощущаете? На вас пикируют поклонники? Вы чувствуете себя звездой?

― На меня никто не пикирует, и звездой я себя не ощущаю. Скорее Золушкой, которая съездила на бал и вернулась к своим кастрюлькам. Бал ― это, конечно, были десять дней в Москве, да и то не оставляло ощущение, что я всех вокруг мистифицирую, выдаю себя за кого-то другого и что вот-вот кто-нибудь спохватится и спросит: «А вы-то что здесь делаете?»

Ну, скоро будет вручение «Русской премии», можно будет опять приехать на бал!

― От «Русской премии» мне пришло приглашение, и я ответила, что вряд ли смогу приехать. В ноябре мама специально прилетела из Канады, чтобы пасти детей, пока мы с мужем будем в Москве. Вряд ли это удастся провернуть ещё раз. Теперь мама приедет только летом.

А вы можете предсказать дальнейшую судьбу своей книги? Экранизация, переводы, премии, миллионные тиражи ― что вы видите в будущем?

― Дальнейшую судьбу книги предсказать не берусь, хотя надеюсь, что её переведут и издадут где-нибудь ещё. Она уже вполне самостоятельна и живёт своей, отдельной от меня жизнью.

Единственное, к чему хочется в вашей книге придраться, ― это название. Какое-то оно блёклое, ничего не выражающее, пустое… Почему вы именно на таком варианте остановились?

― О, ещё один больной вопрос! Книга называлась «Дом, который…». Тоже, конечно, не ахти что, но старое название для меня было говорящим и ассоциировалось с «Домом, который построил Джек». А новое ни с чем не ассоциируется. В издательстве Livebook объяснили, что нынешнее название предложил какой-то очень известный поэт ― уж не знаю, кто именно.

Понимаю, что вопрос дурацкий, но всё же спрошу: когда ждать новую книгу? И ждать ли вообще?

― Ждать чего-либо нового точно не имеет смысла. Разве что вдруг всплывёт где-нибудь сценарий «Семирамида».
Мы с режиссёром Кареном Геворкяном написали его в 2006 году. Он основан на старой армянской легенде «Ара Прекрасный и Шамирам». Карен автор идеи и предполагаемый режиссёр несостоявшейся картины. Писала больше я, а он фонтанировал идеями. В процессе окончательной редактуры я не принимала участия и даже не читала последний вариант. Сценарий писался с расчётом на дальнейшее превращение в роман, и, возможно, из него могла бы получиться неплохая книга, но он является собственностью кинокомпании «Парадиз», так что проделывать с ним что-либо я не имею права. Существование этого сценария радует постольку, поскольку благодаря ему выяснилось, что я могу писать не только о Доме. Другое дело, что, если бы не Геворкян, мне бы это и в голову не пришло.

И последний вопрос. У меня сложилось такое впечатление, что для вашего романа совершенно не важно ни то, что речь в нём идёт о подростках, ни то, что подростки эти ― инвалиды. Ничего специфически подросткового или инвалидного в них нет. Почему же вы выбрали именно такую материю?

― Ваши впечатления совершенно правильны. Инвалидность героев ― дополнительное условие для усиления их изолированности от мира. Их подростковость относительна. А Дом придумался сам.

Не боялись, что вас будут упрекать за эксплуатацию темы, которая для многих болезненна?

― Я ничего не боялась, потому что писала для себя, а когда предложили публикацию, думать, как эту тему воспримут, уже не было времени. Сейчас, конечно, могут обвинить в чём угодно. В спекуляции на модной теме уже обвиняли. В подражании «Кандидату на выбраковку» Антона Борисова, кажется, тоже. Что-то такое, если не ошибаюсь, было у Ольги Шатохиной. Но я у неё и стаи содрала с хогвартсовских факультетов, и холодное оружие вложила в руки несознательным подросткам, которых угораздит прочесть мою книгу, и вообще много чего нехорошего сотворила. Никогда и ни за что не угадаешь, что тебе могут инкриминировать, так что, думаю, гадать об этом не имеет смысла. К тому же могут ведь и просто так ругать. Ничем свои ругательства не обосновывая. Для этого даже книгу не обязательно читать. Достаточно аннотации.

Беседовала Галина Юзефович

Источник: Частный Корреспондент
Р Н К

12/01/2011

2

Дом, в котором Мариам Петросян
(интервью "Русскому репортеру" от 23.06.2010)

Один из главных русских романов нулевых был создан не в Москве и даже не в России, а в Ереване. "Дом, в котором…" написала в прошлом художница Мариам Петросян. Опубликовав эту 1000-страничную книгу в конце 2009 года, она получила сразу несколько премий, сорвала овации критиков и собрала вокруг себя ряды фанатов. Мариам Петросян рассказала читателям, что в их жизни есть волшебство. Нет, она не придумала очередного "Гарри Поттера", а создала абсолютно новую и в то же время всем знакомую вселенную, где есть Дом - наш привычный мир - и Лес как параллельное сказочное пространство.



Про Лес

— Где в Ереване место, откуда в Лес уходят?

— Не знаю. Нет конкретного места. Но каждый, наверное, знает свой собственный выход. Мне кажется, из любого дома можно выйти в Лес.

Вместе с писательницей Мариам Петросян и ее четырехлетним сыном Мишей мы обходим Ереван. «Это хорошо, что вы так быстро ходите», — бросает мне Мариам. Сама она передвигается по городу с огромной скоростью, на ходу срезая углы и бросаясь под машины. Учитывая, что в Ереване все ездят как хотят, это дело рискованное, но и единственный способ победить местную автомобильную энтропию.

Мариам показывает мне город: вот главная площадь, вот книжный магазин, вот музей, вот музыкальная школа, где ее старший сын Сережа завтра будет сдавать экзамены. Ни Дома, ни Леса не наблюдается. С деревьями в Ереване вообще плохо.


— Ну, хорошо, хочешь, я тебе тоннели покажу? — спрашивает наконец Мариам и сворачивает с одной ничем не примечательной улицы, застроенной обычными городскими многоэтажками, на другую точно такую же.

Вдруг перед нами прямо посреди города возникает дыра в стене. Это длинный, неприятный, плохо освещенный тоннель, в конце которого белеет свет; он напоминает заброшенное метро из компьютерных ходилок. Стены просели и вспучились, сверху змеей ползет подсветка — тусклые лампочки, из которых половина не горит. Все стены в граффити, в основном на армянском, но есть и латиница: Kond. Это название района, некогда знаменитого своими хулиганами. Он находится ровно над нами, метрах так в двадцати.


— Тут еще рядом есть второй тоннель. Учитель физкультуры в школе нас заставлял бегать, — говорит Мариам. — Туда по одному тоннелю, обратно по второму. А по темному тоннелю бежать почти невозможно, теряешь ориентацию. Страшно было.

К середине тоннеля свет ламп становится все более туск­лым, стены — все более вспученными, а надписи — все более загадочными. Вдруг попадается надпись на русском: «Мне в жизни все ясно, как день, и нету сомнения тень для леди любовь — это член». На этом свет кончается. Становится холодно.

Вдруг вдали появляется светлое пятно — выход из тоннеля. Он все ближе, ближе. Сверху вновь вспыхивают лампочки, и больше уже не страшно и не холодно. Мы вылезаем на высокий берег оврага: внизу течет река, вокруг зеленые склоны, неподалеку заброшенный луна-парк. Под нами вдоль реки проходит колея детской железной дороги, невдалеке виден шпиль маленького вокзала.

С реки веет влажностью и речными запахами — зеленью и природой. Даже в индустриальной Москве иногда из какого-нибудь парка подует ветер и принесет с собой лесной запах; в Ереване, сколько ни води носом, ветер ничего не принесет. Чтобы почувствовать запах природы, надо лезть в тоннель.

Тот ли это Лес, с которого Мариам двадцать лет, пока писала роман «Дом, в котором…», срисовывала свой параллельный мир? Или это просто уютное ущелье с заброшенным парком, вполне обычное для расположенного на холмах Еревана?

Она так и не сказала. Да это и неважно.


Про детство

40-летняя Мариам Петросян — ереванская ху­дожница. Раньше она работала сперва на «Арменфильме», потом на «Союзмультфильме», но вот уже десять лет сидит дома с детьми. Двадцать лет — большую часть жизни — она писала роман.

Писала от руки, давала читать мужу Арташесу и друзьям, рассылала почтой фрагменты текста знакомым и родственникам в другие города, сама рисовала к тексту картинки, но при этом совершенно не думала, что кто-то когда-то захочет это опубликовать. Потом московские друзья посоветовали ей отдать текст в издательство Livebook, которое выпустило книгу под названием «Дом, в котором…» осенью 2009 года.

Еще в виде рукописи книга попала в короткий список премии «Большая книга». По условиям премии часть книг-финалистов выкладывается в интернете, и все желающие могут голосовать за понравившееся произведение. «Дом, в котором…» стал одним из трех победителей по результатам народного голосования. А весной «Дому…» досталась «Русская премия» — награда, которую вручают лучшим русскоязычным произведениям, авторы которых живут за пределами Российской Федерации.

Собственно, Дом — это интернат для детей-инвалидов. Здесь живут, здесь лечат и учат. Здесь есть колясочники, есть слепые, есть безрукие, есть больные неизлечимыми болезнями. Понять, у кого какая именно инвалидность, непросто: напрямую это никогда не говорится. Зато у каждого персонажа в Доме есть кличка, причем ее присвоение превращается в целый ритуал. Настоящих имен героев мы не знаем, да они и не нужны. А клички чаще всего звериные или птичьи, причем герои ведут себя подчас так, что читатель до конца не понимает, про кого именно речь — про животных или все-таки про людей.

Книга начинается с двух параллельных сюжетных линий. В одной, основной, инвалид-колясочник по кличке Курильщик переходит из группы, где его преследуют, в новую. Старая была сборищем париев, новая считается группой для крутых. Во вставных главах — интермедиях — рассказывается история другого мальчика, по кличке Кузнечик. У него нет рук, он только что попал в Дом, и над ним издевается банда местных хулиганов.

В новой палате Курильщику поначалу так же сложно, как и в прежней, но в итоге он находит общий язык с новыми соседями; для Кузнечика же единственная защита от терроризирующей его банды — мальчик по кличке Слепой. Рано или поздно читатель понимает, что интермедии с Кузнечиком относятся к более раннему периоду истории Дома, чем рассказ о Курильщике, а особо догадливые могут даже додуматься, в кого превратился повзрослевший Кузнечик.

Это вовсе не история про ужасы больницы-интерната в сложные для страны времена. В «Доме…» нет и намека на чернуху, на выжимание из читателя слезы описанием ужасов и бед детей-инвалидов. Хотя ад, который воспитанники интерната устраивают соседям и себе, впечатляет, ему вполне можно противостоять. Мир, который придумала и описала Мариам Петросян, огромный, сложный, с внутренней иерархией и очень тонкой гранью между реальным и фантастическим. В общем, это был бы наш мир, если бы мы согласились допустить наличие в нем волшебства.


«В мире, о котором пойдет речь, Смерть приходила к людям в облике юноши или девушки.

Девушка была бледна и черноволоса. Юноша рыж. Девушка была печальна, юноша весел. Так повелось в том мире с давних пор.

Их боялись или ждали с нетерпением. Их поминали в молитвах, прося отсрочить или ускорить конец. Их изображения встречались на гадальных картах и старинных гравюрах. Мало кто задумывался над тем, сколько их на самом деле. Считалось, что Смерть одна, в двух обличьях. Ночь и день, свет и тень. На самом деле их было много. Они были почти богами, обладали множеством чудесных способностей и были невыносимо одиноки. Иногда они сбегали в другие миры, чтобы встретить там свою смерть. Иногда они даже рождались в других мирах. Рождались всегда мертвыми и оживали спустя какое-то время. Если им это удавалось. Такие беглецы уже не были истинными посланниками смерти. Способности их притуплялись. Они становились безвредны или несли смерть лишь во сне.

Узнать среди прочих их можно вот как: у них красивые голоса, они хорошо танцуют и знают множество чужих секретов. Они слишком ленивы, ни одному делу не отдаются целиком, девушки не умеют смеяться, а юноши плакать. Они прячут глаза, подолгу спят и не едят яиц, потому что в своем мире вылуплялись из них».

(«Дом, в котором…»)


— Мне было лет десять или одиннадцать, мы в саду, в винограднике, играли во всякие игры, — вспоминает Мариам. — Например, после кораблекрушения нас выбрасывает на необитаемый остров. Дальше мужчины ходят на охоту, женщины разжигают костры и готовят еду. Начало историй было всегда одинаковое, а вот варианты продолжения разные. Мы могли найти подводную лодку капитана Немо, могли разыскивать тайный подземный город со своим населением, которое от нас чего-то хочет. Когда я смотрела сериал Lost, он мне очень напоминал эти игры. А в те времена наши истории с каждым разом становились все фантастичнее, и в какой-то момент я их начала записывать. Рисовала какие-то чертежи со стрелками и получала огромное удовольствие.

— Это были карты затерянных сокровищ?

— Карты тоже были. Но в основном сохранились генеалогические древа: я на них тогда была помешана. Обычно мы сочиняли историю про две семьи, между ними вендетта, и непременно один злодейско-дьявольский персонаж, которого все страшно боятся. И в какой-то момент я поняла, что когда историю записываешь, чтобы не забыть, то в следующий раз к тебе идея приходит намного более интересная.

Одну историю — как в океане что-то типа «Титаника» плавало с кучей персонажей на борту — я начала своим одноклассникам рассказывать. У меня собрался кружок — четыре человека слушателей. И вот рассказываю я и на самом интересном месте понимаю, что детективная линия подходит к концу — там кто-то кого-то убил, — а чем все должно кончиться, я даже не представляю. Ребята спрашивают: «А как называется эта книга?» Они думали, что я им какой-то роман пересказываю. И я соврала, что это из старого номера «Иностранной литературы». Я еще, помню, сказала, что автора звали Ирвинг чего-то там.

— Ирвингов много.

— Или Ирвинг Стоун, или Ирвинг Шоу… Одноклассники, кстати, пошли в библиотеку и потребовали эту книгу, а на библиотекаршу так подействовало имя «Ирвинг», что она им с умным видом сказала: да, мол, была такая книга, но ее кто-то спер. Но это уже потом было. А тогда я не знала, чем закончить историю. Ночь не спала, думала, кто же там кого-то убил… Ну, а потом как-то сам собой начался «Дом…». Просто какая-то школьная история: ну, некий мальчик попадает в чужое окружение, чужое место. Отсюда все пошло.

Про своих и чужих

— Вы пишете по-русски, а говорите по-армян­ски. Не тяжело переходить с одного языка на другой?

— Да нет, нормально. Я читаю, например, по-русски. Иногда вдруг понимаю, что мне очень трудно сказать что-то на армянском и я могу выразить это только по-русски. А иногда наоборот. «Ёпрст», — думаешь на русском. «Что за урод!» — на армянском.

В 1992 году, когда выпускница художественного училища Мариам Петросян еще рабо­тала на «Арменфильме», в Армении стало не до мультфильмов. В Ереване электричество включали на час в день, а молодых людей забирали прямо из центра города и отправляли в Карабах на фронт.

Тогда Мариам с мужем Арташесом, с которым она познакомилась на студии, переехали в Москву, на «Союзмультфильм», где полгода работали с великим аниматором Робертом Саакянцем и еще год с Еленой Пророковой. Потом они вернулись в Армению, а в 2000 году Мариам стала домохозяйкой. На первый взгляд извлечь из этой биографии хоть что-то связанное с романом невозможно. Но когда Мариам сама рассказывает про свою жизнь, возникает ощущение дежавю: я это уже читал. В романе «Дом, в котором…».


— Жизнь в Москве у нас была интересная. Мы снимали квартиру то тут, то там, периодически оставались на улице без денег. У нас в Кунцеве друзья жили вдевятером в двухкомнатной квартире. Девять парней, косящих от армии, и все в одинаково растерянном и неприкаянном положении. Они находили какую-то работу и тут же ее теряли. Сторожили ларьки, что-то где-то продавали, но это было совершенно не их ремесло: они же все были студенты, в основном биологи. Мы с Арташесом к ним попали, когда в очередной раз оказались на улице. Ужасно не хотели им звонить — их и так было много, и квартира вызывала подозрения у соседей: что у них там происходит? Что за пункт сбора молодых армян? А еще у них были постоянные проблемы с девчонками, — смеется вдруг Мариам.

— Почему?

— Просто армянские ребята привыкли к какой-то конкретике. То есть если есть девушка — значит, она твоя девушка. Если она тебе сказала, что любит тебя, — значит, ты только с ней ходишь, только ее оберегаешь, гордишься тем, что ты ее парень. А у русских девчонок менталитет другой. Она сегодня ему говорит: «Я тебя очень люблю, ты — единственная радость в моей жизни», а на следующий день уже: «Знаешь, мне кажется, я все-таки люблю не тебя, а кого-то другого».

К тому же русские девчонки ужасно продвинутые, гораздо больше, чем наши. И всегда производят впечатление, что они старше, чем есть. А потом выясняется, что на самом деле это ребенок, который играет в какие-то игры: сегодня любовь до гроба, а завтра уже все позабыто.

— И вы жили там с ними в Кунцеве?

— Да, правда недолго. Они там все спали в одной большой комнате, стелили на пол матрасы… И придумали себе правила. Первое: не пить. Второе: не водить на ночь девчонок. Потому что куда их приведешь, собственно говоря? Не на общий же матрас. В общем, у них был там какой-то свой свод законов, они его повесили на стене и старались соблюдать.

«В четвертой [палате] нет телевизора, накрахмаленных салфеток, белых полотенец, стаканов с номерами, часов, календарей, плакатов с воззваниями и чистых стен. Стены от пола до потолка расписаны и забиты полками и шкафчиками, рюкзаками и сумками, увешаны картинами, коллажами, плакатами, одеждой, сковородками, лампами, связками чеснока, перца, сушеных грибов и ягод. Со стороны это больше всего похоже на огромную свалку, карабкающуюся к потолку. Кое-какие ее фрагменты туда уже добрались и закрепились, и теперь раскачиваются на сквозняке, шелестя и позвякивая, или просто висят неподвижно.

Внизу свалку продолжает центральная кровать, составленная из четырех обычных и застеленная общим гигантским пледом. Это и спальное место, и гостиная, и просто пол, если кому-то вздумается срезать путь напрямую. На ней мне выделили участок. Кроме меня здесь ночуют Лорд, Табаки и Сфинкс, так что участок совсем маленький. Чтобы на нем заснуть, требуются специальные навыки, которые у меня еще не выработались».

(«Дом, в котором…»)


— Девушек в итоге приводили, но не они, а их друзья, русские ребята, которые приходили в гости со своими подругами и оставались ночевать. Там всегда была куча народу: хиппи, которых они подобрали где-то на улице; невменяемые девицы, которые собирались резать себе вены, а их срочно спасали от самоубийства. Была 16-летняя девочка, мать и отчим которой эмигрировали в Америку. Она тоже жила там с ними, пока не вошла в какую-то банду латиноамериканцев. Тогда ее выслали обратно в Мос­кву к отцу. Но отца уже не было в живых, и девочка оказалась на попечении тети. Короче, наши ребята нашли ее, напивающуюся с какими-то бомжами. И она стала у них общим ребенком. Причем они и сами-то еще были дети. Они послали ее в школу, заставляли делать уроки. Запретили ей пить и чуть ли не курить. Учили говорить по-армянски. Она потом еще армян на улице пугала: идет девочка, румяная, голубоглазая, типичная русская, и вдруг как скажет что-то по-армянски! Иногда на кунцевской квартире бывало очень весело. Особенно, когда приезжали из Еревана родители кого-то из ребят. А то обычно они сидят, потом кто-нибудь говорит: «Как я соскучился по моей маме!» И начиналось: «А моя мама, я ее не видел уже два года». И вот уже вой стоит.

Ереван — маленький, семейный город. До самой дальней границы — часов шесть на автобусе, до турецкой границы, которую охраняют русские солдаты, — час на машине. А по центру Еревана люди гуляют пешком, постоянно здороваясь с родственниками и знакомыми.

Мы с Мариам сидим в музыкальной школе. Учительница вызвала ее старшего сына Сережу и еще нескольких ребят на прослушивания: у них скоро экзамены. Мы сидим в куртках, Тируи Карапетовна в пальто: в школе не топят. Сережа и Ваааг по очереди пилят свои виолончели. Тируи Карапетовна бегает туда-сюда по классу, начинает кричать по-армянски, переходит на итальянский: «Пьяно, пьяно!» —
потом и на русский музыкальный:

— Бодро! Давай, давай! Та-ра-ри-ра, играй! Та-ра-ри-ри-ра, внимательно! Форте!

Дальше следует тирада на армянском и снова:

— Та-да-дам, та-да-дам! Молодец, вспомнил, что плечо выше ставить надо! Та-да-дам, та-да-дам! Серег, давай!

Меня она принимает за приехавшего издалека специалиста по музыке:

— Как вам понравились наши мальчики? Ну, скажите!

Из другого угла класса на меня внимательно смотрит бабушка Вааага: ему прочат большое музыкальное будущее, и бабушка явно подозревает во мне ревизора, который может либо помочь, либо навредить потенциальному гению.

После экзамена Сережа говорит:

— Мама, а давай прокатимся на метро!

Метро — это местный детский праздник. Его открыли в 1981 году, когда столицам союзных республик полагались метрополитены. Из живущих в центре им мало кто пользуется. Только по особым случаям.


Про страх

Мариам Петросян никогда не работала в интернате. Она почти всю жизнь живет на улице, названной в честь ее прадедушки, Мартироса Сарьяна, главного армянского художника ХХ столетия. В магазинах она расплачивается купюрами, на которых изображен ее прадедушка: это 20 тысяч драмов, вторая по номиналу банкнота. Окна дома Мариам выходят на картинную галерею и музей — опять-таки ее прадедушки. За галереей имеется сад, где 30 лет назад все и началось.

— Ты пишешь либо про то, что хорошо знаешь, либо про что-то, о чем понятия не имеешь, но пытаешься это замаскировать. Легче взять что-то не существующее вообще. У меня нет привязки ни ко времени, ни к стране, ни к национальности.

Зато в романе Мариам есть привязка к страху, а страх интернационален. Его испытывают все — армяне, азербайджанцы, русские, подростки и взрослые, инвалиды и здоровые, писатели и читатели.

Безрукий попадает в класс, где он всем чужой и его регулярно избивают. Врачи потворствуют безнадежно больному ребенку, потому что боятся, что ему станет хуже. Один мальчик бьет другого, а тот не знает, что делать.


«— Брось, Сфинкс, — сказал я. — Это просто смешно. Что я, по-твоему, должен успеть сделать? Оцарапать ему колено?

— Да что угодно. Даже Толстый может укусить, когда его обижают. А у тебя в руках была чашка с горячим кофе. Ты, кажется, даже обжегся им, когда падал.

— Я должен был облить его своим кофе?

Сфинкс прикрыл глаза.

— Лучше так, чем обжигаться самому».

(«Дом, в котором…»)


— В любом замкнутом обществе всегда есть иерархическая лестница; она может быть явной или неявной, но она всегда есть. Например, в любом учебном заведении. То есть в классе, например, всегда бывает лидер и второй человек, через которого лидер общается с народом.

— А вы в школе или в училище какое место занимали в этой… цепочке?

— На периферии. Но не там, где шестерки, а просто немного вне системы. Я не очень вписывалась в иерархию: мне книжки мешали. Я в школе читала книжки все время, не только на переменах, но и на уроках. Поэтому у меня был имидж слегка тронутой. В классе я была вместо сказителя, рассказывала им придуманные книги. Началось все с того, что мои одноклассники мучились, когда пошли у нас большие романы по литературе. И тут выяснилось, что я за три перемены могу от начала до конца пересказать довольно толстую книжку.

Я тогда еще вот что придумала. В любой книге есть проходные сцены, которые не заносятся в краткие изложения, их пересказ всегда убедит учителя, что ученик книгу действительно читал. Я вычисляла, кто из одноклассников что мог запомнить, и пересказывала ему или ей именно эту сцену. А дальше он ее рассказывал учителю, будто бы его на ней зациклило. У меня были пять человек, которые за меня держались. Помню, мне самой в какой-то момент стало ужасно неинтересно: ну сколько можно Тургенева пересказывать, вот бы пересказать «Королеву Марго»! Но на внепрограммных произведениях у меня количество слушателей уменьшалось. Правда, один раз я собрала большую аудиторию, когда пересказывала фильм «Омен».

Армения могла бы стать хорошей съемочной площадкой для фильма ужасов, боевика или постиндустриальной стрелялки. В нескольких шагах от центра Еревана начинаются следы запустения. На выезде из города уже настоящая разруха — полуразваленные дома, ископаемые тракторы, заржавевшие автозаправки. И все это на выжженном солнцем плоскогорье.

Тяжелая жизнь и ужасы блокады в первой половине 90-х здесь предмет культа.

— В очереди за хлебом стояли по три часа! — чуть ли не сладострастно вспоминает очевидец тех событий; тогда ему было лет тринадцать. — Так было здорово!

— Мы все учились при свечах, поэтому у нашего поколения не очень хорошо со зрением, — гордо заявляет другой.

— Ночью все выбегали на улицу и искали, что бы такое спилить на дрова, — говорит третий.


— Арташес так хорошо наловчился рубить мебель! — с гордостью рассказывает Мариам.

Про писательство

— У вас есть карта Еревана? — спрашиваю я продавщицу в книжном магазине. Она смот­рит на меня бездонными черными глазами и переводит их на другую продавщицу. Та — на следующую. И так далее.

С книгами в Ереване плохо. Самый большой книжный магазин здесь уступает в размерах маленькой продуктовой лавочке.

В миллионном Ереване книжных магазинов меньше десятка. Читают здесь мало, больше ходят в кино. У Мариам дома хорошая библиотека — несколько шкафов; часть книг роздана друзьям.


— У меня есть специальная тетрадка, куда я записываю, кому какие книги дала почитать. Мне же очень хочется с кем-нибудь книгу обсудить, а в Ереване с этим трудно.

— А вас тут вообще знают как писательницу? На улицах люди узнают?

— Нет, конечно. Хотя недавно меня позвали на армянское телевидение. Но я отказалась. Я не очень хорошо могу излагать по-армянски свои мысли перед камерой.

— А как писался роман? Сколько лет в общей сложности — десять или двадцать?

— Бывали моменты, когда я просто долго не писала. Был семилетний период, когда у меня ничего не получалось. Я задумывалась над тем, как это написано, и даже если что-то и придумывала, мне мешало мое техническое несовершенство. У художников так бывает: когда долго не рисуешь, говорят, что «рука закрылась». Я думала, у писателей ничего не закрывается. А оказывается, очень даже.

— А Москва 1992–1994 годов повлияла на сюжет?

— Когда я приехала в Москву в 1992-м, у меня уже много было написано. Но потом я решила поменять почти все. В первом варианте у меня героем был мальчик, который попадал в Дом сразу из собственного дома, свеженький. Мне не нравилось, что ему все приходится разжевывать. Вся первая часть книги — сплошные объяснения. Поэтому я подумала, что он должен быть все-таки оттуда, но, например, «из другой стаи».

— А сам процесс написания? Трудно было?

— Я очень много раз переделывала книгу. Полгодика ковыряла, потом бросала на два года. Потом опять доставала, перечитывала, у меня просыпалось вдохновение, я еще немножко продвигалась вперед. Я Арташесу вечно давала прочесть, мучила его с самого первого варианта. Он вообще уже перестал понимать, о чем там речь идет. Читает отрывок и говорит: «Что-то такое я припоминаю». А я ему: «Да нет, того куска давно уже нет». Он говорил: «Все, я запутался, я уже ничего не понимаю, что ты мне даешь».

Обычно, когда я начинаю писать, я начинаю писать с завязки. У меня все на самом деле очень непрофессионально: что-то придумать, а потом посмотреть, что из этого выйдет… По­этому, может быть, у меня работа заняла столько лет. Потому что я все время пыталась дать тексту возможность писаться самому. И только через много лет, просматривая черновики, понимала: герой вел себя не так, как он бы себя повел скорей всего. И начинала придумывать что-то, что мне самой казалось логичным и правильным. Кстати, вначале герои были более брутальные, более жесткие. Может, это с молодостью было связано.


«И вот рассказываю я и на самом интересном месте понимаю, что детективная линия подходит к концу — там кто-то кого-то убил, — а чем все должно кончиться, я даже не представляю. Ребята спрашивают: “А как называется эта книга?” И я соврала, что это из старого номера “Иностранной литературы”»

«Я не очень вписывалась в иерархию: мне книжки мешали. Поэтому у меня был имидж слегка тронутой. В классе я была вместо сказителя, рассказывала им придуманные книги. Мои одноклассники мучились, когда пошли большие романы по литературе. И тут выяснилось, что я за три перемены могу пересказать толстую книжку»

«Обычно, когда я начинаю писать, я начинаю писать с завязки. У меня все на самом деле очень непрофессионально: что-то придумать, а потом посмотреть, что из этого выйдет… Поэтому, может быть, у меня работа заняла столько лет. Потому что я все время пыталась дать тексту возможность писаться самому»

Константин Мильчин

Источник: Русский репортер
Р Н К

20/01/2011

3
Литературная премия ВookMix.ru назвала лаурета в номинации "Выбор экспертов". Премия была присуждена Мариам Петросян за роман «Дом, в котором…».

Мариам любезно согласилась провести с пользователями BookMix.ru интервью. Прочитать его можно здесь.

Р Н К

23/11/2011

4

Жизнь - это боль
(Опубликовано в "Литературной России" от 26.11.2010)

Это интервью готовилось долго. Его брал Егор Молданов. Но в последний момент, когда, казалось, виден финиш, Мариам попросила Егора остановиться. Он остановился… А потом остановилось его сердце: навсегда…

Мне в наследство от друга достались его записи и нетбук, подаренный «Дебютом». Именно в нём, в папке «МОЁ» хранилась переписка, дневниковые записи, черновики будущих рассказов.

Когда Мариам Петросян согласилась коротко ответить на мои вопросы и сделала это, у меня возникло желание показать читателям и это несостоявшееся интервью. Оно собрано и стилизовано под интервью из большой переписки между Егором и Мариам.


Ма­ша, я ещё раз про­шу у вас об ин­тер­вью, толь­ко сра­зу не от­ка­зы­вай­тесь. Про­чи­тай­те во­про­сы, ко­то­рые я вам ски­ну в бли­жай­шие дни, и тог­да ре­ши­те для се­бя, на­до от­ве­чать или не сто­ит. Я про­сто чув­ст­вую, что мо­гу ещё вам чем-то по­мочь. Мне хо­чет­ся, что­бы чи­та­те­ли, кри­ти­ки об­ра­ти­ли вни­ма­ние на ва­шу кни­гу, по­то­му что она это­го сто­ит.

Во­про­сы са­ми по се­бе дик­ту­ют ка­кую-то фор­му от­ве­тов. Су­хую, от­чёт­ную, ис­крен­нюю, за­нуд­ную, яз­ви­тель­ную, до­ве­ри­тель­ную и т.д. В на­шем с Ва­ми слу­чае они ни­че­го не дик­ту­ют, по­сколь­ку мы друг дру­га не ви­дим, и об­ща­ем­ся не толь­ко на рас­сто­я­нии, но и с боль­шим раз­ры­вом во вре­ме­ни. То есть ис­крен­не-до­ве­ри­тель­ный ва­ри­ант ис­клю­ча­ет­ся, по­сколь­ку в фор­ме пись­ма он (лич­но для ме­ня) мо­жет быть при­ем­лем толь­ко с близ­ки­ми людь­ми, а что до про­то­коль­но-от­чёт­но­го, то Ва­ши во­про­сы не да­ют мне воз­мож­но­с­ти от­ве­тить в та­кой фор­ме. Да­же ес­ли от­ве­чать про­сто че­ст­но, это зай­мёт столь­ко ме­с­та и от­ни­мет столь­ко вре­ме­ни, что не хо­чет­ся да­же на­чи­нать. Ва­ри­ант «от­ве­тить, что­бы от­ве­тить» ме­ня то­же не ус­т­ра­и­ва­ет. Ну вот, столь­ко на­пи­са­но, а ни­че­го не ска­за­но, ви­ди­те? Хо­ро­ший при­мер на­прас­ной тра­ты вре­ме­ни.

В об­щем, по­ста­ра­юсь ещё раз. Я по­лу­чи­ла, Егор, Ва­ши во­про­сы. И толь­ко на один из них мож­но от­ве­тить ко­рот­ко и сра­зу. Все ос­таль­ные под­ра­зу­ме­ва­ют (для ме­ня, во вся­ком слу­чае) дол­гие и про­ст­ран­ные объ­яс­не­ния, не ин­те­рес­ные ни Вам, ни по­тен­ци­аль­ным чи­та­те­лям, ни мне са­мой. За­чем же тра­тить на них вре­мя и си­лы? Мне со­рок лет. Каж­дые не­сколь­ко лет чи­та­ю­щий че­ло­век пе­ре­сма­т­ри­ва­ет и об­нов­ля­ет свои ли­те­ра­тур­ные при­ст­ра­с­тия. Что-то пе­ре­ста­ёт нра­вить­ся, что-то не по­ня­тое ког­да-то, на­обо­рот, вдруг ока­зы­ва­ет­ся близ­ко, что-то от­кры­ва­ешь для се­бя впер­вые. По­это­му для ме­ня по­ня­тие «лю­би­мые пи­са­те­ли» – это ли­бо длин­ней­ший спи­сок имён, ли­бо от­вет в ду­хе «кон­крет­но сей­час, в дан­ный мо­мент», но та­ким от­ве­том как бы пре­да­ёшь всех ос­таль­ных, по­это­му он то­же не го­дит­ся, а зна­чит, я про­сто не в со­сто­я­нии от­ве­тить на Ваш во­прос. Вро­де бы та­кой про­стой. И они все та­кие. Так что, бо­юсь, ин­тер­вью мне про­ти­во­по­ка­за­ны. Осо­бен­но в пись­мен­ной фор­ме. Я че­ло­век не Ва­ше­го по­ко­ле­ния, Егор. Для ме­ня об­щать­ся с вир­ту­аль­ным со­бе­сед­ни­ком до­ста­точ­но слож­но. Я НИ­КОГ­ДА не ла­зи­ла в ча­ты, не уча­ст­во­ва­ла в фо­ру­мах и ни­че­го ни­где не об­суж­да­ла. Вы един­ст­вен­ный не­зна­ко­мый мне вжи­вую че­ло­век, с ко­то­рым я об­ща­юсь че­рез сеть. Не счи­тая, ко­неч­но, де­ву­шек из «Лайв­Бу­ка», но с ни­ми мы ра­бо­та­ли над тек­с­том, а не об­ща­лись. Так что мне не­до­ста­ёт опы­та для по­верх­но­ст­но­го об­ще­ния. Как ска­зать что-то, ни­че­го тол­ком не го­во­ря, или как от­ве­тить, не от­ве­чая. Как ум­но вы­вер­нуть­ся. Ко­му-то это лег­ко, а мне труд­но, по­это­му я пред­ла­гаю Вам ос­та­вить мысль об этом ин­тер­вью. На­де­юсь встре­тить Вас в Моск­ве и по­зна­ко­мить­ся по-на­сто­я­ще­му.

Я вам все­гда пи­сал, что це­ню ва­ше мне­ние, ва­шу сво­бо­ду, и ес­ли для вас дать «вир­ту­аль­но» ин­тер­вью слож­но, то, по­верь­те, я боль­ше не бу­ду на­ста­и­вать.

Егор! Не по­ду­май­те, по­жа­луй­ста, что ме­ня за­ело на от­ка­зе от ин­тер­вью. Про­сто они все оди­на­ко­вые. По боль­шо­му счё­ту, ни­ка­кой раз­ни­цы, кто от­ве­ча­ет. По-мо­е­му, и да­ю­щие, и бе­ру­щие толь­ко те­ря­ют вре­мя зря. Тем бо­лее за­зря тра­тят его чи­та­ю­щие. От­ве­ты поч­ти все­гда пред­ска­зу­е­мы, не го­во­ря уже о во­про­сах, ес­ли толь­ко речь не идёт о чём-то скан­даль­ном. За всю жизнь не про­чи­та­ла ни од­ной кни­ги, вдох­но­вив­шись ин­тер­вью с её ав­то­ром в прес­се, и ду­маю, что про­цент чи­та­те­лей, для ко­то­рых это мо­жет по­слу­жить толч­ком к то­му, что­бы взять в ру­ки чьё-то про­из­ве­де­ние, ни­чтож­но мал.

Я так­же не люб­лю пуб­лич­но­с­ти и от­ка­зы­ва­юсь от ин­тер­вью, не же­лая ко­го-то пу­с­кать в свой мир. Мне нра­ви­лось чьё-то вы­ра­же­ние, что ду­ша – это не рас­кры­тая кни­га, ко­то­рую обя­за­тель­но долж­ны все про­честь. Дать ин­тер­вью – это пусть не­множ­ко, но при­от­крыть дверь сво­ей ду­ши. Но ва­ша кни­га вы­дви­ну­та на мно­же­ст­во пре­стиж­ных пре­мий, вас всё рав­но бу­дут до­ни­мать с прось­ба­ми об ин­тер­вью.

Мне нра­вит­ся, что ме­ня не зна­ют, и мне по­ка со­вер­шен­но не хо­чет­ся вы­хо­дить из «под­по­лья». Пи­ши­те про кни­гу, ав­тор – это на­мно­го ме­нее ин­те­рес­но.

Кни­га кни­гой, но чи­та­те­лям ин­те­ре­сен и сам ав­тор.

Я мо­гу от­ве­тить на ва­ши во­про­сы, Егор, мне это не­труд­но. Всё рав­но, на­вер­ное, так или ина­че, при­дёт­ся де­лать что-то по­доб­ное, воз­мож­но, что Ва­ши во­про­сы мне да­же в чём-то по­мо­гут пред­ста­вить, как это вы­гля­дит. Я про­чи­таю Ва­шу ста­тью с боль­шим ин­те­ре­сом.

Спа­си­бо, Ма­ша.

Пер­вое, что ме­ня ин­те­ре­су­ет, что­бы быть точ­ным. «Дом» – это пер­вое ва­ше ли­те­ра­тур­ное про­из­ве­де­ние, или бы­ли ещё пуб­ли­ка­ции до «До­ма»?

«Дом» – моё пер­вое ли­те­ра­тур­ное про­из­ве­де­ние. Дру­гих пуб­ли­ка­ций не бы­ло.

Вто­рое. Что за­ста­ви­ло вас взять­ся за эту те­му. На­сколь­ко я вы­чи­тал из не­та, вы ху­дож­ник-муль­ти­пли­ка­тор, я бы не уди­вил­ся, ес­ли бы вы на­пи­са­ли про­сто «сказ­ку» на та­кую те­му? Что-то долж­но бы­ло быть или лич­ное, или ещё что-то, ес­ли воз­мож­но, объ­яс­ни­те это «что-то»?

Что за­ста­ви­ло взять­ся за эту те­му? Не знаю. По-мо­е­му, это ско­рее те­мы на­хо­дят нас, чем мы их. В мо­ём слу­чае это бы­ли пер­со­на­жи. Они на­шли ме­ня, а по­том уже за­ста­ви­ли вы­ст­ро­ить для се­бя под­хо­дя­щий им мир. (Кста­ти, ин­фор­ма­ция на сай­те Боль­шой Кни­ги оши­боч­на. Я не ху­дож­ник-муль­ти­пли­ка­тор. Здесь, на­вер­ное, от­ча­с­ти моя ви­на. По­сы­лая в из­да­тель­ст­во «Лайв­Бук» крат­кую би­о­гра­фию, я на­пи­са­ла: «ра­бо­та­ла на Ар­мен­филь­ме в от­де­ле муль­ти­пли­ка­ции». На­до бы­ло уточ­нить, что про­сто ху­дож­ни­ком.)

Тре­тье. Клич­ки де­тей. Я сам быв­ший вос­пи­тан­ник дет­ско­го до­ма, мой при­ём­ный отец дол­го про­ра­бо­тал ди­рек­то­ром дет­ско­го до­ма, но клич­ки у нас бы­ли про­сты­ми: За­яц, Ква­ка, Щу­ка, ну и т.д. У вас клич­ки не­о­быч­ные, бо­лее то­го, у них име­ет­ся му­зы­каль­ная то­наль­ность. Они про­из­но­сят­ся очень лег­ко и не­при­нуж­дён­но: Та­ба­ки, Лорд, Сле­пой и т.д.

Тре­тий во­прос не сов­сем по­ня­ла. По­че­му та­кие стран­ные клич­ки? Мне ка­за­лось, что да­же слиш­ком из­би­тые. У нас в ху­до­же­ст­вен­ном учи­ли­ще на по­до­кон­ни­ке бы­ли вы­ре­за­ны но­жом клич­ки тех, кто за­ни­мал эту ма­с­тер­скую до нас. И да­же там бы­ли обя­за­тель­ные Чёр­ный и Тол­стый. А на па­рал­лель­ном кур­се учил­ся, на­при­мер, Пло­с­кий. Стран­ная клич­ка, да? Мо­жет, здесь де­ло в том, что Вы из дру­го­го по­ко­ле­ния?

Чет­вёр­тое. На­вер­ное, са­мое глав­ное. Фор­ма на­пи­са­ния и ком­по­зи­ци­он­ное по­ст­ро­е­ние. Фор­ма на­по­ми­на­ет мне сказ­ки об Али­се Кэр­рол­ла с му­д­ро­с­тью и гру­с­тью «Ма­лень­ко­го прин­ца» Эк­зю­пе­ри. По­че­му имен­но та­кая фор­ма, как бы вы са­ми её для се­бя сфор­му­ли­ро­ва­ли?

Фор­ма на­пи­са­ния и ком­по­зи­ция. Бо­юсь по­вто­рить­ся, но ду­маю, что ма­те­ри­ал дик­ту­ет от­ча­с­ти и фор­му про­из­ве­де­ния. Ма­те­ри­ал и лич­ные при­ст­ра­с­тия ав­то­ра. Я люб­лю сказ­ки и до сих пор с удо­воль­ст­ви­ем чи­таю кни­ги, ко­то­рые по­ку­паю для сво­их сы­но­вей. Для ме­ня сказ­ка – это се­рь­ёз­но, и свою кни­гу я от­но­шу к жа­н­ру «го­род­ской сказ­ки», хо­тя это, на­вер­ное, не сов­сем пра­виль­но, но та­ко­го по­ня­тия, как «до­мо­вая сказ­ка», не су­ще­ст­ву­ет, так что я ис­поль­зую на­и­бо­лее под­хо­дя­щий тер­мин.

От­но­си­тель­но ком­по­зи­ции. Бо­юсь, эта те­ма тре­бу­ет про­ст­ран­ных и дол­гих рас­суж­де­ний, и все они до­ста­точ­но аб­ст­ракт­ны. Кон­крет­но в мо­ём слу­чае фор­ма и струк­ту­ра кни­ги по­ста­ви­ли ме­ня в до­ста­точ­но жё­ст­кие рам­ки. Я по­ня­ла это, ког­да при­шлось вы­бро­сить из тре­ть­ей кни­ги сце­ны про­ис­хо­дя­ще­го за пре­де­ла­ми До­ма. Они бы­ли не­об­хо­ди­мы сю­жет­но, но на­столь­ко не вос­при­ни­ма­лись еди­ным це­лым с ос­нов­ным тек­с­том, что при­шлось с ни­ми рас­стать­ся. Так что фор­ма про­из­ве­де­ния, его струк­ту­ра ино­гда дик­ту­ют и ста­вят ав­то­ру свои ус­ло­вия. Впро­чем, как и пер­со­на­жи.

Пя­тое. Прав­да, что кни­га бы­ла на­пи­са­на ещё 10 лет на­зад и всё это вре­мя ле­жа­ла в сто­ле? Не­множ­ко при­от­крой­те ис­то­рию со­зда­ния кни­ги.

Кни­га бы­ла на­пи­са­на при­мер­но в 97-м. Ва­ри­ант, ко­то­рый до­ста­точ­но бли­зок к то­му, что чи­та­ли Вы. А са­мый пер­вый, сов­сем не по­хо­жий на этот, был на­пи­сан в кон­це вось­ми­де­ся­тых. Я на­ча­ла пи­сать о До­ме, ког­да бы­ла ро­вес­ни­цей его ге­ро­ев. А ри­со­ва­ла их рань­ше, чем на­ча­ла о них пи­сать. Так что за­мы­сел и ге­рои на­мно­го стар­ше, чем са­ма кни­га. Ту, са­мую пер­вую вер­сию, я от­пе­ча­та­ла на пе­чат­ной ма­шин­ке, про­ил­лю­с­т­ри­ро­ва­ла и от­да­ла в пе­ре­плёт. По раз­ме­ру и ве­су по­лу­чил­ся эн­цик­ло­пе­ди­че­с­кий сло­варь. Пе­чат­ная ма­шин­ка не да­ёт воз­мож­но­с­ти фор­ма­ти­ро­вать текст и пе­ча­тать с двух сто­рон ли­с­та. Фи­нал там от­сут­ст­во­вал. Са­ма ис­то­рия бы­ла на­мно­го мрач­нее, па­фос­нее и кро­ва­вее. Лет че­рез пять я вер­ну­лась к ней. В ме­с­те, где я ра­бо­та­ла, был ком­пью­тер с прин­те­ром, тог­да они бы­ли в ди­ко­вин­ку, и все кто мог ста­ра­лись как-то вос­поль­зо­вать­ся эти­ми бла­га­ми. Пе­ча­та­ли все под­ряд, да­же ссо­ри­лись. Тог­да я на­пи­са­ла вто­рой ва­ри­ант кни­ги, а сра­зу по­сле не­го – тре­тий. Они не­мно­го от­ли­ча­лись, хо­тя там бы­ло до­воль­но мно­го об­щих сцен. К во­про­су о ком­по­зи­ции. Пер­вая кни­га бы­ла от ли­ца Ку­риль­щи­ка, вто­рая о Куз­не­чи­ке, тре­тья «Ша­ка­ли­ный вось­ми­днев­ник». Я рас­пе­ча­та­ла её в трёх эк­земп­ля­рах, раз­де­лив на два то­ми­ка. Про­дол­же­ние то­же бы­ло, но толь­ко раз­роз­нен­ные, не­за­кон­чен­ные гла­вы. Фи­на­ла не бы­ло. Я не пи­са­ла его спе­ци­аль­но. Хо­те­лось иметь ка­кое-то ув­ле­ка­тель­ное за­ня­тие в ста­ро­сти. Глу­по, ко­неч­но, но тог­да я не ду­ма­ла о том, что ста­рость бы­ва­ет раз­ная. На сле­ду­ю­щий год, по­бы­вав в Моск­ве, я ос­та­ви­ла один эк­земп­ляр в пе­ре­плё­те за­ме­ча­тель­ной жен­щи­не Аэ­ли­те Се­мё­нов­не. Дру­гих та­ких лю­дей, как она, я не знаю. По-мо­е­му, они во­об­ще не встре­ча­ют­ся в при­ро­де. Это был 98 год. Вот от­сю­да мо­же­те, на­вер­ное, от­счи­ты­вать те де­сять лет, ко­то­рые она (ру­ко­пись) про­ле­жа­ла в чьём-то сто­ле. Я не знаю, чей стол име­ет­ся в ви­ду. Мо­жет, Ле­о­ни­да Зу­б­ри­ло­ва (сы­на тё­ти Эл­лы, ко­то­рой я да­ри­ла книж­ку), а мо­жет, это был стол Ан­д­рея Лу­пан­ди­на (его дру­га). Во­об­ще ис­то­рия пе­ре­ме­ще­ний мо­ей ру­ко­пи­си по Моск­ве ос­та­лась для ме­ня за­гад­кой. Я знаю толь­ко, что в 2008 го­ду Ан­д­рей (с ко­то­рым я лич­но ни­ког­да не встре­ча­лась) пред­ло­жил её из­дать.

Вот. Са­мым страш­ным во­про­сом ока­зал­ся пя­тый. А ка­за­лось, что дол­жен был быть чет­вёр­тый.

Мы про­во­дим всю на­шу жизнь, пы­та­ясь пре­дот­в­ра­тить смерть. Пи­та­ем­ся, изо­б­ре­та­ем, лю­бим, мо­лим­ся, сра­жа­ем­ся, уби­ва­ем. Но что мы зна­ем о смер­ти на са­мом де­ле? Толь­ко то, что ни­кто не воз­вра­ща­ет­ся. Мо­е­му дру­гу 16 но­я­б­ря ис­пол­ни­лось бы 23 го­да. Ис­пол­ни­лось бы…

Нам суж­де­но те­рять тех, ко­го мы лю­бим, а ина­че от­ку­да нам знать, что они так важ­ны для нас? И что де­лать, ког­да ты те­ря­ешь близ­ко­го че­ло­ве­ка? Опу­с­кать ру­ки? Всё бро­сать? Нет!.. Нуж­но ста­рать­ся изо всех сил, что­бы убе­дить­ся, что ты ещё жив. Что ка­са­ет­ся бо­ли… Это жизнь! А рас­те­рян­ность и страх долж­ны на­пом­нить, что где-то су­ще­ст­ву­ет что-то луч­шее. То, за что сто­ит бо­роть­ся!


Подготовил материал Артур АКМИНЛАУС
Источник: "Литературная Россия"
Р Н К

23/11/2011

5

“Дом, в котором” – обретенная книга
(Интервью Yerevan.Ru от 24.03.2011)

От редактора:
Я мечтала об этом материале давно. Наверное, с того самого момента, когда впервые взяла эту книгу в руки. Волшебную книгу “Дом, в котором”. Я все ждала и надеялась, что однажды на Ереван.Ру мы опубликуем рассказ о том, как писалась эта книга, рассказ искренний и открытый, рассказ с Той Стороны. И даже в самых радужных мечтах я не могла представить себе, что этот материал будет проиллюстрирован рисунками самого автора – Мариам Петросян. Мечты сбываются. Наслаждайтесь!


“Я хочу кое-что окончательно прояснить. Я не писатель, написавший свою первую книгу. Эта книга – единственная, которую я написала. Больше я писать не буду” – с этих слов Мариам Петросян начала свой диалог с читателями в книжном магазине “Бюрократ”.

Книгу Мариам начала писать летом 1991-го. Иногда давала почитать куски друзьям и родственникам. Самым “пострадавшим” родственником был ее муж, читавший все варианты, включая те, за которые, по словам Мариам, ей потом было стыдно. “В какой-то момент, перечитав написанное, я поняла, что мне надо все менять, потому что это было ужасно. Это был период абсолютной растерянности, потому что я осознала, что то, что доставляло мне столько радости, никуда не годилось”. Изменилось все – некоторые куски оказались полностью выкинуты из книги, какие-то главы раздробились на куски, которые вставились в текст, исчезли даже некоторое персонажи.

Рукопись (вернее, переплетенная книжка) прошла удивительный путь от автора до издателя – Мариам оставила ее в Москве своей хорошей знакомой, работавшей в детской школе-интернате, потому что ее мнение было интересно Мариам, а сын знакомой отдал книгу своему другу Андрею Лупандину. У Андрея она пролежала в столе несколько лет, пока он не собрался переезжать. Обнаружив книгу в ящике стола, он прочел ее, дал почитать родителям и брату, брат отдал девушке, с которой тогда встречался, девушка – своему педагогу по вокалу. А у педагога по вокалу брала уроки Шаши Мартынова, главный редактор издательства “Гаятри”. То, что Шаши прочитала эту книгу, тоже своего рода чудо, ведь ей постоянно присылают множество рукописей. Книга не была подписана, и Шаши Мартыновой пришлось идти обратно по цепочке, чтобы выйти на автора. Путь был долгий и нелегкий, потому что прошло столько лет и многие связи давно распались.

И вот, в 2007 году, спустя 9 лет после того, как Мариам оставила книгу у московской знакомой, ей позвонили. Звонил Андрей Лупандин. Он сказал, что издательство “Гаятри” готово напечатать книгу в том виде, в котором она есть, и предложил стать литературным агентом Мариам. Мариам ответила, что за это время она успела много чего изменить и дописать, а потом как ее можно так печатать? У нее же нет финала.


“Я попросила год времени, чтобы дописать финал и доделать книгу. Тогда мне казалось, что год это очень много. Этот год пролетел с ужасающей быстротой”.

Финал был для нее самым сложным. “Я писала книгу, не видя перед собой ее окончания. Персонажи сами диктовали мне, что они будут делать дальше. Сцены появлялись перед моими глазами, мне оставалось только записывать.

Некоторые персонажи наотрез отказывались вести себя так, как мне хотелось. Слепой периодически куда-то исчезал, с ним было тяжелее всех, я не могла поместить его в какие-то сцены, он сопротивлялся, вел себя так, что переставал быть на себя похожим. Легче всего мне было с Табаки, наверное, поэтому это мой любимый персонаж. Я могла поместить его в любую обстановку, иногда он один на себе вытягивал целую главу. Мои персонажи полностью жили своей жизнью. Когда после выхода книги я, почувствовав себя осиротевшей, решила продолжить о них писать – исключительно для себя – они повели себя ужасно, стали плоскими, как картонные марионетки. Тогда я поняла, что всё, книга закончена”.

“Когда я ее писала, я писала для себя. Я не видела перед собой своих читателей. Теперь, когда эта книга обрела стольких читателей, я не могу больше писать для себя, потому что я понимаю, что все, что я напишу, будет прочитано. А писать для читателей я не могу”.

Она начала ее писать в годы, когда Армения переживала страшнейший кризис – перекрыли поставки газа, месяцами не было электричества, воды. В эти темные, холодные годы каждый находил свой способ выжить. Мариам попыталась сбежать из неприглядной наружности в свой Дом – место, абсолютно оторванное от всякой объективной реальности. Никаких аналогов Дома в реальном мире нет. Откуда он взялся?

Вот что рассказывает Маша:


- Я тогда писала одновременно три вещи. Одна – про мальчика, которого звали Эрик. У него был очень хороший отчим. Отчим и привез его в этот дом. Вместе с ним я открывала Дом для себя – первым встретившимся мне персонажем был Бандерлог Лэри. Я решила, что он там главный. Потом Эрик познакомился с Черным, и я поняла, что нет, пожалуй, главный именно Черный. Потом появились Сфинкс, Слепой, и все остальные. Кстати, так и получилось, что Курильщик оказался единственным персонажем в книге, у которого есть имя.
Книга затянула, а те три остались недописанными.

Мне кажется, что волшебство этой книги частично объясняется тем, что автор тоже вошла в Дом из Наружности, как и мы, ее читатели. Она не отождествляет себя с жителями Дома, а исследует его вместе с Курильщиком. И Дом открывал ей свои секреты постепенно, шаг за шагом, так же как и нам.
Главными критиками и читателями Маши были ее муж и подруга. Муж правил стилистические ошибки. “Я тогда возмущалась и обижалась, когда он говорил, что это написано ужасно. А потом понимала, что он прав”.
Рисунки к книге они тоже рисовали вместе. Он рисовал двери и стены, она – людей. Кстати, все эти рисунки публикуются впервые.

Успех был для Мариам совершенной неожиданностью.
“Я предполагала, что найдется какая-то группа людей, которые будут ее читать. Но никогда не могла предположить, что она вызовет столь бурную реакцию. Мой читатель представлялся мне молодым, лет до 30. Самое странное, это когда оказывается, что есть даже взрослые люди, за 50, которые меня читают”.

Самым частым вопросом, который ей задают, является вопрос “Ваши любимые авторы”. Это один из самых сложных вопросов, потому что читает Мариам очень много. “Однажды я даже начала составлять список моих самых любимых книг, потому что каждый раз, когда мне задавали этот вопрос, я зависала надолго. Решила высылать его всем, кто спрашивает. Но где-то на 42-43 книге я поняла, что это бессмысленно – все равно целиком его не напечатают, выдернут пару названий сначала, а остальные опустят “.

Сейчас многие спорят о том, кто повлиял на Мариам во время написания этой книги. По словам Маши, попадания бывают довольно редко. Угадали пока только одно - Рэй Брэдбери: “А вообще на меня так или иначе влияет все, что я читаю. А читатель я совершенно всеядный”. Последней понравившейся книгой Мариам назвала “Синдром Петрушки” Дины Рубиной.

Каждый читающий человек ищет свою, идеальную книгу. Ту, в которой он хотел бы утонуть. Мариам Петросян создавала для себя такую книгу 18 лет. Но теперь, когда книга уже существует, она лишилась ее. Зато мы обрели. Если вы хотите попробовать в нее нырнуть, то, пожалуйста, послушайте: оставьте все свои дела, выключите телефон, забудьте про обеды и ужины. Выделите себе два дня. Читайте не отрываясь, разве что с короткими перерывами на сон – кстати, сны вам будут сниться волшебные, поверьте. Не читайте ее с экрана. Я читаю все книги с ридера уже 2,5 года, но эту - не смогла. Все время приходится отлистывать несколько страниц назад, перечитывать какие-то отрывки, чтобы разобраться и понять все. Когда дочитаете, вам покажется, что 1000 страниц – это совсем мало. И вы, как и я, начнете завидовать всем тем, кто ее еще не читал.

В апреле этого года Мариам едет в Турин на книжную ярмарку, во время которой будет проходить презентация книги на итальянском языке. По-итальянски книга будет называться «Дом вне времени», или «Дом, где остановилось время». Пожелаем, чтобы итальянские читатели приняли книгу так же тепло, как и русскоязычные.

А нам остается только надеяться. На то, что все-таки, когда-нибудь Мариам не выдержит, и снова возьмет в руки ручку. Ведь, “Все обещания нарушаются рано или поздно” и “Никогда – это слишком долгое слово”.


Источник: http://yerevan.ru/2011/03/24/mariam-petrosyan-dom-v-kotorom-interview-and-drawings

Ваше сообщение по теме:

Прямой эфир

Все книги

Реклама на проекте

Поддержка проекта BookMix.ru

Что это такое?