Потомки классиков

Eruselet

16/12/2013

1

Правнук Виктора Гюго: все его персонажи имели прототипы из жизни

16 сентября 1998 года, в Париже состоялась премьера мюзикла «Нотр-Дам де Пари» по роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». В честь пятнадцатилетия мюзикл отправляется в мировое турне, которое стартовало в России: с 13 по 17 ноября в Государственном Кремлевском дворце была показана англоязычная версия постановки. Правнук великого французского писателя Пьер Гюго принял корреспондента РИА «Новости» в своем доме в Экс-ан-Провансе и рассказал о традициях и фамильных чертах своей семьи, любви Виктора Гюго к женщинам и ненависти к священникам, а также о прототипе главного героя «Собора Парижской Богоматери» Квазимодо и о последних словах, написанных рукой писателя.

- Фамилия Гюго и родство с великим писателем помогают или мешают вам в жизни?

— И то, и другое. Мне помогла фамилия Гюго, но я не имел права на ошибки. Однако я никогда не жалел, что я Гюго. Это имя открывает двери во всем мире, но за этими дверьми могут подстерегать большие опасности. Нужно очень осторожно подбирать выражения – вы прекрасно знаете прессу: журналисты набрасываются на тебя сразу, стоит лишь сказать что-то не так. Особенно это касается французских СМИ.

- Поддерживаете ли вы связь со своими родственниками?

- Конечно, мы очень дружны. Я потому и решил написать книгу под названием «Гюго», что очень многие писали биографии самого писателя, но никто не написал про предков и про потомков. Это историческая книга – рассказ о семи поколениях, начиная с прадеда Виктора Гюго и до моих детей. Там я пишу то, что люди вообще о нашей семье не знали – о каждом нашлось, что рассказать. Жаль, что вы не можете ее прочитать: на русский язык она не переведена. Надеюсь, что когда-нибудь эта недостача будет исправлена.

- Можете ли вы рассказать какой-то эпизод из биографии Виктора Гюго, который потряс вас самого больше всего?


- Сколько же у него их в жизни было, таких эпиходов… Он был адвокатом бедняков. Все, что читаешь в его романах, он пережил на самом деле. Когда он из-за своих политических взглядов был в ссылке, то каждый четверг устраивал обед для бедных детей из деревни. Проблема в том, что сначала их было десять, а потом стало пятьдесят. Он говорил жене Адель: «Смотри, как растет моя промышленность». Его можно было понять: он когда-то сам был бедняком, потому старался помочь другим. Бедность, голод – это было весьма распространено тогда, и Виктор Гюго был слишком обеспокоен происходящим вокруг. Своей борьбой за свободу и равенство он создавал себе большие проблемы. Он очень переживал за людей, и это ему не давало покоя. Он ненавидел священников, о чем много говорил и писал. По всем этим причинам он был очень беспокойным, неравнодушным, но мрачным человеком. И, конечно, в душе его никогда не было мира и спокойствия.

- Есть ли в вашей семье традиции, которые вы свято чтите?


— Главная наша традиция в семье – уважать себя и уважать других. Это очень важно, а все остальное – наживное. И конечно, мы обязаны, являясь потомками такого великого человека, как Виктор Гюго, всем внушить к нему такое же уважение, какое сами испытываем. Это наш долг. Поэтому очень жаль, что в 2002 году я проиграл один процесс – в год 200-летия прадеда один современный автор написал продолжение «Отверженных». Подобного бы Гюго никогда не позволил, он даже в конце романа написал: «Если этот финал нехорош, я навсегда уйду». И все же суд позволил той книге выйти в свет. Тогда я понял, что никто не знает, что такое «моральное право» — ни в юридическом мире, не в светском.

- Какая ваша любимая книга у Гюго?

— Скажу так: все, что он написал, я проглотил, будучи очень молодым — лет в 15-16. Это была моя обязанность. Но из-за того, что впервые я читал все это, когда был очень молодым, я прочел все слишком быстро. А вот потом я стал изучать работы Виктора Гюго более вдумчиво. И мой любимый роман, честно говоря, это не «Отверженные» или «Собор Парижской Богоматери», а «Труженики моря». Хотя, конечно, люблю и другие романы Гюго. Мы восхищаемся нашим «па-па-па».

- В этом году исполняется 15 лет со дня постановки мюзикла «Нотр-Дам де Пари». Как оказалось, Гюго рассчитывал на сценическое воплощение «Собора Парижской Богоматери» — только в виде оперы, а не мюзикла. Он был бы доволен тем, что вышло?

— Да, он уже даже написал оперное либретто где-то в 1845-50 годах. Виктор Гюго музыку очень любил, хотя многие говорят, что это не так. И когда мюзикл «Нотр-Дам де Пари» только появился, ортодоксы от литературы возмутились до глубины души: как же так, Виктора Гюго на музыку – это же скандал! Но он уже это придумал за сто лет до того, как мюзикл поставили. И я уверен, ему бы спектакль понравился. И я очень люблю эту постановку – видел ее раз сто. Это отличный способ показать взрослым и детям произведения Виктора Гюго – особенно сегодня, когда читают все меньше.

- Вы знаете, как появился этот роман?


- «Собор Парижской Богоматери» — это книга, написанная под заказ. Роман ему заказал его издатель – попросил написать что-нибудь в стиле Вальтера Скотта. И вот однажды друг Виктора, провансальский поэт Фредерик Мистраль пригласил его к себе в Авиньон. Там в одной из старинных церквей города Гюго встретил звонаря. Он был горбатым, очень некрасивым, я бы даже сказал – отталкивающим. И именно благодаря ему родился персонаж Квазимодо – «Король шутов». Виктору даже придумывать было ничего не надо: все приходило к нему из жизни. Так происходило не только с Квазимодо – все персонажи моего прадеда имели прототипы из реальной жизни. А потом и его персонажи стали прототипами героев других произведений. Вы же знаете фильм Жана Кокто «Красавица и чудовище»? Так вот он был вдохновлен прекрасной Эсмеральдой и жутким Квазимодо.

- Я слышала, что у вашей семьи есть девиз…


— »Любить – значит действовать» — это последние слова, написанные рукой Виктора Гюго. Вот, кстати, хорошо, что вы спросили. Я вспомнил одну историю о моем прадеде, которую еще никто не знает. Это насчет Виктора Гюго и женщин. У него было очень много женщин. И в конце жизни у него еще были любовницы. Неплохо в 83 года, правда? А его давней постоянной любовнице Джульетте Друэ надоело, что он постоянно уезжает к другим женщинам. И вот однажды она попросила докторов Гюго (у него были проблемы с легкими), чтобы они потребовали от него прекратить «шляться». Доктора сказали Гюго, что в таком почтенном возрасте уже пора завязывать с подобными похождениями. И знаете, что он им ответил? – «Знайте, господа, природа меня сама предупредит». Это было где-то за год до его смерти.

- А вы в этом вопросе пошли в своего прадеда?

— Я, конечно, уже стар, но я очень люблю женщин. Думаю, что эта черта передается по наследству, потому что уже папа Виктора Гюго был большим любителем женщин, любил вкусно поесть, обожал жизнь. И мы все любим. Пожалуй, это наша фамильная черта, как и многие другие.

- Можете ли вы выделить какую-то главную черту семьи Гюго?

— Мы все очень упрямые. Моя мама всегда говорила: «Выйти замуж за Гюго – обречь себя на страдания». Мы очень сложные люди, но мы – люди, влюбленные в жизнь. Поэтому, наверное, все мы так или иначе приближены к искусству. Я, например, написал пять книг и занимаюсь ювелирным делом.

- Как вы пришли в ювелирное искусство?


— Я пошел по стопам своего отца. Мой отец делал украшения, называя их «украшения артистов». Папа был дружен с Пикассо, и работы его высокохудожественные. И когда отец не смог работать, я продолжил его дело. А теперь Теодор, младший из пяти моих детей, уже учится моему делу – вот недавно сделал моей жене Клер кольцо. Наши работы продаются на очень больших аукционах — Sotheby’s, Christie’s. А примерно через месяц наш сайт заработает и на русском языке.

Беседовала Ирина Гордон

Источник: «Абакан сегодня»
Eruselet

23/12/2013

2

Внучка Александра Волкова: «Дед верил в чудеса»

Калерия Волкова рассказала о том, почему литература была для деда хобби, как он играл с друзьями в преферанс и лепил пельмени на Новый год, и о том, как от него скрывали страшный диагноз.

— Калерия Вивиановна, для многих советских детей книги, написанные вашим дедом («Волшебник изумрудного города», «Желтый туман», «Тайны заброшенного замка») были настольными. Хотя автора многие не знали в лицо. Вы тяготились известной фамилией?

— Никогда. Дедушка был очень скромным. Только близкие и немногие мои одноклассники знали, что мой дед — писатель. У нас в семье было принято, что каждый отвечает за себя и ничего чужого не эксплуатирует. Мы все его любили. У него не было пробивной силы — он был слишком интеллигентный, не смог бы идти по головам, кого-то отодвинуть. За всю жизнь ни у кого ничего не просил — судьба сама его хранила. Не страдал и звездной болезнью, ему и в голову бы это не пришло. Художник Леонид Владимирский, который иллюстрировал его книги, жив до сих пор. Он ослеп, но очень жизнелюбивый, ему тоже звездность не приходит в голову. Они люди другой эпохи.

— Сын Венедикта Ерофеева рассказывал, что ему незачем работать — деньги он получает от переиздания произведений своего отца. Книги Волкова выходили миллионными тиражами. Поступают ли вам сейчас отчисления?

— Очень небольшие. Нас двое наследников: я и мой 84-летний дядя. На эти деньги нельзя прожить — нужно самому зарабатывать. Дед был того же мнения, он до последнего преподавал в институте математику. Только когда вышел на пенсию в 1955 году, начал активно заниматься писательской деятельностью. Но мне кажется, что сам он не считал себя писателем. Литература была его хобби и занимала минимум времени. К тому же печатался он не так много: книга раз в 5-6 лет. Но нельзя сказать, что получал совсем копейки. Например, машину «Победа» купил на гонорары. Долго складывал и купил.

— Как и ваш дед, вы тоже сделали математику профессией. Почему решили повторить его судьбу?

— Случайно. По образованию я инженер-конструктор. После окончания вуза работала по специальности, в школу пришла, когда мне было 40 с лишним лет. Педагог старшего сына предложила организовать родительский комитет в школе, откликнулись пять или шесть человек, в их числе были я и мой муж. Он занимался с детьми шахматами и фотокружком, а я макраме и вязанием. У всех это быстро прошло, а я застряла. Ушел из школы математик, и мне предложили вести этот предмет. Возможно, если бы была нехватка других преподавателей, я бы учила детей химии или физике. В итоге отработала в школе 26 лет и ни разу не пожалела. Сейчас мне 66 лет, второй год на пенсии. У меня пятеро внуков. Всем нужно помогать.

— Каким вы запомнили своего деда?

— Он практически вырастил меня. У него было двое сыновей, но он хотел девочку. Когда родилась я, меня назвали в честь бабушки, которая умерла за год до моего рождения. Я называла его папой и считала, что у меня их два: один папа Саша (дедушка), другой — папа Вива (отец). Долго не понимала, почему у других сверстников один папа (смеется). В нашей семье, кроме меня, было еще два брата-близнеца, родители больше занимались ими, а меня отдали деду. Когда я была маленькой, мы с ним спали в одной кровати, гуляли, делали уроки. Он научил меня читать. Для меня он был даже больше, чем родители.

— Говорят, что все детские писатели — большие дети. Каким Александр Волков был со своими домашними?

— Строгим. Никогда с нами не сюсюкался. Мои одноклассники его боялись: он не очень разговорчивым был с нами. Но при этом каждое утро начиналось с того, что за столом он рассказывал свои сны, если они были интересными. Они снились ему чаще, чем обычным людям. По натуре он был добрым, ранимым, наивным и сентиментальным человеком. Его можно было легко обмануть. До конца жизни он так и остался ребенком: будучи взрослым, верил в чудеса. Мог смотреть какой-то старый фильм, который уже хорошо знал, и плакать. Может, поэтому такими хорошими были его сказки.

— Ходили легенды, что ему писали письма все дети СССР. Неужели он успевал отвечать?

— Письма приходили мешками. Отвечал он только на самые интересные. Основные послания были следующего характера: «Книжки замечательные, прочитать очень хочется, но достать не можем. Пришлите!». У меня до сих пор многие письма хранятся.

— Дружил он с кем-то из писателей того времени?

— С коллегами по перу его возраста. Это Ефим Пермитин, Андрей Шманкевич, Исай Рахтанов... Они приходили к нам часто домой. Литературных вечеров не устраивали, зато все играли в карты. Они были большими преферансистами. Еще дед был хорошим рыболовом. Мы иногда собирались вместе с семьями его знакомых писателей и все вместе ездили на рыбалку. Это было святое. По первому льду, по последнему...

— Были ли у вас традиции в семье? Так, чтобы собраться всем за одним большим столом с каким-то любимым блюдом Александра Мелентьевича, которое он сам готовил.

— Такое случалось на Новый год. Он очень любил пельмени. Это у него из детства из Сибири пошло. Мы до сих пор все любим это блюдо. Собирались всей семьей, маленькие и большие садились за большой стол и лепили. У всех были разные обязанности: один вырезал, другой накладывал фарш, третий защипывал. Во время этого занятия дед всем нам еще и сказки рассказывал. А сам еще любил пожарить себе на растительном масле лук и есть его с черным хлебом. Мог яичницу сделать. Он был обычным человеком и в семье делал все, что нужно.

— Не все знают о его семейной трагедии: двое первых его детей умерли, когда через несколько лет родились еще двое, он дал им те же имена. Вы узнали об этом от него?

— Он рассказал мне еще в детстве. Не думаю, что дед сильно страдал по детям. Конечно, это была трагедия, но потом появились другие дети, внуки. Время лечит. А жену он действительно всю жизнь любил и никого другого рядом с собой не представлял. Быть может, это связано еще и с тем, что у нас была большая семья — он не чувствовал себя одиноким. Живи он один, то и женился бы, наверное. А поскольку жили все вместе, такое в голову не приходило. Кстати, в его комнате мы и сейчас сохранили ту же обстановку.

— Предчувствовал ли он свой уход?


— Последние два года он болел раком. Его увезли на «скорой помощи» с острой непроходимостью, а когда сделали операцию, сказали нам о диагнозе. У меня муж медик, так он его обманывал, и дедушка ничего не знал. В последние полгода лежал не вставая, боли были такими сильными, что я колола ему морфий. А до этого все было более-менее нормально. Работал он до последнего. Гранки к книге «В поисках правды», которая вышла уже после его смерти, он читал, будучи совсем больным, но руки никогда не опускал. Голова у него была светлой до конца. Господь уберег меня, и я не видела, как он умирал. В один из дней ему внешне легче стало. А у меня тогда дочка родилась, ей всего три месяца было. Мама уговорила, сказала, мол, если ему немного лучше, приезжай хоть на денек, посмотришь, как дочка. Вечером уехали, а когда утром за мной пришла машина, поняла, что его не стало.

Бывает, он мне снится, и в церковь, когда хожу, всегда с ним разговариваю. Мне его все время не хватает. Я верующая, и он тоже верил в Бога, хотя никогда этого не афишировал. Он всегда считал, что для того, чтобы быть счастливым, не нужно много. «Нужно просто больше любить», — говорил он. Врагов у него не было. Когда человек хороший, вокруг него собираются тоже хорошие люди. Все разные, но не нужно требовать от людей больше, чем они могут сделать, и тогда все будет в порядке.

Беседовала Ирина Миличенко

Источник: «Сегодня» (Украина)

На фото: экземпляр книги с иллюстрацией Леонида Владимирского
Eruselet

22/04/2014

3

Чуковские без цензуры

Издательство "Время" сегодня активно издает книги семьи Чуковских. В конце прошлого года был закончен выпуск собрания сочинений - самого полного на сегодняшний день - Лидии Чуковской, а с 2014-го началось очередное издание книг ее отца - Корнея Ивановича Чуковского. С наследницей и внучкой писателя - литературоведом Еленой Цезаревной Чуковской - встретился обозреватель "Российской газеты".

НЕДЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

- Елена Цезаревна, Корней Чуковский продолжает оставаться самым издаваемым детским писателем?

- Да, и как мне говорят, когда я выступаю в книжных, самым раскупаемым. История его детских сказок продолжается, они сейчас выходят во всех издательствах, с разными рисунками, в виде игрушек, с дисками - но вот судьба взрослых вещей остается далеко не такой завидной. А ведь Чуковский обижался, если его называли детским писателем, сам он себя считал критиком, историком литературы.

- Однако в его перечне книжек для детей 20 наименований, а взрослых книг - на порядок меньше.

- Да, но в 15-томнике издательства "Терра", вышедшем к 2009 году, они заняли - все сказки, пересказы, часть переводов - только первый том. А 14 томов - это всё остальное. То издание было объемным, с комментариями, а сейчас "Время" выпускает собрание сочинений "летучее", состоящее из отдельных, самых популярных вещей, тома идут ненумерованные и не надо собирать обязательно их все.

- И вы начали это собрание с книги "Живой как жизнь".

- Это последняя книга, написанная Корнеем Ивановичем в 1960-е, она о судьбе нашего языка. Именно в ней придумал и ввел в язык слово "канцелярит", считая, что основная болезнь языка - это бюрократические термины.

- Это ведь оттуда знаменитый вопрос, вошедший в учебники: "Ты по какому вопросу плачешь?"

- Конечно. И там еще масса смешных примеров: вроде "обрыбления пруда карасями", "крысонепроницаемости зданий", "удобрений в лице навоза" - все это из "Живого как жизнь" и, увы, по-прежнему актуально, канцеляриты из языка никуда не делись.

ЧУКОВСКИЙ ПОД ЦЕНЗУРОЙ

- "Высокое искусство", вторая книга из "летучего" собрания - многократно издавалась...

- Да, эта книга выдержала много изданий, начав с 1919 года, когда Корней Иванович вел студию переводчиков при издательстве "Всемирная литература", с книжки "Принципы художественного перевода", совместной с Гумилевым. Чуковский постоянно расширял свою статью о прозаических переводах, она стала книгой и сегодня расходится в магазинах за считаные дни. Чуковский, анализируя работу переводчиков, и сам переводил Киплинга, Шекспира, Дефо, Твена, О Генри, Распэ. В 1960-е он дополнил "Высокое искусство" анализом переводов "Одного дня Ивана Денисовича" в Англии и США. Но вмешалась цензура.

- Солженицына вырезали?

- Да, в изданиях 1968 и даже 1988 годов этой главы нет, а речь там идет речь о переводе лагерных оборотов вроде "бушлат деревянный" или, там, "лють сегодня с ветерком", "шу-шу по бригаде". В книге есть глава "Русские кобзари", посвященная Тарасу Шевченко. Дед обожал Шевченко и считал, что его не надо переводить в принципе, чтобы человек русский слышал украинскую звукопись. У меня в ходе подготовки текста возникли "самоцензурные" соображения: я не была уверена, что это сегодня актуально. Но, как показала жизнь, я ошибалась.

ДНЕВНИК – ЭТО ВАШ ЖАНР

- Собрание Корнея Чуковского - это все же переиздания, а вот многие сочинения Лидии Чуковской вышли впервые.


- Лидия Корнеевна была крайне несговорчивой с редакциями. Так, в 1940-е ей заказали комментарии для школьников к "Былому и думам", она долго писала, сдала, ей сделали замечания, с ее точки зрения нелепые, - она хлопнула дверью, работа не вышла. А свои книги она писала во времена, когда издать их было невозможно в принципе.

- Вы о дневниках и о том, что Лидия Корнеевна создавала на их основе?

- Мама вела дневники всю жизнь, уже полуслепой подробно записывала впечатление от книг, от людей, от слушания радио. Всего сохранилось порядка двухсот тетрадей, и многие из записей сейчас впервые увидели свет. В это издание я включила, например, выборку об Иосифе Бродском - ведь борьба за его освобождение затевалась, велась и переживалась в этой квартире, здесь Фрида Вигдорова с Лидией Корнеевной писали бумаги в разные инстанции. А что касается ее дневников как основы для литературы, то еще Маршак в 1930-е сказал маме, что это ее жанр, "работайте в этом направлении". И она, кроме "Записок об Анне Ахматовой" - полноценной прозы, где есть не только дневник с точно, слово в слово, записанными словами Ахматовой, а еще и раздел "За сценой", комментирующий происходившее, - выстраивала свои книги, используя дневниковые записи как основу художественной оценки эпохи. Изданная в нынешнем собрании повесть "Спуск под воду", книга о 1949-м годе, о борьбе с космополитами, - это тоже дневник героини, на основе которого вышел психологический портрет времени.

- А в томе "Памяти детства" - портрет-воспоминание о Корнее Ивановиче, и сразу понимаешь, откуда выросла его "От двух до пяти".


- "Памяти детства" Лидия Корнеевна написала в 1970-е годы, после смерти отца, специально для "Детгиза", но издавать это тогда запретили. Мама вспоминает о том, как Корней Иванович воспитывал своих детей, читал им стихи, учил английскому, что он от них требовал. У него было четверо, и кроме своих детей всегда была масса детей вокруг, в Куоккале устраивались детские праздники, в Тенишевском училище был детский театр, в котором Корней Иванович вместе с художником Анненковым ставил "Дюймовочку". В Переделкине до сих пор проводят костры в память тех, которые организовывал там Корней Иванович. Он и писал, что отдыхать может только среди детей.

- А каким дедом был Корней Иванович - строгим, требовательным, добрым?

- Он был, с одной стороны, требовательным, ему не нравилось болтание детей без дела, он все время старался нас к чему-то привлечь - печатать ли на машинке, полоть ли землянику. Но при этом очень не любил делать замечания.

КСТАТИ

В первом посмертном собрании сочинений Лидии Чуковской 11 ненумерованных томов. Часть книг: "Записки об Анне Ахматовой", "В лаборатории редактора", "Софья Петровна", "Процесс исключения", "Памяти детства" - выходили при жизни автора, такие книги, как "Прочерк", "Дом поэта", "Воспоминания. Из дневника" частью печатались лишь посмертно, частью не были завершены автором и были извлечены из архива. Собрание сочинений Корнея Чуковского будет продолжено его портретами "О Чехове", "Две души Максима Горького" и "Книгой об Александре Блоке".

Беседовал Андрей Васянин

Источник: "Российская газета"
Eruselet

31/05/2014

4

Внучка Вениамина Каверина: «Читатели верили, что Саня Григорьев – реальный человек»

25 лет назад, в мае 1989 года, перестало биться сердце известного советского писателя.

«Бороться и искать, найти и не сдаваться» — эти слова из знаменитого романа Вениамина Каверина «Два капитана» для многих стали жизненным кредо. Роман об удивительной судьбе прошедшего через невероятные испытания Сани Григорьева выдержал сотни переизданий и дважды был экранизирован. Среди известных произведений Вениамина Каверина также «Открытая книга», «Перед зеркалом», «Эпилог» и многие другие.

Увы, о самом писателе широкому кругу читателей известно не так уж много. О том, каким человеком был Вениамин Александрович, рассказала его внучка — филолог и переводчик Татьяна Бердикова (на фото).

— Татьяна Владимировна, что в вашей семье напоминает о знаменитом деде?

— Сохранился его дом в писательском поселке Переделкино. Там практически все осталось, как было при нем, Вениамине Александровиче. Большая библиотека, стол, за которым он писал, кресло. В этом доме дедушка жил круглый год. В Москве бывал редко.

— Какой из подарков деда для вас особенно дорог?

— Дарил он мне в основном книги. В раннем детстве это были сказки. Я достаточно рано научилась читать. Дед уделял мне много времени. Он был человек очень организованный. Обычно в девять часов утра садился писать. Работая дома, каждое утро одевался так, будто идет на работу, — костюм, рубашка, галстук… Наверное, это как-то помогало собраться и настроиться определенным образом.

А после трех часов шел прогуляться и брал меня с собой. Мы разговаривали обо всем. Почему-то запомнилось, что лето в Переделкине всегда было теплым, сухим и солнечным. Хотя недавно перечитывала письма, которые Вениамин Александрович писал моим родителям, когда они куда-то уезжали и меня оставляли с бабушкой и с ним, и с удивлением узнавала: оказывается, было и сыро, и пасмурно, даже печку приходилось иной раз летом топить.

Возможно, такими остались мои детские воспоминания, потому что дед был очень светлым человеком и всегда оставался оптимистом. После прогулки обычно снова садился за рабочий стол. Писал статьи в журналы и газеты, отвечал на письма читателей, которых получал очень много и которые у нас хранятся до сих пор. Многие читатели искренне верили, что главный герой романа «Два капитана» Саня Григорьев — реально существующий человек, и обращались к нему с вопросами и просьбами.

— Правда, что произведение очень понравилось Сталину?

— Об этом ничего не могу сказать. В 1946 году за роман «Два капитана» дед получил Сталинскую премию второй степени и за эти деньги построил дачу в Переделкине. Но лично со Сталиным он знаком не был и в партии не состоял.

На долю деда выпало немало испытаний. Старший его брат — микробиолог Лев Александрович Зильбер — был трижды репрессирован. Очень тяжело Вениамин Александрович переживал и то, каким гонениям и унижениям подвергался Михаил Зощенко, с которым его связывала многолетняя дружба. После известного постановления ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» Зощенко оказался в полной изоляции. От него отвернулись почти все. Увидев Зощенко, многие знакомые переходили на другую сторону улицы. А дед продолжал с ним общаться и всячески поддерживал. Обо всем этом можно прочитать в его последней книге «Эпилог», которая писалась «в стол» и увидела свет уже после смерти деда.

— С удивлением узнала, что еще при жизни Каверина роман «Два капитана» успешно издавался во многих капиталистических странах.

— Да, это так. В Англии, США… Из Америки в качестве гонорара ему прислали пишущую машинку знаменитой фирмы «Ундервуд». Переводить валюту в Советский Союз было ведь невозможно. Правда, дед на этой машинке не печатал, всегда писал от руки. Печатала бабушка.

— Вениамин Александрович бывал за границей?

— В 1960-е годы во время «оттепели» ему довелось побывать в Италии, Японии, Англии, Бельгии… Все эти поездки нашли отражение в его путевых очерках. Особенно деду понравилась Англия. Он очень любил и хорошо знал английскую литературу. Эту любовь передал и мне. Я стала переводчиком с английского. До сих пор сохранилось несколько привезенных им из этой страны фарфоровых фигурок — диккенсовских героев. Чарльз Диккенс был одним из его любимых писателей. К слову, дед любил вырезать человечков из коры. Когда я была маленькая, сделал для меня Буратино, Бармалея, какую-то загадочную птицу.

— Какова история любви ваших бабушки и дедушки?

— Моя бабушка Лидия Николаевна Тынянова — младшая сестра известного литературоведа и писателя Юрия Николаевича Тынянова. А он был одноклассником и другом дедушкиного брата Льва. Познакомились дед и бабушка еще подростками, поженились совсем молодыми и прожили вместе 62 года. Бабушка была детской писательницей, она автор биографий Марии Ермоловой, Николая Миклухо-Маклая и ряда других книг. Их дети Наталья и Николай стали учеными. Мама моя — профессор фармакологии. А дядя был крупным вирусологом.

Когда бабушка умерла, дед очень тяжело переживал потерю. Думаю, это обстоятельство ускорило и его уход. В Переделкине у него случился сердечный приступ. Родители успели отвезти его в Москву в кардиологический центр, где работал мой отец, но через сутки деда не стало. Сердце было изношено — спасти не удалось.

— Каким человеком Вениамин Каверин был в быту?

— Неприхотливым. Когда оставался на даче один, варил себе и собаке овсянку. Во время войны у него открылась язва и всю жизнь давала о себе знать. Поэтому он любил каши. И особенно гречневую. А еще — клубничное и малиновое варенье, которое варила бабушка. Переделкино — место лесное. В лесу хорошо растет малина. К чаю нередко заходили соседи. Для этого не требовалось особое приглашение. Калитки тогда не запирались. Приезжали к деду и его друзья из Киева — поэт Леонид Первомайский и писатель Савва Голованивский. Дед с ними переписывался. Вообще, дом был гостеприимный. Помню, как дед вручал моим оставшимся пообедать друзьям «Огуречную медаль» (кружок огурца). Медалистом становился тот, кто первым съедал свою порцию.

— Домашние животные были у вас?

— Да, овчарка Буся и огромный рыжий кот Филя «переделкинской» породы. Почему «переделкинской»? Первой персидскую кошку завела Маргарита Алигер. Когда появились котята, соседи с удовольствием их разобрали. Наш Филя оказался долгожителем — прожил двадцать лет. В нашем доме он был полноправным членом семьи. Помню, как однажды, уже в весьма почтенном возрасте, запрыгнул на накрытый к ужину стол. Бабушка вбежала в комнату со словами: «Говори, что съел!» Он, не сумев признаться, стыдливо со стола спрыгнул.

— Машину Вениамин Александрович водил?

— Одно время — да. Сначала «Победу», потом купил «Жигули». Но как-то попал в аварию и после этого за руль уже не садился.

— Чем увлекался, кроме творчества?

— Зимой катался на лыжах. Летом любил плавать, много ходил, поэтому всегда был стройным, подтянутым. Каждое утро делал зарядку. Слушал классическую музыку. Сохранились его проигрыватель и пластинки. И, конечно же, много читал.

Он был очень образованным человеком. Закончил институт восточных языков по арабскому отделению в Петрограде и одновременно историко-филологический факультет университета. В молодости стихи писал. Но после того как их раскритиковал Мандельштам, окончательно решил заняться прозой и в 19 лет опубликовал свой первый рассказ «Одиннадцатая аксиома».

— Случались ли в жизни Каверина чудеса?

— Чудо случилось во время войны. Бабушка с детьми уехала в эвакуацию. И они с дедом потеряли друг друга. Она не знала ничего о нем, он — о семье. И вдруг услышала по радио написанный им очерк о Ленинграде. Какая была радость: жив! К слову, во время войны дед был фронтовым корреспондентом.

— В 2001 году по роману «Два капитана» поставили мюзикл «Норд-Ост», который стал печально известен из-за случившегося в 2002-м теракта на Дубровке.

— Да, это так. Деда уже в живых не было. Он умер в 1989 году. Я знакома с авторами этого мюзикла. Они приходили к нам — ведь чтобы экранизировать произведение или поставить спектакль, нужно получить у автора или его наследников разрешение. Потом мы были на премьере. Мюзикл всем нам очень понравился. А спустя год случилась эта страшная трагедия на Дубровке.

— Сегодня ощущается интерес к творчеству Вениамина Каверина?

— Его книги постоянно переиздаются. А сейчас готовится новая экранизация романа «Два капитана».

— Что бы вы сказали вашему деду сегодня, если бы он мог вас услышать?


— Поблагодарила бы за все, чему он меня научил. И еще сказала бы, что всегда о нем помню.

Беседовала Ольга Сметанская

Источник: «Факты»

На фото: Татьяна Бердикова
Eruselet

03/11/2014

5

Елена Чуковская: «Помощь гонимым — часть жизни Корнея Ивановича»

28 октября — 45 лет со дня смерти Корнея Чуковского. За месяц до этой даты у Елены Цезаревны Чуковской, внучки писателя, которая занимается литературным наследием Чуковских, вышла первая ее книга «Чукоккала» и около». Кроме того, летом были изданы подготовленные по материалам дневника Лидии Корнеевны Чуковской ее расширенные дневниковые записи о Пастернаке, Бродском, Солженицыне. Поэтому — разговор с Еленой Цезаревной был о новых «чуковских» книгах и, конечно, о самом Корнее Ивановиче.

ЧУКОВСКИЕ И СОЛЖЕНИЦЫН

— Расскажите, пожалуйста, что вошло в книгу «Чукоккала» и около».

— Это сборник моих статей, впервые собранных в одну книгу, — предисловий, послесловий, статей для энциклопедий о Корнее Ивановиче и Лидии Корнеевне. Мне дали Солженицынскую премию, и через некоторое время ко мне на собрании подошел какой-то джентльмен и сообщил, что все, кто получил премии, должны опубликовать книгу своих работ. Я задрожала, потому что не писала никогда никакой книги, но потом собрала по сусекам материалы. Например, моя статья о Солженицыне «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» вышла в 1988 году и была первой статьей, напечатанной у нас о нем после его высылки в 1974 году. В ней впервые упоминался «Архипелаг ГУЛАГ», и она вызвала взрыв откликов в «Книжном обозрении», поток писем, отрывки из которых я тоже привожу в книге, потому что эти письма хорошо характеризовали то время. Я пишу во вступлении, что это было замечательное время надежд, которое оказалось временем иллюзий.

— Как складывались отношения Корнея Ивановича и Александра Исаевича?

— Корней Иванович отдыхал в Барвихе в 1962 году вместе с Александром Твардовским, и тот дал ему рукопись «Щ-854», под псевдонимом А.Рязанский. Корней Иванович был потрясен прочитанным и написал Твардовскому отзыв под названием «Литературное чудо», где утверждал, что с этой рукописью в литературу входит большой писатель и ее надо обязательно публиковать. Дальше было так: Корней Иванович был связан с западными славистами, и, занимаясь теорией художественного перевода, он смотрел, как нашу литературу переводят на иностранные языки. Ему прислали в 1963 году 5-6 переводов «Одного дня Ивана Денисовича». И он написал целую главу о переводах «Ивана Денисовича» для своей книги по проблемам литературного перевода «Высокое искусство». Как рассказывал Александр Исаевич, эту главу читали по радио, когда Солженицын ехал на велосипеде в Пушкинских горах. И он, услышав эту главу, решил приехать к Чуковскому познакомиться. Это было летом 1963 года. Знакомство состоялось, но оно было формальным, Александр Исаевич жил в Рязани, приезжал пару раз. А потом он приехал после конфискации архива, с чемоданчиком, в очень тяжелом состоянии, потому что опасался ареста: кроме романа «В круге первом» был конфискован «Пир победителей» — вещь по тем временам очень неподходящая. И Корней Иванович пригласил Александра Исаевича пережить это трудное время в Переделкине: во-первых, Солженицын написал наверх письма, требуя, чтобы ему вернули архив, и ждал ответа, а во-вторых, Корней Иванович считал, что здесь он будет в большей безопасности — в Рязани его могут схватить в какой-то сутолоке, тут надежнее. И он около месяца прожил в Переделкине. Потом он бывал у нас постоянно и после смерти Корнея Ивановича, в последний год перед высылкой жил в Переделкине. Их отношения были, конечно, чисто литературными: все-таки они были людьми разных поколений, и Корнею Ивановичу было уже много лет, он отчасти ограждал себя от каких-то тяжелых впечатлений. Он читал рассказы Солженицына, высоко их ценил — есть его отзывы, где он сравнивает Солженицына с Толстым, он читал «Раковый корпус», но не читал «В круге первом» и об «Архипелаге» не знал.

— То есть дружба была, скорее, с Лидией Корнеевной?


— Да, именно так, потому что примерно в это же время, когда Александр Исаевич гостил в Переделкине, мама пригласила его к нам в Москву: он же жил в Рязани, ненавидел находиться в Москве, поэтому приезжал по делам на день-два — по делам и за продуктами. И наш дом был для него очень подходящим, потому что во дворе стоял дом, где жил Копелев, «Новый мир» был, можно сказать, за углом, он приезжал, кидал свой портфель, бегал по делам и уезжал.

ЧУКОВСКИЕ И БРОДСКИЙ

— Расскажите о книге Лидии Корнеевны, которая вышла летом.

— Лидия Корнеевна всю жизнь вела очень подробные дневники, причем если дневник Корнея Ивановича полностью издан, то ее дневник не может быть напечатан, во-первых, из-за своего объема: у нее написано раз в десять больше, чем у Корнея Ивановича. А во-вторых, она частично сама опубликовала эти записи: три тома записок об Анне Ахматовой, дневник о Борисе Пастернаке, о Тамаре Габбе, – но расширить эти выборки у нее просто не хватило времени и сил. У нее эти тетради не хранились дома, для того чтобы ей что-то сделать, надо было их принести-унести, плюс она составляла конспекты, потом их теряла, и, в общем, она с трудом закончила три тома записок об Ахматовой. Она сама пишет, что дневник надо раз в сто сокращать, отбирать, и я старалась идти вслед за ее пожеланиями.

Я очень расширила эти выборки, и в таком расширенном виде это публикуется впервые. Например, записей о Солженицыне раза в два больше, чем раньше. Отрывки из дневника о Пастернаке, Иосифе Бродском тоже сильно дополнены. Включена новая глава о безуспешных попытках Лидии Корнеевны в годы оттепели напечатать свою потаенную повесть «Софья Петровна».

— Судя по запискам Лидии Корнеевны, она тепло относилась к Бродскому, участвовала в его спасении после суда…

— Бродский — это три года ее жизни. Рядом жили Копелевы, мама очень дружила с Фридой Вигдоровой, и после суда они чуть ли не каждый день встречались, совещались, писали какие-то письма, ходили по инстанциям, снаряжали ему в Коношу посылки: пишущую машинку, книжки, встречались с ленинградцами, которые участвовали в этой битве… У Лидии Корнеевны была большая папка этих писем и документов — «Дело Бродского». В конце концов они взяли Бродского на поруки, Корней Иванович писал в суд… Это была многолетняя история с переменным успехом, но первая большая общественная битва, которая кончилась победой общественности, и Бродского отпустили. Основную роль сыграла, конечно, Вигдорова, которая записала суд, и очень многие ленинградцы — Грудинина, Эткинд, Гордин.

— Лидия Корнеевна пишет, что Корней Иванович всячески помогал в этом деле, но с сожалением говорит о том, что он не до конца оценил Бродского как поэта.


— Да, так получилось, Корней Иванович его защищал, не видя и не зная его, — писал в разные инстанции, но лично они не сблизились. Когда Бродского отпустили и он приехал в Переделкино, читал стихи, Корней Иванович не увлекся его стихами, как-то не так их принял.

— То есть Корней Иванович помогал в деле Бродского, не зная его и его стихов?

— Это было чудовищное дело: на улице схватили талантливого поэта, обвинили его как тунеядца, хотя у него были договоры и издания, и выслали на Север. Корней Иванович хлопотал, потому что считал, что Бродского надо освобождать, но никакой личной связи, в отличие от Вигдоровой или Лидии Корнеевны, которые с ним общались, у него не было. Для Корнея Ивановича это была несправедливость, которую он помогал преодолеть.

ПОМОЩЬ КАК ЧАСТЬ ЖИЗНИ

— Удивительная черта — Корней Иванович, не испытывая личной симпатии к человеку, рисковал своим общественным положением, но помогал.

— Это было всегда: он и в процессе Синявского – Даниэля помогал. Он сам прошел очень трудный путь и прекрасно понимал, как это важно — протянуть соломинку в тяжелый момент. Особенно он заботился о литературных талантах. И с Михаилом Зощенко было то же самое.

— Как Корней Иванович его поддерживал?

— Он звал приехать его в Переделкино в последние годы, но Зощенко отказался — он уже не ел, был в тяжелом психическом состоянии, Корней Иванович посылал ему деньги, хлопотал о пенсии, о том, чтобы его напечатали… Но вытащить его все-таки не удалось. Зощенко затравили, ведь после постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» был второй тур его травли: в 1954 году приехали английские студенты и попросили встретиться с Зощенко и Ахматовой, встретились и спросили: «Как вы относитесь к постановлению?» Ахматова встала и сказала: «Считаю постановление совершенно правильным» — и села. А Зощенко сказал, что не может согласиться с тем, чтобы его называли подлецом. И после этого началась новая травля, и это его уже утопило. Корней Иванович подробно описывает в дневнике, как это происходило, как Зощенко уже не мог войти в рамки нормальной жизни.

— Кому еще помогал Корней Иванович?

— Из тех, кого я знаю, как ни странно, была семья заместителя Орджоникидзе, некоего человека по фамилии Гуревич, которого арестовали и расстреляли, Корней Иванович был с ним знаком по Кисловодску. Как вспоминали его жена и дочка, он помогал деньгами, добывал квартиру, в общем, пытался облегчить жизнь. Известно, как он помогал Валентину Берестову в Ташкенте — талантливому тринадцатилетнему мальчику… Эта помощь была частью его жизни. У него была прицеплена к шкафу железная рука, в которой постоянно висели разные бумаги, по которым он звонил, писал, куда-то ездил… Хотя он никогда никаких постов не занимал, просто был человеком известным и очень артистичным (он ездил с просьбами, не любил обращаться по телефону, считал, что лучше уговорить, побудить, охватить). И ему удавались простые вещи, и непростые тоже. Например, за мамину подругу Александру Любарскую он ездил хлопотать к Вышинскому, и ее, обвиненную как японскую шпионку, освободили. Он очень смешно пишет, как чуть не зарыдал на плече у Вышинского… Он же хлопотал о моем расстрелянном отчиме, но ничего нельзя было сделать — его уже не было в живых. Он обладал умением пройти в нужные кабинеты, и очень этим пользовался.

Мама подробно об этом пишет в «Памяти детства» — что с поля проигранного сражения он дезертировал, не любил рассказывать о неудачах, но всегда старался сделать что мог.

ОТ «БЫВШЕГО» К ПАТРИАРХУ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

— У вас есть любимые, связанные с Корнеем Ивановичем истории? Например, моя любимая история про него, как какая-то дама рассказывала, что ей было очень скучно ехать на поезде из Ленинграда в Москву, и Корней Иванович был этим возмущен, говоря, что если бы он ехал на поезде, он бы перезнакомился со всеми пассажирами в своем купе, вагоне, поезде, сходил бы к машинисту, кочегару и кондуктору в придачу…

— Да-да, так и есть. Как ни странно, мне трудно рассказывать про него истории, потому что это была повседневная часть жизни. Например, он никогда не гулял один. Он выходил на дорогу с кем-нибудь из домашних, или выходил один, и к нему немедленно бежали дети, собаки, из Дома творчества шли писатели, и в конце концов он прогуливался с огромной толпой. У него был неподдельный интерес к людям, и они это чувствовали. Я часто думаю, что в послевоенном Переделкине все со всеми общались: приходили Павел Нилин, Александр Фадеев, Валентин Катаев, Лев Кассиль, к Всеволоду Иванову Корней Иванович ходил сам, дети приходили на костры, играли в волейбол — то есть это была такая общность, которая совершенно закончилась примерно в восьмидесятые годы, когда все засели за заборами, дети перестали играть вместе и мимо понеслись машины. А мы, переделкинские дети, которым уже за 80, до сих пор иногда общаемся. Сейчас это, мне кажется, потеряно. И писатели так не ходят друг к другу.

— Какие ваши любимые книги воспоминаний о Корнее Ивановиче?

— Хорошая книжка Лидии Корнеевны, но мне нравятся и дореволюционные статьи, где его ругают, — они живые: «Чуковский как критик-карикатурист» Лукиана Сильного, например. Интересные воспоминания Павла Бунина, художника, с которым он дружил одно время, писателя Валентина Берестова, секретаря Корнея Ивановича Клары Лозовской. Но когда мы готовили книги воспоминаний, очень бросалось в глаза, что пишут люди, которые запомнили Корнея Ивановича с 1950-х годов, в образе преуспевающего патриарха детской литературы. А ведь до революции и после революции у него была совсем другая жизнь и совсем другое отношение к нему, но ничего мы уже не могли с этим сделать: это поколение или расстреляли, или его представители уехали. А если они и писали, то, например, как Полонский, — очень враждебно: к нему было настороженное отношение, потому что он был «из бывших», и в него только ленивый не бросал камни — хотя он всегда выплывал.

— Как совершился переход от гонимого литератора к патриарху?

— По моим домашним впечатлениям, этот переход произошел в 1957-м году. Во-первых, уже не было Сталина, что очень существенно, во-вторых, до революции он шел в гору (если представить, с чего он начинал и что имел за плечами — неоконченную гимназию), и это было закономерным этапом его пути. До революции он еще не был детским писателем, но уже в 1909 году он обратился к родителям с просьбой присылать все, что их заинтересует в своем или чужом ребенке, к нему уже шли потоком письма родителей. Он изучал детский язык в связи с языком футуристов — потому что футуристы строят свои тексты по законам детского словотворчества. В 1911-м вышла книжка «Матерям о детских журналах», в которой он анализировал тогдашнюю детскую литературу, и «Крокодил» написан в 1916 году — то есть он уже до революции подступился к этой теме. Он сначала изучал современную детскую литературу, потом детскую психологию, то есть он очень хорошо понимал, каким размером надо писать, что нужны глаголы, не нужны прилагательные, что детские стихи должны быть очень образны — в каждой строке рисунок и так далее. Он уделял огромное внимание детскому восприятию на примере своих детей, которых к тому моменту было трое, и вообще был всегда с детьми — в детских библиотеках, на улице. Может, поэтому его сказки такие живые и до сих пор востребованные: в нашей стране Корней Иванович в последние годы остается самым издаваемым детским писателем.

Беседовала Ксения Кнорре-Дмитриева


Источник: «Новая газета»
Eruselet

26/05/2015

6

По следам казачьей старины

В преддверии юбилея Михаила Шолохова «Литературная газета» побеседовала с внуком писателя, директором музея-заповедника в станице Вёшенская Александром Шолоховым.

– Александр Михайлович, как проходит подготовка к юбилею?

– Как обычно, предполагается достаточно обширная программа, организованная как самим музеем, так и дружественными структурами. Если говорить о Москве, то в последние выходные мая пройдёт традиционная Шолоховская весна, ей предшествует большое количество различных творческих конкурсов как для детей, так и для взрослых. В первых числах июня – большая научно-литературная конференция в Институте мировой литературы. Торжественное завершение будет возле памятника Михаилу Александровичу на Волжском бульваре в Юго-Восточном округе, это уже тоже традиционная составляющая дня рождения писателя.

В Ростовской области праздник проходит самым широким образом: несколько музеев представляют выставки, посвящённые писателю и его роли в культурной и общественной жизни. Например, откроют памятную доску в Старочеркасске, там по инициативе Михаила Шолохова создан Музей донского казачества.

В областном музее развернётся большая выставка. И если говорить о таких проектах, то две большие экспозиции организовываем собственно мы, музей Шолохова. Одна выставка Государственного Эрмитажа, она называется «По следам казачьей старины» и будет проходить в Ростове, во вновь открываемом музейном центре – филиале музея-заповедника в Вёшенской.

И вторая – это выставка Государственного исторического музея («Екатерина II. Путь к трону»). Она пройдёт 22 – 24 мая и в станице Вёшенской, и на всей территории государственного музея-заповедника, откроется она маленькой Шолоховской весной: в этот день будут выступать детские коллективы. Позже состоится торжественный вечер в Вёшенской.

А 23-го праздник начнётся, как обычно, в девять утра, с побудки, когда конные казаки проедут по станице и объявят начало торжества, после чего весь день будут проходить выступления гостевых коллективов, показ своего искусства фольклорными ансамблями, ремесленниками и представителями различных промыслов как Дона, так и России.

Завершится всё это на знаменитой плавучей сцене на Дону итоговым концертом с фейерверком, который по праву считается красивейшим в России: огни отражаются в воде, а вниз по Дону плывут плотики со свечами, в этом году их будет 110.

Ещё в планах большое количество творческих проектов, которые будут проходить не именно в эти дни, но всё равно так или иначе к ним приурочены.

– Замечательно, а скажите, сейчас в школах по-прежнему изучают Шолохова?

– Вы знаете, честно говоря, и не успеваю следить за изменениями в нашей системе образования, но точно знаю, что изучают его в меньшем объёме. Я сожалею, что иногда, изучая «Тихий Дон», вместо чтения романа на уроках обсуждали авторство и тому подобное. Это, конечно, не самая мажорная нота в великолепном праздничном аккорде, но и такое было. Мне, например, кажется неправильным и то, что в советское время в школе проходили «Поднятую целину», говоря о том, какой это гимн коллективизации, а сейчас на том же основании отказываются её изучать. Хотя, на мой взгляд, для объективного понимания того, что происходило на наших кубанских хуторах и в станицах во время коллективизации, наоборот, было бы полезней прочитать произведение без какого-либо идеологического налёта. Чистый текст, так сказать.

Тем не менее знаю: школьники с большим чувством читают (мне не нравится слово «изучают») «Судьбу человека». Подобные великие творения нашей литературы каждый читатель должен пропустить через себя, чтобы стать достойным человеком.

– Скажите, а в мировом литературоведении отношение к Шолохову и его творческому наследию изменилось?

– Я могу ответить так: к счастью, в мировом литературоведении никаких изменений нет. Как признавали Шолохова в числе величайших писателей XX века, так и признают.

Мне этот вопрос напомнил одну из передач нашего однофамильца Сергея Шолохова, когда он был ведущим «Пятого колеса» в Питере. Он целую программу сделал, пытаясь доказать, что Нобелевский комитет допустил ошибку, дав премию Михаилу Александровичу. Как обычно, у него в сюжете про всё, кроме главной темы. В основном была показана поездка по Швеции: всё-таки он своего добился и получил аудиенцию у кого-то из нобелевского секретариата. Это такой чопорный, академического вида человек, которому ведущий пытался несколько раз с разных сторон задать этот вопрос, а тот не понимал, что от него этот странный интервьюер хочет. В конце концов журналист решил взять быка за рога и сказал напрямую: «Вы знаете, у нас всё-таки говорят, что присуждение Нобелевской премии Шолохову было ошибкой». На что секретарь так задумчиво пожевал губами и сказал: «Ну, так это же у вас говорят».

– А лично у вас какое любимое произведение Шолохова? «Тихий Дон»?


– Нет, не «Тихий Дон», хотя я периодически и по долгу службы, и по велению души беру эту книгу, иногда там нужно бывает найти какую-нибудь цитату, но почти всегда, говоря молодёжным языком, залипаешь и ловишь себя на том, что читаешь уже второй час.

Я очень люблю «Донские рассказы», а «Судьба человека», пожалуй, для меня квинтэссенция шолоховского творчества. Недаром Хемингуэй сказал, что это лучший рассказ XX века. В коротком жанре немногие смогли достичь совершенства.

Вопросы задавал Константин Уткин

Источник: «Литературная газета»
Eruselet

15/07/2015

7

Семь лет одиночества

11 июля - день памяти Анатолия Приставкина, прекрасного писателя и знаменитого главы общественной комиссии по помилованию. "Российская газета" вспоминает о нем вместе с его дочерью, атташе генерального консульства России в Салониках Марией Приставкиной.

- Какие чувства связывают вас с отцом?

- Мне постоянного его не хватает… Для меня его скоропостижный уход - самая большая несправедливость, с этим сложно смириться. Я поздняя дочка. Папа говорил, что сверяет по мне часы, что с моим появлением начал жить заново. Называл меня поплавочком. Хотя кто чей был поплавочек, это большой вопрос.

И он всегда знал, что у него родится дочка Маша. Мы с ним очень похожи. И всегда были внутренне не разделимы. И сейчас я знаю, что он меня видит, поддерживает и гордится моими маленькими успехами.

- Вы появились до того, как к отцу пришла слава?

- Чуть раньше. Или мы появились вместе.

- А как вы воспринимали его известность?

- Я всегда им очень гордилась. И ему это было приятно. Но у известности есть обратная сторона. Слишком много внимания, это тяжело для семьи, для ребенка. А когда он начал работать в комиссии по помилованию, стало еще тяжелее. Было много угроз. Поскольку в комиссию входили люди известные, недовольство выливалось на них, и прежде всего на папу. Но он не мог отказаться от этой работы. Слишком он верил, что каждое, пусть маленькое, но доброе дело может изменить мир. Верил и так жил и никогда не отступился, не ожесточился. И я стараюсь.

- Ваши литературные вкусы формировались под его руководством?

- У нас огромная библиотека, которую папа и мама собирали полжизни. Подходить и выбирать из нее книгу - привычка детства. Но определиться со вкусами было сложно. И слишком высока свобода выбора! Я все читала, но не могла себя найти. Со временем полюбила Булгакова, стихи Пастернака, "Сто лет одиночества" Маркеса. Сейчас я люблю читать иностранную литературу в оригинале. Благодаря родителям я с детства учила иностранные языки, пока остановилась на четырех, включая греческий. Современной литературой не очень интересуюсь, наверное, потому что еще не осилила всю классику. Хотя знаю, что папины студенты в Литинституте были очень талантливыми ребятами. С папиным студентом "первой волны", Владимиром Шпаковым из Санкт-Петербурга, например, они всю жизнь оставались в очень хороших отношениях, и мы до сих пор дружим.

- Он вам нравится как писатель?

- Конечно. Сейчас я перечитываю папу, чтобы быть к нему поближе, и как будто его слышу. Перечитываю обычно "Синдром пьяного сердца" и сказки. Многие судят о папе по одной книге, по "Тучке"... ("Ночевала тучка золотая") Тема войны, безусловно, была главной темой его жизни. Но в "Синдроме пьяного сердца" и в сказках совершенно другой Анатолий Приставкин - с особым языком, с юмором. А сказки вообще родились из рассказов для меня. Мне и в голову не приходило, что рассказанное мне вечерами записывается и превращается в "Летающую тетушку"...

Но, например, свою "Долину смертной тени" папа мне не позволял читать. Говорил: нельзя, это страшно. Она касалась его работы в комиссии и была таким эмоциональным выплеском. Хотя я видела дома все эти уголовные дела и была "в теме", он считал, что в книге все слишком концентрировано. Ну а в остальном - высокая свобода. Но чем больше свободы, тем больше ответственности во всех сферах жизни. Я рано повзрослела. Была такая серьезная маленькая. А папа всегда оставался большим ребенком, доверчивым, наивным, добрым.

- Детей богатых называют "золотой молодежью". Тогда дети интеллигенции, культурных знаменитостей - "серебряная"? Что это за генерация?

- Не знаю, я поздно родилась, когда у большинства папиных ровесников уже были взрослые дети. Росла сама по себе и скорее со взрослыми, чем с детьми. Меня часто не с кем было оставить, и родители меня везде брали с собой. И вот я сплю тихо в уголочке, пока папа снимается в телепередаче у Зиновия Гердта. Гердт, кстати, так переживал по этому поводу, что подарил мне игрушку. Люди великие почти всегда просты и добросердечны. Неповторимая Белла Ахмадулина, потрясающий Фазиль Искандер, добрейший Булат Окуджава и многие другие, с кем мне повезло общаться, - вот мои друзья детства.

- У него осталось что-то неизданное?

- Уже посмертно мы опубликовали "Король Монпасье Мармелажка Первый". Папа восстанавливал это произведение с конца 1980-х. Мы тогда были в Риге, папа ушел протестовать вместе с местными жителями, мы с мамой куда-то ушли, а наш номер в гостинице вскрыли и уничтожили дискеты с романом, всю его работу. И папа с тех пор роман восстанавливал. Времени у него было очень мало из-за работы в комиссии по помилованию. А на творческий процесс ведь надо еще настроиться. Также любимое - сборник писем, дневников, эссе "Личный архив" с предисловием мамы. Он вел дневники, очень много записывал от руки, а потом одним из первых приобрел ноутбук. Сначала старый, потом современный.

Он всегда шел в ногу со временем. Он же окончил авиационный техникум и очень хорошо разбирался в технике. И дома все делал своими руками. Считал, что мужчина, который не может починить розетку, это не мужчина. А в записные книжки он записывал пойманную мысль. Литературную форму все это обретало, когда мы ездили в отпуск или когда он на месяц отправлялся в дом отдыха и там работал с утра до вечера. Мама, конечно, берегла его творческий режим. Она была его ангелом-хранителем - и редактор, и хозяйка, и литературный секретарь, и муза-вдохновительница, а главное - любимая женщина. И для меня папа всегда находил время. Мы с ним гуляли вместе, разговаривали. Он учил меня водить машину. Вообще всему учил. В каком-то смысле учил быть женщиной. Всегда говорил: так с будущим мужем нельзя будет себя вести, не показывай характер, прячь под пятку, а то замуж не выйдешь. Папа сам очень долго был один. Ходил в самых завидных женихах Союза писателей. Такой одинокий волк. Хозяйственный, с запасами домашнего варенья, маринованных грибов. Борщ маму он, между прочим, учил готовить… А мама работала литературным редактором в блистательной "Советской России" и, по-моему, даже не слышала о писателе Приставкине. Случайно поехала отдыхать в Юрмалу, в Дубулты, и встретила там папу. Хотя у нас есть подозрение, что моя будущая крестная, мамина начальница Инна Давыдовна Громова, хорошо знавшая папу, могла спланировать эту встречу.

Для мамы было абсолютно неважно, известный или неизвестный писатель ей достался. Куда важнее, что у нас в доме всегда был настоящий мужчина. Его мужская харизма была для нас очень важна. Он был настоящий джентльмен, кавалер. Как он танцевал! По очереди - со мной и с мамой и даже с нашим лабрадором Кармен, - чтобы никому не обидно было.

Беседовала Елена Яковлева

Источник: "Российская газета"

Ваше сообщение по теме: