Юрий Иванович Семёнов: размышление над различием языков и явление "мобилизованного лингвицизма"
Ниже приводится фрагмент большой статьи Ю.И. Семёнова, Этническая культура и политическая борьба (Размышления над книгой М.Н. Губогло. Языки этнической мобилизации. М., Школа «Языки русской культуры», 1998. 811 с.)
В последующей работе «Мобилизованный лингвицизм», как мы уже видели, М.Н. Губогло делает огромный шаг вперед. Повторяя кое-где прежние мысли об извращении некоторыми нехорошими людьми благородной идеи возрождения национальных культур и языков, он в то же время на основании огромного фактического материала показывает, что воинствующий национализм представляет собой не отклонение от этой идеи, а логически и неизбежно вытекает из нее. Но прямо ошибочность этой идеи он нигде не признает.
И этому есть причины и чисто теоретического характера. Одна из них — принятие идеи культурного релятивизма, т.е. равноценности всех культур. Эта идея, в основе которой лежит отрицание прогресса человечества, на мой взгляд, глубоко ошибочна. Нравится это кому-то или, наоборот, решительно не нравится, но действительно существуют культуры менее развитые и более развитые, низшие и высшие. И на этом имеет смысл задержаться.
В большинстве классовых доиндустриальных обществ сосуществовали две культуры: элитарная культура общества в целом и простонародная культура крестьянских общин. В первобытных и предклассовых обществах существовала только одна культура. Первобытную, включая предклассовую, культуры и простонародную культуру классовых обществе обычно объединяют под названием традиционной культуры. С переходом к индустриальному обществу традиционная культура с неизбежностью разрушается и исчезает.
В классовых обществах идет «опускание» и трансформация ранее элитарной культуры, которая становится теперь достоянием широких масс, превращается в общенациональную. Для народов, находившихся на стадии первобытного и предклассового общества, нет никакого другого выхода кроме усвоения культуры развитых народов.
Разрушение культуры народов, которые к моменту вхождения в состав Российской империи находились на доклассовой стадии развития, было результатом не злой воли вначале имперского, а затем союзного центра, а закономерным и неизбежным процессом. Нельзя возродить ни русскую крестьянскую культуру, ни традиционные культуры других народов. Национальное возрождение невозможно и не нужно[13].
Прямо идею культурного релятивизма М.Н. Губогло нигде не отстаивает, но именно он лежит в основе его «Энергии памяти». А вот идею равноценности языков, которая является одним из компонентов культурного релятивизма он не просто принимает, но и пытается обосновать. «Если подходить к языку, — пишет он, — с точки зрения выполнения его основной функции, — быть предметом общения, — то следует признать равную ценность каждого языка для своих носителей… Что же касается разницы между языками в сроках развития письменности, уровнях разработки лексики и терминологии, то эти вопросы относятся не к степени развития языка, а к технической стороне дела, которая решается за счет экспертов, денег и технологий.» (с. 468. См. также с. 181).
Эта идея в отличии от идеи равноценности культур сейчас пользуется чуть ли не всеобщим признанием в науке. Поэтому ей следует уделить особое внимание.
Язык — несомненно важнейший элемент культуры. Если исчезновение традиционной предклассовой культуры неизбежно, то можно ли то же самое сказать о языке? Как известно, к настоящему времени многие этносы, живущие в пределах Российской Федерации, во многом перешли на русский язык. На русском языке ведется преподавание в начальной и даже средней школе, не говоря уже о высшей. Имеются этносы, значительная или даже большая часть членов которых не знают языка, который был родным для их предков. Многие приверженцы идеи национального возрождения считают все это результатом насильственной русификации и призывают возродить родные языки, перевести на них преподавание даже в высшей школе и т.п.
Чтобы понять сущность проблемы, нужно принять во внимание, что язык (именно язык, а не речь) помимо всего прочего представляет собой кристаллизацию мышления. Существует понятийно-словесная сеть, которая в процессе социализации человека внедряется и закрепляется в коре его головного мозга и становится основой всей его мыслительной деятельности. Эта словесно-понятийная сеть в ходе эволюции человечества развивалась и совершенствовалась, а результаты этого прогресса закреплялись в языке.
Лингвистами созданы разные типологии языков, в том числе и стадиальные. И среди них имеет право на существование стадиальная типология языков, в основу которой положена степень развития человеческого мышления.
Существуют три основных стадиальных типа языков. Первый тип — языки первобытного (включая предклассовое) общества. Это — археоментальные (древнементальные, древнемышленные) языки. С возникновением цивилизации, письменности и преднауки археоментальные языки преобразуются в палеоментальные (староментальные, старомышленные). Таковы языки всех докапиталистических классовых обществ. С развитием и утверждением науки в полном смысле этого слова, что произошло в новое время в Западной Европе, палеоментальные языки трансформируются в неоментальные (новоментальные, новомышленные) языки.
Овладеть наукой можно лишь в том случае, когда человек пользуется одним из новоментальных языков. Если он владеет только староментальным языком, не говоря уже о древнементальным, то наука окажется для него недоступной. Он мало что поймет или совсем ничего не поймет.
Это не значит, что существуют языки, по самой своей структуре абсолютно неспособные к выражению научных знаний. Любой древнементальный язык может в принципе превратиться в старооментальный, а любой староментальный язык в принципе способен трансформироваться в новоментальный. Но для этого нужны определенные условия и время.
Вопреки мнению значительной части наших сверхпатриотов, которые относят начало философских и научных знаний на Руси к IX в., в действительности ни философии, ни науки в России до XVIII в. не было. И эти формы общественного сознания не возникли у нас, а были занесены из Западной Европы.
Говоря о горячей вере первого русского ученого М.В. Ломоносова в великое будущее России, у нас любят ссылаться на его слова:
«О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих!
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Рачением вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.»[14]
Но при этом совершенно не замечают главного: М.В. Ломоносов исходит как из несомненного факта, что в России никогда раньше не было ни философов (Платонов), ни ученых (Ньютонов). И сейчас ей приходиться звать специалистов «из стран чужих» и она еще только должна доказать, что в ней могут рождаться собственные философы и ученые.
Когда в XVIII в. в Россию стали проникать наука и философия, русский язык, который к тому времени около тысячи лет был языком письменным, оказался не приспособленным для выражения и изложения научных знаний и философских идей. Он был староментальным. Люди, владевшие одним лишь русским языком, были лишены возможности полноценно теоретически мыслить. И неспособность русского языка выражать новые идеи и понятия привела к тому, что образованная часть российского общества стала пользоваться двумя иностранными языками, достигшими новоментальной стадии, — немецким и французским. Потребовалось почти сто лет деятельности возникавшего российского научного сообщества и русской интеллектуальной, включая литературную, элиты, чтобы возникла русская научная терминология и русский язык превратился в неоментальный. И только тогда использование иностранных языков как средства общения внутри русской среды стало ненужным.
Языки многих этносов России к 1917 г. были даже не староментальными, а древнементальными. Эти этносы к данному времени не имели собственной письменности. Многие исследователи сейчас нередко говорят об имевшем в годы советской власти место вытеснении русским языком языков данных народов из многих сфер деятельности и тем самым сокращении поля их применения. Но эти люди либо сами добросовестно заблуждаются, либо намеренно вводят широкую общественность в заблуждение.
Все дело в том, что вся практическая деятельность народов, находившихся к моменту вхождения в состав России на стадии предклассового общества, была ограничена сферой быта. Никаких других не было. Соответственно их языки были приспособлены к обслуживанию только этой единственной сферы. Когда в результате последующего развития представители этих народов были втянуты в другие сферы деятельности, характерные для индустриального общества, все эти языки оказались неспособными их обслуживать.
Чтобы эти языки могли трансформироваться в нужном направлении необходимо было, во-первых, возникновение сравнительно большого круга интеллектуальной элиты, во-вторых, длительный период времени. Поэтому для немногочисленных народов трансформация их языков в новоментальные была исключена, для более крупных — крайне мало вероятна. С этим и было связано широкое распространение русского языка. Обойтись без него было совершенно невозможно. Он единственный, который мог действовать в новых сферах деятельности, которые не могли быть обслужены традиционными языками, прежде всего в сфере науки.
Как говорит автор, в Казахстане отмечалось, что «из 50 социальных функций, которые необходимы любому языку для нормального функционирования, казахский язык реализует на практике лишь около 10 функций» (с. 419). Но это вовсе не потому, что русский язык вытеснил казахский и лишил его возможности выполнять 40 функций, а потому, что какзахский язык, будучи древнементальным, с самого начала не был способен выполнять эти функии и не обрел этой способности до сих пор, а, возможно, и никогда ее не обретет.
Любая попытка потеснить, тем более вытеснить русский язык, будет иметь своим следствием регресс в деле образования и вообще во всех областях. Если попытаться преподавать, скажем, физику, на древнементальном или даже староментальном языке, то ее никто знать не будет. Все попытки реализовать программы «национального возрождения», предусматривающие перевод преподавания в средней и высшей школе с русского языка на традиционные, могут причинить представителям тех народов, культуру которых намереваются возрождать, только огромный вред, ибо закроют им путь к современному образованию.
Единственная реальная перспектива: либо полное вытеснение русским языком аборигенных языков, либо двуязычие, при котором русский язык будет приобретать все большее значение.
В этой связи нельзя не отметить, что в книге М.Н. Губогло проблеме двуязычия уделяется огромное внимание. Ей полностью посвящены пять статей: «К изучению двуязычия в истории народов мира» (1977), «К изучению двуязычия в культурно-историческом аспекте» (1978), «Двуязычие у национальных меньшинств Вьетнама: факторы распространения» (1986), «Факторы и тенденции развития двуязычия русского населения, проживающего в союзных республиках» (1987), «Как два крыла в полете» (1988). К этой проблеме он обращается и в детально рассмотренной выше монографии «Мобилизованный лингвицизм» (1993).
В этих работах, а также в вышедшей незадолго до начала перестройки книге «Современные этноязыковые процессы в СССР. Основные факторы и тенденции развития национально-русского двуязычия» (М., 1984), М.Н. Губогло детально разрабатывается теория двуязычия и раскрывается огромное практическое значения этого феномена. В монографии «Мобилизованный лингвицизм» автор убедительно показывает всю несостоятельность выдвинутого фанатиками национализма для оправдания борьбы за вытеснение русского языка тезиса о пагубном влиянии двуязычия на мышление (с. 157-158, 263-264, 314-320). Особое внимание обращает автор на явление, которое получило наименование «двойного полуязычия». Такая ситуация возникает тогда, когда люди, принадлежащие к тому или иному этносу, не овладев в совершенстве языком иного народа, в то же время отказываются от своего родного языка. Именно это «двойное полуязычие», последствия которого нередко весьма печальны, часто выдаются за двуязычие (с. 319-320).
С многими положениями автора, относящимися к двуязычию, нельзя не согласиться. Однако не со всеми. Напаример, исходя из положения о равноценности языков он отстаивает идеи в одном случае «ситуативного», в другом «паритетного» двуязычия. (с. 129-149, 326-329, 538-540 и др.) Суть идеи «паритетного» двуязычия заключается в том, что не только нерусское население союзных и автономных республик должно владеть русским языком, но и русские, живущее в этих образованиях, обязаны знать язык титульной национальности. В этом М.Н. Губогло видит высшую справедливость.
Я не думаю, что с этим можно безоговорочно согласиться. Главный принцип подлинной демократической языковой политики, должен состоять в том, что вопрос о том, каким языком должен владеть человек, на каком языке он должен получать образование, какие языки он должен изучать, может решать только сам человек. Никто не может его обязывать знать тот или иной язык. Не должно быть никакого принуждения в этой области.
Вначале буквально несколько слов о положении в бывших союзных республиках, ставших независимыми государствами. Прежде всего заметим, что возведение в большинстве этих стран в закон знания государственного языка, является мерой антидемократической. А применение административных мер, имеющих целью насаждение государственного языка и вытеснение русского языка красноречиво свидетельствует об отсутствии в недалеком прошлом этих республик насильственной русификации. В противном случае никакой нужды насильственно вытеснять русский язык не было бы. С достижением республикой независимости и прекращением навязывания русского языка он сам по себе утратил бы свои позиции. Упорная борьба с русским языком при помощи государственного аппарата помимо всего прочего означает, что титульный язык не способен выдержать свободной конкуренции с русским языком. По существу это означает молчаливое признание неравноценности русского и государственного языков, точнее большей ценности первого языка по сравнению со вторым.
Теперь о положении в национальных республиках в составе Российской Федерации. Ни один из языков их титульных народов не является новоментальным. Поэтому принуждать нерусское население этих республик административными мерами изучать русский язык нет никакой нужды. К этому принуждает сама жизнь. Без русского языка обойтись невозможно.
Но жизненные условия не делают необходимым для русских, проживающих в этих республиках, знание языка титульной национальности. Он им просто не нужен. И поэтому добровольно они этот язык никогда изучать не будут. Таким образом обеспечение «паритетного» двуязычия в этих республиках с неизбежностью предполагает применения административных мер, т.е. использование той или иной формы насилия. Но сразу же нужно сказать, что и насилие тут не поможет: титульный язык все равно знать не будут. «Паритетное» двуязычие в национальных образованиях Российской Федерации практически невозможно. Декларировать его, подобно тому, как это делает М.Н. Губогло, можно, но ратовать за него не имеет никакого смысла.
Нередко миф о «национальном возрождении» толкуют как чисто оборонительный. Люди просто стараются обосновать необходимость защиты своей культуры и языка. На самом деле этот миф всегда является обоснованием и оправданием агрессии. Его ревнители никогда не ограничиваются заботой о своем языке. Осуждая якобы имевшее место навязывание русского языка, они одновременно настаивали на необходимости принудить все население республики знать язык титульного народа. И хуже всего при этом приходилось представителям последнего. Русских детей в самом худшем случае заставляли изучать титульный язык, но не получать на нем образование. Детей же титульного этноса нередко пытались принудить учиться в школах, где преподавание велось на языке этого народа. Это сразу же встретило сопротивление со стороны титульного населения, большая часть которого упорно желали, чтобы их дети получали образование на русском языке. На многих научных конференциях мне приходилось слушать жалобы поборников «национального возрождения» на неблагодарность своего народа, упорно не желающего «возрождаться».
Желание во чтобы то ни стало навязать титульный язык как титульному, так и нетитульному населению национальных республик, стало idea fixe некоторых представителей национальной интеллигенции. Во время второго конгресса этнографов и антропологов, происходившего в 1997 г. в Уфе, мне дважды (на пленарном заседании и в более узком кругу) пришлось выслушать горячее, взволнованное выступление президента АН Башкирии, кстати по специальности не гуманитария, а физика, суть которого заключалась в том, что все население Башкирии без малейшего исключения должно усвоить башкирский язык. Большей заботы у него не было. И это при том, что по переписи 1989 г. башкиры составляли всего лишь 21,9 % населения республики. Язык меньшинства должен быть навязан большинству. Но самое интересное, что на том же самом конгрессе уфимским этнографом Ф.Г. Сафиным был приведены данные опроса, согласно которому лишь 8,1% башкир выразили желание, чтобы их дети обучались в школе только на башкирском языке[15].
О книге М.Н. Губогло и о поднятых в ней проблемам можно было бы продолжать и говорить, и спорить. Но и сказанного достаточно, чтобы оценить ее значение. Помимого всего прочего она свидетельствует о том, как труден путь становления каждой новой научной дисциплины. Этнополитология в этом отношении не представляет исключения.
Опубликовано в сборнике «Философия — Культура — Философия культуры: Сборник трудов кафедры философии и гуманитарных дисциплин» (М., 2004).
В последующей работе «Мобилизованный лингвицизм», как мы уже видели, М.Н. Губогло делает огромный шаг вперед. Повторяя кое-где прежние мысли об извращении некоторыми нехорошими людьми благородной идеи возрождения национальных культур и языков, он в то же время на основании огромного фактического материала показывает, что воинствующий национализм представляет собой не отклонение от этой идеи, а логически и неизбежно вытекает из нее. Но прямо ошибочность этой идеи он нигде не признает.
И этому есть причины и чисто теоретического характера. Одна из них — принятие идеи культурного релятивизма, т.е. равноценности всех культур. Эта идея, в основе которой лежит отрицание прогресса человечества, на мой взгляд, глубоко ошибочна. Нравится это кому-то или, наоборот, решительно не нравится, но действительно существуют культуры менее развитые и более развитые, низшие и высшие. И на этом имеет смысл задержаться.
В большинстве классовых доиндустриальных обществ сосуществовали две культуры: элитарная культура общества в целом и простонародная культура крестьянских общин. В первобытных и предклассовых обществах существовала только одна культура. Первобытную, включая предклассовую, культуры и простонародную культуру классовых обществе обычно объединяют под названием традиционной культуры. С переходом к индустриальному обществу традиционная культура с неизбежностью разрушается и исчезает.
В классовых обществах идет «опускание» и трансформация ранее элитарной культуры, которая становится теперь достоянием широких масс, превращается в общенациональную. Для народов, находившихся на стадии первобытного и предклассового общества, нет никакого другого выхода кроме усвоения культуры развитых народов.
Разрушение культуры народов, которые к моменту вхождения в состав Российской империи находились на доклассовой стадии развития, было результатом не злой воли вначале имперского, а затем союзного центра, а закономерным и неизбежным процессом. Нельзя возродить ни русскую крестьянскую культуру, ни традиционные культуры других народов. Национальное возрождение невозможно и не нужно[13].
Прямо идею культурного релятивизма М.Н. Губогло нигде не отстаивает, но именно он лежит в основе его «Энергии памяти». А вот идею равноценности языков, которая является одним из компонентов культурного релятивизма он не просто принимает, но и пытается обосновать. «Если подходить к языку, — пишет он, — с точки зрения выполнения его основной функции, — быть предметом общения, — то следует признать равную ценность каждого языка для своих носителей… Что же касается разницы между языками в сроках развития письменности, уровнях разработки лексики и терминологии, то эти вопросы относятся не к степени развития языка, а к технической стороне дела, которая решается за счет экспертов, денег и технологий.» (с. 468. См. также с. 181).
Эта идея в отличии от идеи равноценности культур сейчас пользуется чуть ли не всеобщим признанием в науке. Поэтому ей следует уделить особое внимание.
Язык — несомненно важнейший элемент культуры. Если исчезновение традиционной предклассовой культуры неизбежно, то можно ли то же самое сказать о языке? Как известно, к настоящему времени многие этносы, живущие в пределах Российской Федерации, во многом перешли на русский язык. На русском языке ведется преподавание в начальной и даже средней школе, не говоря уже о высшей. Имеются этносы, значительная или даже большая часть членов которых не знают языка, который был родным для их предков. Многие приверженцы идеи национального возрождения считают все это результатом насильственной русификации и призывают возродить родные языки, перевести на них преподавание даже в высшей школе и т.п.
Чтобы понять сущность проблемы, нужно принять во внимание, что язык (именно язык, а не речь) помимо всего прочего представляет собой кристаллизацию мышления. Существует понятийно-словесная сеть, которая в процессе социализации человека внедряется и закрепляется в коре его головного мозга и становится основой всей его мыслительной деятельности. Эта словесно-понятийная сеть в ходе эволюции человечества развивалась и совершенствовалась, а результаты этого прогресса закреплялись в языке.
Лингвистами созданы разные типологии языков, в том числе и стадиальные. И среди них имеет право на существование стадиальная типология языков, в основу которой положена степень развития человеческого мышления.
Существуют три основных стадиальных типа языков. Первый тип — языки первобытного (включая предклассовое) общества. Это — археоментальные (древнементальные, древнемышленные) языки. С возникновением цивилизации, письменности и преднауки археоментальные языки преобразуются в палеоментальные (староментальные, старомышленные). Таковы языки всех докапиталистических классовых обществ. С развитием и утверждением науки в полном смысле этого слова, что произошло в новое время в Западной Европе, палеоментальные языки трансформируются в неоментальные (новоментальные, новомышленные) языки.
Овладеть наукой можно лишь в том случае, когда человек пользуется одним из новоментальных языков. Если он владеет только староментальным языком, не говоря уже о древнементальным, то наука окажется для него недоступной. Он мало что поймет или совсем ничего не поймет.
Это не значит, что существуют языки, по самой своей структуре абсолютно неспособные к выражению научных знаний. Любой древнементальный язык может в принципе превратиться в старооментальный, а любой староментальный язык в принципе способен трансформироваться в новоментальный. Но для этого нужны определенные условия и время.
Вопреки мнению значительной части наших сверхпатриотов, которые относят начало философских и научных знаний на Руси к IX в., в действительности ни философии, ни науки в России до XVIII в. не было. И эти формы общественного сознания не возникли у нас, а были занесены из Западной Европы.
Говоря о горячей вере первого русского ученого М.В. Ломоносова в великое будущее России, у нас любят ссылаться на его слова:
«О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих!
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Рачением вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.»[14]
Но при этом совершенно не замечают главного: М.В. Ломоносов исходит как из несомненного факта, что в России никогда раньше не было ни философов (Платонов), ни ученых (Ньютонов). И сейчас ей приходиться звать специалистов «из стран чужих» и она еще только должна доказать, что в ней могут рождаться собственные философы и ученые.
Когда в XVIII в. в Россию стали проникать наука и философия, русский язык, который к тому времени около тысячи лет был языком письменным, оказался не приспособленным для выражения и изложения научных знаний и философских идей. Он был староментальным. Люди, владевшие одним лишь русским языком, были лишены возможности полноценно теоретически мыслить. И неспособность русского языка выражать новые идеи и понятия привела к тому, что образованная часть российского общества стала пользоваться двумя иностранными языками, достигшими новоментальной стадии, — немецким и французским. Потребовалось почти сто лет деятельности возникавшего российского научного сообщества и русской интеллектуальной, включая литературную, элиты, чтобы возникла русская научная терминология и русский язык превратился в неоментальный. И только тогда использование иностранных языков как средства общения внутри русской среды стало ненужным.
Языки многих этносов России к 1917 г. были даже не староментальными, а древнементальными. Эти этносы к данному времени не имели собственной письменности. Многие исследователи сейчас нередко говорят об имевшем в годы советской власти место вытеснении русским языком языков данных народов из многих сфер деятельности и тем самым сокращении поля их применения. Но эти люди либо сами добросовестно заблуждаются, либо намеренно вводят широкую общественность в заблуждение.
Все дело в том, что вся практическая деятельность народов, находившихся к моменту вхождения в состав России на стадии предклассового общества, была ограничена сферой быта. Никаких других не было. Соответственно их языки были приспособлены к обслуживанию только этой единственной сферы. Когда в результате последующего развития представители этих народов были втянуты в другие сферы деятельности, характерные для индустриального общества, все эти языки оказались неспособными их обслуживать.
Чтобы эти языки могли трансформироваться в нужном направлении необходимо было, во-первых, возникновение сравнительно большого круга интеллектуальной элиты, во-вторых, длительный период времени. Поэтому для немногочисленных народов трансформация их языков в новоментальные была исключена, для более крупных — крайне мало вероятна. С этим и было связано широкое распространение русского языка. Обойтись без него было совершенно невозможно. Он единственный, который мог действовать в новых сферах деятельности, которые не могли быть обслужены традиционными языками, прежде всего в сфере науки.
Как говорит автор, в Казахстане отмечалось, что «из 50 социальных функций, которые необходимы любому языку для нормального функционирования, казахский язык реализует на практике лишь около 10 функций» (с. 419). Но это вовсе не потому, что русский язык вытеснил казахский и лишил его возможности выполнять 40 функций, а потому, что какзахский язык, будучи древнементальным, с самого начала не был способен выполнять эти функии и не обрел этой способности до сих пор, а, возможно, и никогда ее не обретет.
Любая попытка потеснить, тем более вытеснить русский язык, будет иметь своим следствием регресс в деле образования и вообще во всех областях. Если попытаться преподавать, скажем, физику, на древнементальном или даже староментальном языке, то ее никто знать не будет. Все попытки реализовать программы «национального возрождения», предусматривающие перевод преподавания в средней и высшей школе с русского языка на традиционные, могут причинить представителям тех народов, культуру которых намереваются возрождать, только огромный вред, ибо закроют им путь к современному образованию.
Единственная реальная перспектива: либо полное вытеснение русским языком аборигенных языков, либо двуязычие, при котором русский язык будет приобретать все большее значение.
В этой связи нельзя не отметить, что в книге М.Н. Губогло проблеме двуязычия уделяется огромное внимание. Ей полностью посвящены пять статей: «К изучению двуязычия в истории народов мира» (1977), «К изучению двуязычия в культурно-историческом аспекте» (1978), «Двуязычие у национальных меньшинств Вьетнама: факторы распространения» (1986), «Факторы и тенденции развития двуязычия русского населения, проживающего в союзных республиках» (1987), «Как два крыла в полете» (1988). К этой проблеме он обращается и в детально рассмотренной выше монографии «Мобилизованный лингвицизм» (1993).
В этих работах, а также в вышедшей незадолго до начала перестройки книге «Современные этноязыковые процессы в СССР. Основные факторы и тенденции развития национально-русского двуязычия» (М., 1984), М.Н. Губогло детально разрабатывается теория двуязычия и раскрывается огромное практическое значения этого феномена. В монографии «Мобилизованный лингвицизм» автор убедительно показывает всю несостоятельность выдвинутого фанатиками национализма для оправдания борьбы за вытеснение русского языка тезиса о пагубном влиянии двуязычия на мышление (с. 157-158, 263-264, 314-320). Особое внимание обращает автор на явление, которое получило наименование «двойного полуязычия». Такая ситуация возникает тогда, когда люди, принадлежащие к тому или иному этносу, не овладев в совершенстве языком иного народа, в то же время отказываются от своего родного языка. Именно это «двойное полуязычие», последствия которого нередко весьма печальны, часто выдаются за двуязычие (с. 319-320).
С многими положениями автора, относящимися к двуязычию, нельзя не согласиться. Однако не со всеми. Напаример, исходя из положения о равноценности языков он отстаивает идеи в одном случае «ситуативного», в другом «паритетного» двуязычия. (с. 129-149, 326-329, 538-540 и др.) Суть идеи «паритетного» двуязычия заключается в том, что не только нерусское население союзных и автономных республик должно владеть русским языком, но и русские, живущее в этих образованиях, обязаны знать язык титульной национальности. В этом М.Н. Губогло видит высшую справедливость.
Я не думаю, что с этим можно безоговорочно согласиться. Главный принцип подлинной демократической языковой политики, должен состоять в том, что вопрос о том, каким языком должен владеть человек, на каком языке он должен получать образование, какие языки он должен изучать, может решать только сам человек. Никто не может его обязывать знать тот или иной язык. Не должно быть никакого принуждения в этой области.
Вначале буквально несколько слов о положении в бывших союзных республиках, ставших независимыми государствами. Прежде всего заметим, что возведение в большинстве этих стран в закон знания государственного языка, является мерой антидемократической. А применение административных мер, имеющих целью насаждение государственного языка и вытеснение русского языка красноречиво свидетельствует об отсутствии в недалеком прошлом этих республик насильственной русификации. В противном случае никакой нужды насильственно вытеснять русский язык не было бы. С достижением республикой независимости и прекращением навязывания русского языка он сам по себе утратил бы свои позиции. Упорная борьба с русским языком при помощи государственного аппарата помимо всего прочего означает, что титульный язык не способен выдержать свободной конкуренции с русским языком. По существу это означает молчаливое признание неравноценности русского и государственного языков, точнее большей ценности первого языка по сравнению со вторым.
Теперь о положении в национальных республиках в составе Российской Федерации. Ни один из языков их титульных народов не является новоментальным. Поэтому принуждать нерусское население этих республик административными мерами изучать русский язык нет никакой нужды. К этому принуждает сама жизнь. Без русского языка обойтись невозможно.
Но жизненные условия не делают необходимым для русских, проживающих в этих республиках, знание языка титульной национальности. Он им просто не нужен. И поэтому добровольно они этот язык никогда изучать не будут. Таким образом обеспечение «паритетного» двуязычия в этих республиках с неизбежностью предполагает применения административных мер, т.е. использование той или иной формы насилия. Но сразу же нужно сказать, что и насилие тут не поможет: титульный язык все равно знать не будут. «Паритетное» двуязычие в национальных образованиях Российской Федерации практически невозможно. Декларировать его, подобно тому, как это делает М.Н. Губогло, можно, но ратовать за него не имеет никакого смысла.
Нередко миф о «национальном возрождении» толкуют как чисто оборонительный. Люди просто стараются обосновать необходимость защиты своей культуры и языка. На самом деле этот миф всегда является обоснованием и оправданием агрессии. Его ревнители никогда не ограничиваются заботой о своем языке. Осуждая якобы имевшее место навязывание русского языка, они одновременно настаивали на необходимости принудить все население республики знать язык титульного народа. И хуже всего при этом приходилось представителям последнего. Русских детей в самом худшем случае заставляли изучать титульный язык, но не получать на нем образование. Детей же титульного этноса нередко пытались принудить учиться в школах, где преподавание велось на языке этого народа. Это сразу же встретило сопротивление со стороны титульного населения, большая часть которого упорно желали, чтобы их дети получали образование на русском языке. На многих научных конференциях мне приходилось слушать жалобы поборников «национального возрождения» на неблагодарность своего народа, упорно не желающего «возрождаться».
Желание во чтобы то ни стало навязать титульный язык как титульному, так и нетитульному населению национальных республик, стало idea fixe некоторых представителей национальной интеллигенции. Во время второго конгресса этнографов и антропологов, происходившего в 1997 г. в Уфе, мне дважды (на пленарном заседании и в более узком кругу) пришлось выслушать горячее, взволнованное выступление президента АН Башкирии, кстати по специальности не гуманитария, а физика, суть которого заключалась в том, что все население Башкирии без малейшего исключения должно усвоить башкирский язык. Большей заботы у него не было. И это при том, что по переписи 1989 г. башкиры составляли всего лишь 21,9 % населения республики. Язык меньшинства должен быть навязан большинству. Но самое интересное, что на том же самом конгрессе уфимским этнографом Ф.Г. Сафиным был приведены данные опроса, согласно которому лишь 8,1% башкир выразили желание, чтобы их дети обучались в школе только на башкирском языке[15].
О книге М.Н. Губогло и о поднятых в ней проблемам можно было бы продолжать и говорить, и спорить. Но и сказанного достаточно, чтобы оценить ее значение. Помимого всего прочего она свидетельствует о том, как труден путь становления каждой новой научной дисциплины. Этнополитология в этом отношении не представляет исключения.
Опубликовано в сборнике «Философия — Культура — Философия культуры: Сборник трудов кафедры философии и гуманитарных дисциплин» (М., 2004).
20/05/2018