Борис Акунин

Мы - наследники империи
Интервью газете "Der Spiegel" (Германия) от 13 ноября 2008 года

Spiegel: Господин Акунин, Вас считают мастером детективного романа и, следовательно, представителем неполитизированной развлекательной литературы. Тем не менее, именно по Вашей вине недавно в карцере оказался магнат Михаил Ходорковский, оказавшийся за решеткой 5 лет назад. Причиной этому послужила ваша подробная беседа с ним, опубликованная вами. Значит, что российское правительство вновь испугалось печатного слова?

Акунин: Боюсь, что да. Это некий сигнал. Он в меньшей степени адресован Ходорковскому, потому что в правительстве понимают, что даже после 5 лет тюрьмы его сломить не удастся. Скорее, такой сигнал предназначен остальным писателям и должен предостеречь их от продолжения такого публичного обсуждения положения в нашей стране.

Spiegel: У Вас и правда есть коллеги по цеху, которые вновь готовы более активно участвовать в политике?

Акунин: Сегодня многие писатели намерены продолжить переписку с Ходорковским. В частности, такие знаменитые, как Людмила Улицкая или Борис Стругацкий. Ведь заступаться за униженных и оскорбленных в традиции русской литературы – вспомните хотя бы Достоевского. Я думаю, что Михаил Ходорковский – это на сегодняшний день самая интересная и значительная фигура в российском обществе. И то, что его на 12 дней поместили в карцер, со стороны Кремля просто глупо. Власти подлили масла в огонь.

Spiegel: Почему такой человек, как Ходорковский, оказался настолько важен для Вас?

Акунин: Признаться, я никогда не интересовался жизнью олигархов, да и с литературной точки зрения это не очень интересно. Но Ходорковский повел себя так, как богатые люди вообще-то себя не ведут. Он был самым богатым человеком в России. А потом Ходорковский все потерял, причем произошло это потому, что он остался верен себе. Он мог бы уехать за рубеж, как поступили другие олигархи. Однако он не хотел проявить трусость, не хотел бежать от тюрьмы. В этот момент Ходорковский для меня как писателя становится интересной фигурой, личностью, в судьбе которой отражаются все болезненные симптомы нашего общества: коррупция, зависимость судов, отсутствие свободы слова. Мне кажется, здесь прослеживаются параллели с судьбой Андрея Сахарова.

Spiegel: Такое сравнение не может не удивить. Ведь Сахаров был мучеником, пользовавшимся в России всеобщим уважением, Ходорковского же, напротив, многие ненавидят. В массах его считают вором, обогатившимся в ходе приватизации 90-х годов за счет своих соотечественников.

Акунин: Не любят его по двум причинам. Во-первых, потому, что русские в принципе не любят богатых. А во-вторых, потому, что все телевизионные каналы уверяли, что Ходорковский вор. Не забывайте: Сахаров тоже поначалу работал физиком-ядерщиком, входил в элиту, был трижды Героем Социалистического Труда. Я изучал обвинение против Ходорковского и считаю, что он невиновен; в процессе против него судья просто дублировал все требования прокуратуры. Конечно, ангелом Ходорковский не был, но его предприятие вплоть до своего разгрома оставалось наиболее прозрачной компанией в стране. Сахаров же, который сегодня является непререкаемым моральным авторитетом, был одним из создателей водородной бомбы, от которой, может быть, мы все когда-нибудь погибнем.

Spiegel: Стало быть, на Ходорковского нужно смотреть, как на нового князя Мышкина – богатого героя из романа Достоевского ‘Идиот’, который говорит людям правду и потому терпит в обществе фиаско?

Акунин: Ходорковский поставил вопрос о коррупции в нашей государственной системе. Людям следует обратить на него и на его идеи внимание. Пока Сахаров находился в ссылке, то что бы тут Горбачев ни говорил о свободе, ему не верили. Новый президент Дмитрий Медведев тоже говорит о борьбе с коррупцией и клянется в верности принципу независимости судов. Пока Ходорковский в тюрьме, все это просто красивые слова.

Spiegel: Ваша беседа с Ходорковским была опубликована в российском издании Esquire. Почему в качестве трибуны Вы избрали страницы глянцевого журнала?

Акунин: Аудитория Esquire – это читатели, скорее, аполитичные, но добившиеся финансового успеха. Я хочу, чтобы эти люди, средний класс, задумались. И это уже удалось. Текст интервью появился в сотнях мест в интернете. И потому, что Кремль так нервно отреагировал на публикацию, ее прочло раз в десять больше людей, чем могло бы.

Spiegel: Еще в 2002 году Вы положительно отзывались о политике Путина. Сегодня же Вы жестко критикуете и его, и избранного им преемника. Чем объясняется такая перемена в сознании?

Акунин: В 2002 году я говорил, что мне в Путине что-то нравится, а что-то не нравится. Я отношусь к Путину нейтрально, но констатирую, что он в последнее время совершает все больше серьезных ошибок, которые вредят нашей стране.

Spiegel: Вы имеете в виду Грузию?

Акунин: В частности. Наши войска должны были остановиться на южноосетинской границе. И всему миру было бы понятно, что президент Грузии Михаил Саакашвили начал войну, а Россия всего лишь среагировала на его действия. Вместо этого мы продолжили наступление в Грузии. Конечно, это сразу же напомнило о том, как советские танки входили в Прагу и в Афганистан. В результате за эту маленькую военную победу пришлось заплатить огромным политическим поражением. У власти оказались ‘ястребы’.

Spiegel: Вероятно, ваше отношение к ситуации с Грузией не лишено пристрастности, ведь по паспорту Вы – Григорий Чхартишвили. . .

Акунин: Верно, случилось так, что я родился в Грузии, и мой отец был грузином. Но я совсем не говорю по-грузински. Я – русский писатель, я чувствую себя московским человеком, а кто я по крови совершенно неважно. И у меня были бы те же чувства, если бы Россия вела войну с Украиной.

Spiegel: Значит, этническое происхождение неважно? Еще в советские времена грузины смотрели на своих соседей в России сверху вниз, считали себя культурнее них. Представитель интеллигенции Мераб Мамардашвили однажды сказал, что ‘русские готовы есть селедку на клочке газеты’, тогда как грузины на это не способны. Может быть, именно такой национализм никак не позволяет водвориться спокойствию на территории бывшей советской империи?

Акунин: Даже такой умный человек, как Мамардашвили, иногда может сказать глупость. Какого-то стандартного грузина, русского или немца не существует. Тем не менее, у меня ощущение, что одна из самых серьезных ошибок всех путинских лет – это политика России по отношению к нашим соседям. Мы не можем постоянно только угрожать. На самом деле, Россия – это естественный центр на пространстве бывшего Советского Союза. Она всегда притягивала с периферии все самое талантливое и потому, что русский язык объединял все эти страны. Надо работать над тем, чтобы нас не боялись, а любили.

Spiegel: Тогда Кремлю пришлось бы кардинально менять парадигму. Но ведь, к сожалению, в кризисных ситуациях и из среды пресловутой русской интеллигенции не услышишь ничего путного. Чем Вы это объясните?

Акунин: Тем, что многие стали аполитичны. Мы, представители интеллигенции, пережившие советские годы и перестройку, настолько пресытились коллективизмом, что просто захотели вновь побыть индивидуалистами. Я тоже хотел, только чтобы меня оставили в покое. Весь мой литературный проект – это с самого начала своего рода манифест индивидуализма и приватных ценностей.

Spiegel: Нас смущает, что если некоторые представители интеллигенции все же берут слово, то только чтобы воспеть хвалу руководству. Так, известный режиссер и лауреат премии ‘Оскар’ Никита Михалков в прошлом году обратился к Путину с открытым письмом, в котором от имени ‘российских деятелей искусства’ почти умолял его выдвинуть свою кандидатуру на третий срок, нарушив, таким образом, конституцию.

Акунин: Но это и вызвало громкий скандал, глубоко задело многих из нас. Михалков может говорить все, что хочет – но не от имени нас всех.

Spiegel: Возможно, русской интеллигенции как единой социальной и интеллектуальной силы просто никогда не существовало, как подозревал Александр Солженицын?

Акунин: Она, конечно, существовала, но она изменилась. Интеллигенция приобретает важность, когда в обществе распространяется ощущение несвободы. Тогда она становится хранителем духа и культуры. А настолько драматическим мне сегодняшнее положение не кажется. В статье для французской газеты Liberation я писал, что Россия сейчас переживает золотой век. . .

Spiegel: . . .за что оставшаяся горстка российских либералов буквально набросилась на вас с критикой, усмотрев в ваших словах еще одну оду Путину. . .

Акунин: . . .а я хотел сказать только вот что: впервые в российской истории у нас есть возможность выбора. Если в 1938 году при Сталине писатель позволил бы себе высказывания, подобные моим, его бы расстреляли. В 1978 году при Брежневе его как минимум посадили бы в тюрьму или поместили бы в психиатрическую больницу. В 2008-м просто же натравливают налоговую полицию, что, в частности, уже случалось и со мной. Но это большая разница. Теперь у русских появился выбор. Например, судья может ‘приспосабливаться’ или же снять с себя мантию и уйти в адвокаты. А чем рискует тележурналист, если раскроет рот? Он вылетит с телевидения, но сможет работать дальше в интернете. Каждый сегодня может решать – быть оппортунистом или нет.

Spiegel: Действие всех ваших детективных романов без исключения происходит в прошлом, в конце XIX столетия – в царствование Александра III. У нас было подозрение, что вы таким образом пытаетесь бежать из мрачного настоящего, однако на поверку вы оказались человеком с чрезвычайно активной политической позицией.

Акунин: В прошлом я просто лучше разбираюсь, я ведь историк. Оно дает мне полную свободу – потому, что не осталось свидетелей, которые могли бы мне возражать. Кроме того, зачастую я выбираю из нашей истории тяжелые и неприятные эпизоды – поэтому некоторые отечественные критики писали, что я русофоб. Но лишь на печальном опыте своего прошлого можно что-то понять и чему-то научиться. Если бы я снимал патриотический фильм о последней войне, то я бы стал рассказывать в нем не о победном 1945-м, а о 1941 году, когда нашу армию постигло одно из наиболее тяжелых поражений в ее истории. Официальная пропаганда поступает с точностью до наоборот, она уже вновь восхваляет ‘отца Победы’ Сталина. Ведь мы – наследники империи. Кстати, мой постоянный герой – Фандорин, присутствующий во всех моих книгах – безусловно, проекция и в настоящее.

Spiegel: Можете пояснить?

Акунин: Он то и дело попадает в затруднительные положения, типичные и для сегодняшней России. Ведь он – ‘благородный муж’ в понимании китайского философа Конфуция, человек, который хотя и совершает ошибки, однако стремится к совершенству. Фандорин состоит на государственной службе, и потому ему приходится постоянно заново выстраивать свою внутреннюю систему координат. В России государственная машина вездесуща, она постоянно вмешивается в частную жизнь.

Spiegel: Выходит, что Фандорин так же болеет за Россию, как и Вы?

Акунин: В моей книге ‘Долина мечты’ Фандорин уезжает в Америку – государство вынудило его эмигрировать. Там он встречается с другим эмигрантом из России, успевшим сильно разбогатеть. Они вместе задаются вопросом, почему им, добившимся в жизни большого успеха, все же пришлось оставить свою страну на произвол других людей, которые творят с ней черт знает что. Этот вопрос актуален и в наши дни.

Spiegel: Критики восхваляют Ваши детективы за их особую интеллектуальность. И тем не менее, все они являют собой образцы массовой литературы. Почему вы избрали именно этот жанр, когда 10 лет назад начинали писательскую карьеру?

Акунин: Я не миссионер, не обличитель и не исследователь общества. Жанр массовой литературы для меня интереснее и важнее других.

Spiegel: Почему?

Акунин: Как автор, цель которого – развлекать свою аудиторию, ты ведешь диалог с читателем, постоянно думаешь о твоем собеседнике. Не так, как у Кафки, который просто произносит свой монолог. Моя публика – это дама, которая хочет, чтобы ее завоевывали. Притом дама не моногамная. В твоем распоряжении только простые строительные материалы. Нет ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней. Есть глина, вода, песок. И вот из такого прозаического материала нужно создать нечто, что покорит больше людей, чем предметы из золота.

Spiegel: Что ж, вам это ведь удается. После 1990 года в России происходит удивительное возрождение детективной литературы. Чем это объясняется?

Акунин: Тем, что до этого у нас детективных романов не было. Советский Союз был счастливой страной, в которой не существовало ни организованной преступности, ни каких-то необычных преступников. Но сейчас популярность детективного жанра у нас пошла на убыль, примечательно, что интерес смещается в сторону более интеллектуальной литературы. В прошлом году супербестселлером стала книга Улицкой ‘Даниель Штейн – переводчик’ – роман про холокост. В нем рассказывается о еврее, переводчике из гестапо, который становится католическим монахом. Такого у нас не читали еще никогда. И вот были проданы сотни тысяч экземпляров романа. Людмила Улицкая была совершенно поражена, она писала книгу в большей степени для себя. Очевидно, российский читатель больше не хочет просто развлекаться и вновь берется за более сложные книги.

Spiegel: На прошлой неделе на полках магазинов появился Ваш роман ‘Квест’, стартовый тираж которого составляет 200 000 экземпляров. До этого книга появилась в интернет-версии. Что представляет собой ваше новое произведение: дань духу времени или просто новый источник доходов?

Акунин: Я просто объединил свою страсть к компьютерным играм и любовь к приключенческим романам. К тому же вы знаете, что сейчас набирают популярность электронные книги – я их себе купил за этот год уже три. Я считаю, что это гениальное изобретение, за которым будущее. Интернет и книги взаимно обогащают друг друга.

Spiegel: Есть и другое мнение – что печатному слову грозит исчезновение.

Акунин: Это просто смешно. Я помню, когда был ребенком, подобные прорицатели говорили, что литература погибнет по вине телевидения. Люди до сих пор читают книги, а вскоре они смогут носить с собой тысячи книг в одном маленьком устройстве и читать их, когда захотят. Литература – очень могучий и очень здоровый желудок, который все переварит, как надо.

Spiegel: Вы – один из самых плодовитых русских писателей. Может быть, отчасти благодаря тому, что нередко вы уезжаете во Францию, чтобы никто вам не мешал в вашей работе?

Акунин: Там, в тихой провинции, действительно ничто не отвлекает. Но сейчас многое для меня изменилось. Из-за меня человека сажают в карцер, а я буду спокойно писать развлекательные романы? Боюсь, не получится. Наступило время, когда аполитичность становится неприличной.

Источник:http://discussiya.com/2008/11/13/akunin_interview/
Биография автора: здесь.

с таким наслаждением читала это!!!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
спасибо!

Форум с писателем после книги "Весь мир - театр" (зимняя серия 2009-2010)

fixmix. Дорогой АВТОР романа "Весь мир театр", я хочу воззвать к голосу вашего разума! Вы сами регулярно утверждаете, что являетесь творцом развлекательной литературы, не претендующим на высокие награды и признание критиков. Мол, гонорары или литературный Олимп - что-то одно. Так давайте относиться к проекту ЭПФ профессионально - без эзотерических отсылов к "собственной жизни персонажа". Вот я, к примеру, из той массы, которая тратит денюжку за удовольствие поваляться на диване с вашим творением в руках, бывает выпиваю, матом ругаюсь, лысина преждевременная наметилась - не Эраст Петрович одним словом. Но мне ваши книги реально помогают жить и становиться лучше. И в голове у меня тот же вопрос, что и у ваших издателей - а зачем закрывать проект, приносящий пользу и удовольствие людям и доход автору? Как-то не по-развлекательно-литературному! Мне много не надо - один-два детективчика в год с любимым ЭПФ, где он молод, бегает, стреляет, любит роковых женщин, примеяет ниндзюцу и кендо и т.д. Я уверен, массы меня поддерживают! Вы безусловно ценцей, но не грех прислушаться к аудитории и пойти у нее на поводу)

Зырянин. Удовлетворены ли Вы уровнем детективного аспекта романа (ВМТ) - с учетом того обстоятельства, что многие читатели так и держали под подозрением настоящего преступника, чем теперь отчасти недовольны ("мало интриги!")?

Мне, в общем, было понятно, что большинству читателей этот роман не понравится. И самому мне он тоже не особенно понравился. Но тут вот какая штука. Я с самого начала строил и продолжаю строить эту конструкцию не как набор отдельных произведений, а как некий архитектурный ансамбль. Если угодно, город, состоящий из домов разного назначения, разных стилей, разной этажности. По моему Генплану именно теперь, в этом месте серии, должен был появиться такой роман, и он появился – пускай без восточного соуса, с которым, вероятно, съесть его было бы приятней.
Я хочу, чтобы фандоринский цикл – и шире, весь акунинский проект – воспринимался как некое единое литературное пространство, в котором можно жить. А жизнь, господа, состоит не из одного рахат-лукума. В каких-то ее закоулках находиться комфортно, в других – не очень, где-то смешно, где-то страшно и т.п. Мне тоже в этом моем городе не все улицы и дома по душе. Но тут уже претензия иного рода: я не люблю некоторые свои книжки не за то, что функционально это «фабрика-прачечная» или «аптека» (учреждения, без которых никакой город нормально жить не может), а за то, что в качестве «фабрики-прачечной» книжка не здорово получилась. Вот и «Весьмиртеатр» у меня попадает в нелюбимые книжки – не потому что Эраст Петрович там идиот и детективная история для г-на Зырянина оказалась «на одну трубку» (это как раз нормально), а потому что простая детективная история про поглупевшего от любви Фандорина вышла не такой красивой, как мне мечталось. Увы.

Павлик Матросов. Вы как-то сказали, что изначально повесть «Перед концом света» была больше, но Вы сочли ее слишком перегруженной размышлениями и философствованиями, и вырезали текст страницами. При этом вся акунистическая общественность в один голос стонет: «А счастье могло быть дольше» «Если бы только повесть была побольше» и пр. Скажите, возможно ли «расширенное» переиздание «Перед концом света», в её изначальном, неурезанном виде? Может быть в виде эксклюзивного интернет-издания? Очень хочется увидеть эту жемчужину во всей красе!

Никакая это не жемчужина. Я б ее и еще урезал. Чем старше становлюсь, тем больше тянет к минимализму.

fixmix. Эволюция писателя Акунина продолжается более десяти лет. Изменились ли ваши представления о том, что такое хороший детектив? Вы не задумывались, какими получились бы "Азазель" или, например, "Смерть Ахилеса", если бы вы сели за них сегодня? Не испытываете вспышек внезапного страха, что утратили нить, связующую вас с читателями, перестали понимать вкусы масс?

Да-да, Вы абсолютно правы. У меня ощущение, что я постепенно расхожусь во вкусах и интересах с основной массой моих читателей. Я никогда под них не подстраивался – просто мне повезло, что на каком-то отрезке времени мои личные вкусы совпали со вкусами большого количества людей. Но потом я двигался в одном направлении, а условный «средний читатель» в другом. Это, собственно, началось уже довольно давно, еще с «Алмазной колесницы». Мне там, например, нравится первая часть, а всем читателям – вторая. Читателям нравится «Перед концом света», а мне – «Чаепитие в Бристоле». Инфантильный роман «Сокол и ласточка» побил рекорды продаж, а мне куда интереснее «Квест». И не шибко популярная «Смерть на Брудершафт» мне тоже нравится. Но колебаний у меня никаких нет. Я буду делать то, что интересно мне, даже если хорошо знаю предпочтения аудитории и легко мог бы им потрафлять и дальше. Ведь главное, чтоб человеку не было скучно от самого себя, верно?

Айна. Дорогой Григорий Шалвович, спасибо Вам за книгу «Весь мир театр»! В моем личном рейтинге Фандоринской серии она занимает теперь второе место (после «Коронации»). А насколько вы сами довольны этой книгой?

Уже ответил. Но этот роман написан мною для читателей, похожих на Вас, Айна. По Вашим предпочтениям я примерно представляю себе Ваш тип. Он мне очень нравится, хоть совсем не похож на мой.

Мисс Кандидат. Известно, что в Вас чудесным образом уживаются ученый-филолог Чхартишвили и беллетрист Акунин. Мешают или помогают они друг другу работать? Как сочетаются эти две испостаси?

Ученым я никогда не был, я ведь даже аспирантуры не кончал. Но во мне безусловно есть некая изначальная метисность – в характере и умоустройстве. Я всегда ощущал в себе две силы, тянущие меня в противоположных направлениях: в сторону Хаоса и в сторону Ордера. Очень важная штука – на не слишком поздней стадии жизни понять про себя, как ты устроен, и попытаться найти своим внутренним параметрам правильное соответствие во внешней деятельности. Поэтому Чх-ли и Акунин оба для меня органичны и позарез нужны.

fixmix. К моменту начала трудов над романом театральный мир был изучен уже основательно? Все таки не чуждый вам вид искусства. Или пришлось с головой уходить в тему? Кто-нибудь консультировал? Что вызвало особенные трудности? Вы сами какой театр из московских предпочитаете?

Я изучил эту поляну по той же методе, по которой прежде - быт северных раскольников, историю корсаров или мир «крадущихся». Сначала прочитал всё, что можно было прочитать. Потом поговорил с театральными людьми – что важно, с людьми, не только его знающими, но и умеющими формулировать, что вообще-то у них там редкость. Полазил, конечно, по старым театральным зданиям сверху донизу… А любимый мой театр – РАМТ. Кто не видел «Берег Утопии» - всем смотреть.

Бэквокал. Если бы вместо "Весь мир театр" был написан "узбекский роман", как планировалось вначале, что сыграло бы в нем роль фандоринской пьесы? Или бы ее вообще не было? Насколько "параллельна" история, произошедшая с Фандориным в "ВМТ", тому, что должно было случиться с ним в ненаписанном романе о проведении расследования в Бухарском ханстве?

История совпадает только функционально – Эраст Петрович все равно был бы идиот, который из-за беса в ребро втрескался в актерку. Но многое из придуманного осталось за бортом. Поэтому я, наверное, все-таки сделаю роман про Близкий Восток и про кино. Если в ближайшие пару лет ситуация с Узбекистаном не исправится, попробую перенести действие в Баку, хотя там, конечно, тональность и история выйдут совсем другие.

fixmix. Отличались ли трудности, которые вы испытывали при написании "Весь мир театр" от проблем, возникавших в ходе творения "Азазеля"? Я имею в виду не фактуру к роману, а исключительно литературно-профессиональную составляющую. Быть может в первой книге было с избытком эмоций и сюжетных ходов, но не всегда находились нужные слова? Или сейчас слишком много времени приходится уделять уже существующей биографии героя?

«Азазеля» я писал совсем в другой жизни. Урывками, с азартом. Это было как в чужой сад за яблоками слазить. С тех пор всё переменилось. Главная моя проблема – пропало ощущение самоволки. Как я ни исхитряюсь относиться к писательству не как к работе, после стольких лет всё равно накопилась куча профессиональных и технических приемов, которые, с одной стороны, помогают, а с другой – связывают по рукам и ногам.

fixmix. Совершали ли вы, как автор, ошибки, которые не допускаете сегодня?

Да, конечно. В первых трех романах очень много дилетантского. Зато теперь всё такое профессиональное, что иногда пальцы сами лупят по клавиатуре… Потом, правда, я такие пассажи стараюсь выкинуть.

fixmix. Вы начинаете писать уже имея на руках подробный план произведения?

Технология у меня такая. Сначала Идея. Потом План. Потом Сценарий. Потом Текст.

Baghi. Некоторые мои знакомые критиковали "Весь мир театр" за недостаточную ‘детективность’ сюжета, предсказуемость и чрезмерный перевес в сторону любовной линии. Что касается меня, то мне все понравилось. Особенно подробная анатомия чувств главных героев. Уже не в первой и, надеюсь, не в последней книге Вы даете читателю возможность смотреть, слушать, чувствовать, анализировать мир глазами, ушами, телом и сознанием женщины. Просто иногда создается впечатление, что Вы, как герой одного голливудского фильма, знаете, что думают и чего хотят женщины. Во всяком случае, внешне - со стороны - выглядит, что это дается Вам легко, но, на самом деле, легко ли Вам дается создание взгляда на мир глазами лучшей половины человечества? И, если это конечно не секрет, как Вы настраиваетесь на такую волну мироощущения?

Здесь нет ничего удивительного. Я знаю женщин намного лучше, чем мужчин, потому что всегда, с детского сада, интересовался противоположным полом гораздо больше. О мужчинах же я могу судить главным образом только по себе самому. Женщины (прошу прощения у маскулинистов за неполиткорректность) настолько милее, интересней, смешней и симпатичней! В каком-то из моих романов уже не помню кто говорит: мужчины годны лишь, когда нужно что-то сломать или построить. Прибавлю еще во имя справедливости: когда надо что-то придумать или изобрести. Полезные, конечно, существа, кто спорит. Но любят ведь не за полезность.

SM. У всех предыдущих фандоринских романов был свой определенный «поджанр» - конспирологический, шпионский, герметичный и т. д. В случае с ВМТ ничего «официально» не указано. Слышал две версии – «театральный детектив» и «любовный детектив». Можете прояснить? Или Вы намеренно решили отказаться от жанровой разбивки последующих частей сериала?

Театральный, конечно. Во всех смыслах.

Artem. Как вышло, что персонаж ВМТ стал Девяткиным? По названию переулка рядом со Сверчковым?

Отчасти. Я там, бывает, гуляю. Люблю этот сегмент Москвы.

infinik. Отдельным увлекательным занятием было разгадывать лица каких реальных актеров или других известных лиц изображены на иллюстрациях 'Весь мир театр'. Конечно, не буду Вас просить перечислить кого Вы имели в виду сами, но может быть Вы хотя бы можете сказать, в каждом ли случае есть только один прототип или их может быть несколько? Ну, и все же спрошу на всякий случай: не могли бы Вы открыть, кто является прототипом Элизы?

Поскольку мы с Игорем Сакуровым сотрудничаем дистанционно (он ведь живет в Ярославле), я обычно называю ему для пояснения типажности имя какого-нибудь актера или известного человека, чье лицо легко найти в интернете. Игорь рисует, потом убирает черты явного сходства. С кого же у нас начиналась Элиза? Кажется, с молодой Марины Нееловой, а потом прошла изрядную трансформацию.

infinik. Немного запоздалый вопрос, но лучше поздно, чем никогда. Почти во всех Ваших романах одним из самых запоминающихся моментов является финальный монолог-обьяснение главного Злодея, ну или диалог с Фандориным или другим персонажем... иногда даже просто какая-то реплика, раскрывающая суть его/ее мотиваций. Однако в 'Коронации' ничего подобного нет. Почему?

Жанр такой. Профессор Мориарти тоже ничего не объясняет. И Фантомас. В ту эпоху в литературе главенствовали демонические архизлодеи, олицетворявшие Зло не почему-то там, а просто так, по функции. Доктор Линд – из этой категории.

infinik. В одном из давних интервью Вы упомянули, что написанные романы у Вас ассоциируются с какой-то цветовой гаммой или визуальными образами. А как обстоит дело в этом смысле с 'Весь Мир Театр'?

Неужели не видно? Бордовый бархат с золотыми завитушками. Театр же.

Ольга. Если не секрет, что было написано раньше: роман "Весь мир театр" или пьеса "Две кометы в беззвездном небе"?

Сначала пьеса. Я хотел ее потом убрать, чтобы осталось ощущение некоего невидимого, но явно существовавшего центра. Но потом все-таки прицепил. Подумал, большинство читать не станет, но если кому-то интересно… Кстати говоря, совсем недавно смотрел на диске последний фильм Тарантино, действие которого крутится вокруг некоего фильма, якобы снятого геббельсовскими киношниками. И на диске в качестве бонуса – сама эта картина, с титрами и всеми делами. Очевидно, Квентину, как и мне, захотелось продемонстрировать, что он серьезно относится к своей работе.

Ольга. Верно ли предположение, что "Весь мир театр" изначально был задуман как произведение малого жанра для сборника о Фандорине в ХХ веке?

Да. Сюжет про одиннадцать единиц в детективном смысле на целый роман, конечно, не тянет.

Mr. Fish. От героев былых времен не осталось порою имен, а вот черновики/наброски - во множестве. Храните ли Вы черновики, если да, то перечитываете ли, а если нет, то не жалеете ли, что в свое время не нажали Track changes в Word'e? (PS. Литературоведам будущего будет тяжело.)

На каждую книжку у меня своя директория. Иногда это десятки файлов. Правда, я никогда туда не залезаю. Еще у меня в шкафу свалена куча записных книжек. Я всегда держу при себе ручку. Пришло что-то в голову – записываю. Но разобраться в этих каракулях невозможно. Если сразу же, придя домой, не расшифровал, потом и сам не поймешь.

ПЛАНЫ И НАМЕРЕНИЯ

Werewolf. Каков график выхода следующих книг?

Графика нет. Есть решение сбавить темп. Хочу, чтобы сочинительство из рутины снова стало праздником. Это значит, что буду делать большие интервалы, а занимать их чем-то другим. Может быть, наконец придумаю и сделаю нормальный живой сайт. Есть и другие затеи.

Павлик Матросов. Ваши читатели ужасно "изголодались" по Эрасту Петровичу. Может не стоит следующий роман о нем откладывать еще на три года? Очень просим!

Это напиток, который должен как следует настояться. Остается ведь всего один роман и один сборник. Мне бы хотелось завершить серию, находясь в хорошей форме.

Павлик Матросов. Стандартный, но очень животрепещущий вопрос: какие планы у Вас на будущее? О чем будет следующая книга? Когда мы снова свидимся с Алексеем Романовым?

«СнаБ» - это серия, в которой остается еще две книги. Одну из них я думаю выпустить в этом году, другую в следующем. Собственно, больше ничего «акунинского» на это двухлетье не планирую.

Павлик Матросов. Как продвигаются "Детская книга-2" и "Шпионский роман-2"? Вы можете назвать имена соавторов, которые их пишут? Вы уже читали то, что они написали? Вам самому написанное нравится?

Была пока одна попытка с «ДК-2», которая не задалась. Видимо, изначальные параметры были неправильные. Сейчас думаю, что там не так. Продолжать ли «ШР», я решу, посмотрев экранизацию. В ней сценарно обозначен некий переход к продолжению. Но поскольку к этому фильму я, в общем-то, прямого отношения не имею, мне остается лишь дожидаться результата.

Паштет. Григорий Шалвович, Вы окончательно оставили идею написать роман на кавказскую тематику?

Оставил. Слишком там всё воспалённое и нервное для развлекательной беллетристики. По-моему, там пока должна публицистика и документальная проза работать. Или неигровая литература.

Pierre. Побывает ли Алексей Романов (или уже Октябрьский) на Парижской мирной конференуии 1919-1920 гг? Как известно, Советская Россия не была приглашена, но ряд вопросов, обсуждаемых на форуме, непосредственно касался нашей страны. Мне представляется, что органы внешней разведки не могли не направить для "работы" своих агентов.

Понятия не имею. Я так далеко в будущее Алексея Парисовича еще не заглядывал.

Лукас Корсо. Какого объема планируется сборник о Фандорине и насколько он уже наполнен?

Ничего об это пока не решил. Но обязательно учту нелюбовь читателей к малым формам.

Лукас Корсо. Оставшиеся книги серии ‘Новый Детективъ’ выдут с иллюстрациями Сакурова?

Надеюсь, что да. Игорь с каждой книгой работает всё интересней.

Лукас Корсо. Можем ли мы надеяться на возвращение Николаса?

Вряд ли.

Лукас Корсо. Планируете Вы начать новые серии или что нас ждет в ближайшем будущем, кроме новых приключений Алексея Романова?

Пока ничего. Разве что сиквел «Детской книги».

Айна. Ужасно хочется побывать в замке Теофельс. Вместе с Летицией мы ненадолго туда заглянули, а так хочется погостить подольше... Не планируете ли вы роман или хотя бы маленькую повесть, где замок был бы местом действия?

Есть в Швабии маленький разрушенный замок Леофельс, с которого я срисовал эту локацию. Вот туда наведаться можно. А в литературном смысле… Не знаю.

Мисс Кандидат. Рада новой обложке "Приключений магистра". А не планируются ли какие-то еще переиздания серий?

Наверное, будут. Вот «Квест» на днях выйдет в дешевом издании, с новой обложкой и к тому же без пугающих мирного читателя элементов «компьютерной игры». Спокойная такая традиционная книжка, сверстанная по принципу «Приключений Магистра».

Мисс Кандидат. Очень интересным формальным экспериментом стал роман-квест в его электронной версии. Планируете ли еще что-то интерактивное?

Разве что сайт. Эксперимент с электронным «Квестом», кажется, понравился больше его создателям, чем пользователям. Сужу по тамошней голосовалке в конце, где отметилось, кажется, меньше 2000 человек.

Мисс Кандидат. Можно ли узнать что-то новое о проекте "Жанры"? Не первый год жду "Женского романа".

Слишком большая конкуренция. Боюсь.

Kirillz. Не хотите ли Вы написать роман о Фандорине, в котором действие происходило бы на Новый год или Рождество? Вопрос задаю, т.к. очень люблю Ваши произведение в том числе и за детальность и подробное описание русского быта и традиций, а Рождество все таки имеет особое значение и смысл для каждого человека.

Фандорин в роли Деда Мороза, а Маса – Снегурочки? «Труп под елкой», «Обезвредить Щелкунчика»? Подумаю.

Kirillz. В повести "Декоратор" Фандорин упоминает, что в минувшем (т.е. 1888) году он провел несколько месяцев в Англии в связи "с делом о пропавшей переписке Екатерины Великой". не собираетесь ли Вы в одной из оставшихся книг о Фандорине поподробнее рассказать об этой истории?

Нет. Мы с Эрастом Петровичем уже в ХХ веке.

Kirillz. Вы уже как-то упоминали, что любите "разными голосами поговорить", отвечая на вопрос про эпистолярный роман (в летней серии вопросов). Сегодня интернет диктует новые тенденции и уже традиционной формой самовыражения стали блоги. Не собираетесь ли написать роман, где повествование было бы в форме записей из интернет-блогов?

Побаловался уже немножко в «Соколе-Ласточке». Ресурс показался невелик.

Кирилыч. В ВМТ упоминается об участии Фандорина в розыске пропавшей рукописи А.П. Чехова. Войдет ли этот сюжет в планируемый сборник?

Нет. Рукопись Достоевского я уже искал. Зачем повторяться?

братец к. Какие у Вас планы на Зеппа фон Теофельса. Октябрьского-то он победил, а что будет с ним весной 45 - го? Подводная лодка, остров, самолёт ....?

Не вглядывался еще. Возможно, чемодан-вокзал-Аргентина. Или грохнут гада.

Noki. В романе "Весь мир театр" краешком затронута основательно подзабытая и темная история с убийством Столыпина, стоит ли нам ждать ее развития в сборнике рассказов или тема конспирологии для Вас окончательно закрыта?

Тема важная, но, по-моему, не для беллетристики, а для документального расследования. Фигура Богрова очень интересна. Да и вся ситуация.

ГЕРОИ
Павлик Матросов. В первой главе «Охоты на Одиссея» Вы упомянули случай из прошлого Фандорина, когда он «вывел добычу к жертве», но был невиновен в этом. Вы имели в виду эпизод из одного из уже опубликованных романов? Можете уточнить какой именно?

Что же я там имел в виду-то? Наверное, убийство Храпова?

Бэквокал. Как быстро Вы определились с тем, кем должен стать повзрослев Сенька Скорик? Я имею в виду, Вы с самого начала, еще когда писали "Любовника смерти", видели в нем "мсье Симона" или он обрел черты предпринимателя позднее, когда Вы взялись за "Весь мир театр"?

Нет, за время пути Скорик успел подрасти. Он, собственно, в «Театре» только запускается в качестве кинопродюсера, а развернуться должен во второй части этой театро-кинематографической дилогии.

Бэквокал. Уже третий персонаж в Ваших произведениях получает контузию в результате попадания пули по касательной в голову. К Романову (Октябрьскому) и Норду добавился Маса. К чему бы это? Мы так рискуем запутаться в лысых мужчинах со шрамами на черепе!

А Эраста Петровича забыли? По-моему, с ним это тоже случалось. У настоящего героя должна быть крепкая башка.

Лукас Корсо. Крестного отца Михаила Эрастовича мы знаем, а кто же был крестной матерью?

Хороший вопрос. Привел, наверно, какую-нибудь знакомую. Свою или «батюськи».

Зырянин. Григорий Шалвович, как Вы относитесь к версии "Девяткин в действительности был очень талантливым актером и режиссером, чья непризнанность, соединившись с неразделенной любовью и муками ревности, как раз и стала почвой для сумасшествия"? Считаете ли Вы Девяткина неудачником в военной карьере, предшествовавшей в его жизни театру?

Девяткин для меня – сниженный и окарикатуренный прообраз Художников Акутального Искусства, которые наделали столько зла в ХХ столетии. Именно в начале прошлого века возник этот опасный, извините за выражение, тренд: превращение жизни и истории в арену великих хеппенингов, когда пан или пропал – сотворил Новый Мир, либо, если не вышло, попробовал его уничтожить. Театральность Зла в эпоху всесилия зрелищной индустрии – визитная карточка новой эпохи. Неудачей романа я считаю то, что эта идея скомкана, невнятно выражена.

Galind. Уважаемый Автор, если можно, ещё вопрос. Не помню, чтобы до меня спрашивали. Учитывая сугубую любвеобильность Масы и его успех у прекрасной части российского общества, оное общество должно было пополниться немалым количеством потомков спутника Э.П. Встретимся ли мы с ними на страницах Ваших произведений? Или уже встретились, но не узнали?

Был у меня один знакомый боксер (я имею в виду собачью породу), который во время летнего житья на даче, общаясь с тамошними субретками, ни в чем себе не отказывал. Постепенно поселок наполнился бастардами легко опознаваемого происхождения. Надо было видеть, с каким невозмутимым видом этот тупорылый ловелас проходил мимо своего потомства. Мол, я тут ни при чем, и сходство случайно. Вот и Маса, вероятно, из таких же. У людей подобной моноориентированности и цельности характера привязанности обычно не дробятся.

sara hope. Уважаемый Григорий Шалвович! Для для меня остается непонятным следующее: если сначала Девяткин действовал в содействии с Роком (Смарагдов и дуэль с ЭПФ), то почему же господина Астралова он убил так же, как и Шустрова – перерезал ему горло без оглядки на Фатум? Где логика?

Ну как же. Здесь тоже была своя сценография. Помните, как называлась пьеска, в котором Астралов выступал с Элизой? Хочешь «Красную бороду» - Рок тебе ее устроит. А у Шустрова на горле изображены роковые 11 единиц.


SM. Отчество Алеши Романова - Парисович. В "Смерти Ахиллеса" роль Париса играет Фандорин. Это просто совпадение?

Но не бывает лишних встреч,
И не случайны совпаденья.

Бэквокал. Если бы молодой Фандорин оказался на месте Романова в ситуации, описанной в финале фильмы "Младенец и черт" (план развертывания похищен немцами, "его превосходительство" предлагает об этом "умолчать"), он стал бы предпринимать какие-либо дальнейшие действия, направленные на доведение информации об этом до высшего командования?

В возрасте «Азазеля» вряд ли. Как мы помним, в ситуации с леди Эстер Эраст Петрович тоже проявил себя не лучшим образом.

SM. Если да, то чем объясняется то, что Романов этого не сделал?

Зеленый еще был. В 1915 году он поступил бы уже иначе. И уж тем более в 1916-ом.

Baghi. В романах об Эрасте Петровича указывается точная дата его рождения. В связи с этим вопросы: как Вы относитесь к гороскопам и астрологии? Когда родился Фандорин, Вы, как его литературный отец, наделили его качествами того зодиакального созвездия (Козерога), под которым он родился специально или случайно?

Ой, я ничего в этом не понимаю и, честно говоря, не верю. Иначе все, кто родился в одно время со мной, должны были бы иметь тот же характер и схожую судьбу.

Baghi. Внешность у Эраста Петровича очень яркая и запоминающаяся. Его внешность – это в большей мере описание реально встречавшегося Вам в жизни человека или же портрет, родившийся у Вас в воображении?

Сначала в воображении. Потом неоднократно встречал похожих людей и наяву, даже с седыми висками.

Artem. Почему Алтын сменила фамилию? В ВЧ "взять фамилию мужа свирепая феминистка, конечно, и не подумала", а в СиЛ она уже "леди Фандорин".

Наверное, с возрастом пообтесала шероховатостей характера. Алтын вообще, как многие безгранично независимые журналисты 90-х, в следующем десятилетии обнаружила изрядную способность к конформизму.

Gemmusik. Во время сильного волнения Э.П перестаёт заикаться, хотя, в реальной жизни, у людей, страдающих этим недугом, наоборот, происходит ступор и речь практически пропадает. Скажу сразу, что знаю об этом как никто другой - сам заикаюсь уже 17 лет. В связи с этим у меня возник вопрос: почему Вы, может зная об этом феномене, а может и нет, подарили Эрасту ,,спасательный круг,, в образе волнения?

Дело в том, что люди вроде Эраста Петровича в моменты опасности не теряются и не нервничают, как все мы, а наоборот, мобилизуются, вступают в фазу полного контроля. Они созданы природой для ситуаций, которые для нормального человека являются стрессовыми. Таких персонажей я в жизни тоже встречал, хоть и нечасто.

Ольга. "История не имеет сослагательного наклонения", но все же... Как могла бы повернуться судьба Фандорина, если бы в тот роковой день до него дозвонилась не Ольга Леонардовна, а Ольга Борисовна?

Она бы не позвонила. Никто наверху не был заинтересован в том, чтобы расследование смерти Столыпина оказалось результативным. Схожий пример: чего ради нашим властям понадобилось бы привлекать человека вроде Фандорина к расследованию дела о взрывах домов в 1999 или о Беслане? Ведь он же, гад, докопается до истины, его не остановишь.

Ольга. Как Вы оцениваете творчество драматурга Э.Ф.?

Средненько. Обычная компиляция, вольное попурри из тем и сюжетов японского театра с учетом вкусов европейской аудитории Серебряного Века.

ПИСАТЕЛЬ КАК ЧИТАТЕЛЬ (ЗРИТЕЛЬ, СЛУШАТЕЛЬ, ГЕЙМЕР, ФИЛЬТР ИНФОРМАЦИОННОГО ПОТОКА)

Павлик Матросов. Вы говорили, что когда писали «Весь мир театр», то в образе Фандорина представляли Олега Ивановича Янковского. Скажите, Вы смотрели фильм «Царь»? Что Вы думаете о его последней актерской работе?

Мне трудно здесь отделить обреченного митрополита Филиппа от обреченного человека Янковского. Поэтому я смотрел на Олега Ивановича в этой роли с особенным чувством. Наверное, как и все.

Baghi. Григорий Шалвович, какую музыку Вы любите слушать? Когда работаете, слушаете что-нибудь? Можете назвать своих любимых музыкантов?

Я вообще-то не сказать чтоб меломан. У меня есть несколько сборников, куда я записал песни и мелодии разных лет, действующие на меня позитивным образом. Чего там только нет. От Доницетти до «Одессы» Bee Gees и от Гребенщикова до казачьего хора.

Noki. Когда-то благодаря Вашим переводам я узнал, что существует проза Юкио Мисима и стал его почитателем. Прошли годы – и уже серия «Лекарство от скуки» открыла русскоязычным читателям множество достойных литературных имен. Надеюсь, многие заглянут на финальные страницы «Весь мир театр» и откроют изящество традиционной японской драматургии. Интересно было бы узнать - существует ли сегодня такой зарубежный автор, которого Вы хотели бы перевести или хотя бы просто представить его книги русскоязычным читателям?

Когда я работал в журнале «Иностранная литература», я именно этим и занимался: знакомил наших читателей с авторами, которые были интересны мне самому. Но с тех пор я, в общем, перестал читать художественную литературу.

infinik. В одном из Ваших недавних интервью промелькнуло имя Лилианы Лунгиной и фильма об истории ее жизни. Я о нем не слышал и только благодаря Вам заинтересовался этим сериалом и вышедшей книгой, прочитал историю их создания. Пользуясь случаем, хочу Вас поблагодарить за помощь в появлении этого произведения на ТВ. В связи с этим у меня к Вам вопрос: Что в рассказах Лунгиной Вас больше всего заинтересовало, почему именно ее воспоминания произвели такое впечатление?

Образец красивой жизни в некрасивые времена - это сильно. Ну и еще она очень похожа на мою покойную мать.

infinik. Вы упомянули в интервью, что есть несколько новостных сайтов, которым Вы доверяете. Не могли бы Вы сказать, какие именно?

Чтоб так уж прямо доверял – это нет. Мне довольно, чтоб я не чувствовал в подаче новостей тенденциозности, неважно с каким знаком. В этом смысле по общему баллу информационности/нетенденциозности у меня на первом месте сейчас «Лента.ру».

infinik. Как Вы относитесь к Виктору Шендеровичу? Я имею в виду как его чувство юмора и смешного, так и гражданскую и политическую позицию?

С уважением. Он человек достойный и очень смелый. А еще он меня ужасно порадовал своей повестью «Схевенинген». Она, представьте себе, не про Путина, а про любовь. Меня очень радует, когда человек-трамвай вдруг возьмет, свернет с железных рельсов и поедет себе по чистому полю, да еще при этом не перевернется. Я тоже так хочу.

Джаго. Где то с удивлением и удовольствием для себя прочитал, что вы тоже фанат серии Total War, какая из них ваша любимая? С какой фракцией предпочитаете играть в Rome Total War?

Вы застали меня в момент, когда я во главе Брутов взял Рим и вынужден воевать с подлыми Сципионами.

Ольга. Роман "Весь мир театр" позволяет прикоснуться к интереснейшему миру театральных экспериментов начала ХХ века. Скажите, а что Вам самому ближе - реалистическая система Станиславского или мейерхольдовский "театр как сновидение"? Если бы Вы каким-то чудом (например, с помощью хронодыры) попали в начало ХХ века, какие театральные спектакли посетили бы непременно?

Я бы, конечно, посмотрел и то, и другое. Молодая талантливая труппа – всегда праздник. А назвать себя приверженцем какой-то определенной школы или какого-то направления не могу. Было бы здорово, а прочее неважно.

СМЕЖНЫЕ МУЗЫ

Павлик Матросов. Компания Art Pictures Media официально подтвердила, что фильм "Зимняя королева" будет снимать не Верхувен, а Федор Бондарчук. Верхувен же остается продюсером. Бондарчук уже объявил о том, кто будет играть главные роли: Фандорин - Антон Ельчин, Амалия Бежецкая - Мила Йовович, Леди Эстер - Хелен Миррен. Бондарчук заявляет, что "Зимняя королева" стоит у него в планах первой, и сразу после нее он будет снимать "Сталинград". Верхувен уже согласовал с Вами кандидатуру Бондарчука, или по-прежнему молчит? О смене режиссера в один голос твердят и наши, и западные СМИ.

Я теперь более или менее в теме, поскольку пообщался со всеми участниками этой истории. Она пока дальше от осуществления, чем это выглядит в СМИ.

Павлик Матросов. Есть ли подвижки в экранизации "Шпионского романа"? Вы хотя бы ориентировочно знаете, когда фильм может выйти на экраны?

Нет, я совсем за этим не слежу. Иногда мне звонят продюсер и режиссер, когда возникают какие-то вопросы. Вот и всё. Съемки должны были начаться в марте.

Элек3х. Что с Детской Книгой? Как известно, Disney вроде бы купил права на экранизацию... Что на сегодняшний момент известно о проекте, если хоть что-нибудь известно вообще...?

Нет, с «Диснеем» мы не сговорились. Вместо «Детской книги» они сняли «Книгу мастеров».

ОльгаS. После прочтения ВМТ у меня возник вопрос-предложение: а почему бы не поставить спектакль по пьесе Эраста Петровича, может, он получится такой же восхитительный, как и в книге? Вы не показывали её театральным режиссёрам?

Нет, не показывал. И не думаю, что это нужно ставить. Разве что, действительно, в театре кукол.

Мисс Кандидат. Как большой поклонник квестов-компьютерных игр, страстно хочу поиграть во что-то по мотивам фандорианы. Такие новые проекты пока не ожидаются?

Ничего не предвидится. Может, и к лучшему. Не вижу, кто бы мог это талантливо сделать.

Джаго. Уважаемый Григорий Шалвович! Читая ваши книги, я заметил что ваш кругозор, скромно говоря, отнюдь не узкий. Вы одинаково хорошо осведомлены в таких разных сферах как мореходство ("Сокол и ласточка") или обязанности дворецкого ("Коронация"), и в связи с этим такой вопрос:
1. Не хотели бы вы участвовать в программе "Что? Где? Когда?" или в других интеллектуальных теле викторинах,? Были ведь уже примеры, например ваш товарищ по цеху господин Лукьяненко. (допустим что вас уже пригласили )

Я недостаточно спонтанен для этого. И плохо приспособлен для игры в команде.

2. Как вы оцениваете свои шансы на успех в такой игре(вне зависимости от ответа на первый вопрос, хотите вы участвовать или нет)?

Хреновато оцениваю.

Бэквокал. Григорий Шалвович, промелькнула информация, что недавно Вы подписали контракт на экранизацию "Весь мир театр" с "одной из известных голливудских компаний". Эта информация соответствует действительности? Можете рассказать об этом поподробнее?

Утка. Я про себя и свои дела частенько такое узнаю, что давно перестал по этому поводу удивляться.

РАЗНОЕ

Павлик Матросов. Как проходит Ваш "творческий отпуск"? Вы осуществили задуманные поездки в Манчжурию и Украину?

Пока нет.

Лукас Корсо. Каково Ваше мнение о А.И. Деникине?

Антон Иванович кажется мне неталантливым лидером обреченного дела.

Айна. Элиза не дала Эрасту Петровичу договорить, а я спрошу: в чем же состоит арсенал и броня благородного человека, не опускающегося до низменных средств борьбы (с хамом и мерзавцем)?

Айна, это слишком большая тема. Потому я и позволил Элизе прервать Фандорина. Скажу одно: я с Эрастом Петровичем в этом вопросе совершенно согласен. Прямые пути короче кривых, а лучший доспех – ощущение внутренней гармонии.

Прапорщик. Скажите пожалуйста,а есть ли у вас план-календарь подобный тому,который составил для себя Гармонический(как мы увидели,несовсем) Человек?Не в плане творчества(здесь вы более-менее нас посвящаете),а в плане развития кругозора,знаний и здоровья...

Есть. У Фандорина научился.

Муза. Уважаемый Григорий Шалвович! В нашем городе (Калининград) редакция местной газеты "Страна Калининград" проводила совсем недавно акцию "Мировой бестселлер", которая заключалась в том, что предлагалось за небольшую сумму каждую неделю покупать очередной том коллекции вместе с газетой. Что интересно, первой книгой в серии шел Ваш "Шпионский роман", причем как бесплатное приложение к газете! Естественно, я думаю, в нашем регионе круг ваших читателей впоследствии расширился, хотя качество издания было довольно посредственным. В курсе ли Вы этих проделок редакции нашей газеты или, может быть, сами были инициатором?

Знаю и поддерживаю. Такого рода акции пройдут еще в нескольких областях. Я год за годом торгуюсь с издателями из-за того, чтобы мои книги стоили в розницу дешевле, но они всё равно слишком дороги. Поэтому я охотно поддерживаю подобные кампании, хоть они, естественно, в материальном смысле невыгодны. В этом году должны выйти дешевые покеты многих старых книжек.

пани Геня. Сегодня все чаще слышишь: «Я читаю в основном в метро». Как Вам кажется, (по)влияет ли читательская привычка к «чтению на бегу» на современную литературу? И если да, то как?

Очевидно, в направлении «дэнбраунизации» или «твиттеризации», что примерно одно и то же. Авторам бестселлеров придется писать коротк

«Мы живем в эпоху мутации национального характера»
(Интервью журналу "Русский репортер" от 26 августа 2010 года)

Григорий Чхартишвили — человек, придумавший российскую культурную утопию; Борис Акунин — писатель, реализовавший этот проект на бумаге. Вместе они — практически единственный современный отечественный литератор, которому удалось то, что до сих пор не вполне получается у политиков. А именно — создать «другую» Россию. В цикле романов про Эраста Фандорина и других произведениях Акунин-Чхартишвили планомерно строит страну, которая живет по заветам русской литературы XIX века, но при этом устремлена в светлое будущее: в ней несколько старомодное прекраснодушие и благородство сочетаются с верой в прогресс и человека. Это не та Россия, которую мы потеряли, — такой она никогда не была; скорее это та Россия, в которой мы бы хотели жить, когда вырастем. Не случайно гражданин именно этой полумифической страны из учебников по литературе — Эраст Фандорин — стал единственным национальным героем, придуманным у нас со времен распада СССР.

Вы продаете людям сказку про галантный век…

Не про век, а про литературу. Конец девятнадцатого века — это лучший период русской литературы.

Именно конец?

Вторая половина девятнадцатого века и начало двадцатого. Так что у меня в романах ностальгия не по государственной истории и не по империи — это ностальгия по большой литературе. По временам, когда наша литература была первой в мире. Ничего лучшего в нашей культуре и вообще в нашей стране с тех пор не появилось. Это главный наш вклад в копилку мировой культуры. Достоевский, Толстой, Чехов. Там на самом деле есть национальная идея, если угодно.

И какая она?

Русская национальная идея? Во-первых, целиться высоко, не быть мелочным. Во-вторых, идея сострадания униженным, оскорбленным, слабым. В-третьих, жить не только материальной жизнью. Все это считывается из русской классики, впитывается из ее воздуха. По-моему, довольно симпатичная национальная идея, и хороша она еще тем, что не декларируется, а демонстрируется.

Есть, конечно, в нашей традиции и совсем иная национальная идея: идея великой страны, которую весь мир должен бояться, — что-то в этом роде, если совсем просто и коротко. Но эту вторую идею, конкурирующую и враждующую с первой, олицетворяют не писатели, а всякого рода державники в погонах и без. Вторая идея древнее первой, она тянется еще от концепции «Третьего Рима», а большая русская литература появилась только в XIX веке и просуществовала меньше ста лет. Наверное, отсчет нужно начинать с середины XIX века.

Почему именно с середины?

Я, конечно, очень люблю пушкинскую прозу, но понимаю, что она в значительной степени вышла из французской литературной традиции. Мне хотелось бы считать Пушкина явлением всемирного масштаба, но это, увы, не так. Пушкин значит невероятно много не для всего мира, а только для России. Но разве этого мало? Нам с Пушкиным повезло просто фантастически. В какие-то еще детские времена нашей культуры вдруг появился удивительно взрослый автор, одновременно веселый и мудрый.

Выражаясь языком палеонтологии, просто какой-то «кембрийский взрыв».

Причем совершенно незаслуженный. Если судить по той эпохе, ну кого мы заслужили? Жуковского. Карамзина. Батюшкова с Баратынским. А Пушкина — за что нам такое? Еще вчера
были Державин, Херасков, а тут вдруг — бац! — Пушкин. И мы еще любим жаловаться, какая у нашей страны тяжелая судьба.

Если же возвращаться к русской литературе всемирного значения, то я бы начал отсчет с раннего Толстого. Это «Казаки» и другие кавказские вещи, это «Севастопольские рассказы». Абсолютно взрослая литература мирового уровня. Насчет ранних повестей Достоевского у меня есть некоторые колебания. Всемирный Достоевский, наверное, начинается с 1860−х.

А раньше что? «Герой нашего времени» — мило, но довольно инфантильно и непереводимо. И насчет Гоголя у меня тоже есть сомнения в том смысле, что это все-таки не совсем проза. Это поэзия в прозе, а поэзия — вещь заведомо непереводимая, то есть событие, так сказать, внутрикультурное. Англичане любят Байрона, мы принимаем это на веру: верим англичанам, что Байрон — великий поэт. Поэта Шекспира мы любим потому, что его сонеты хорошо перевел Самуил Маршак. И так далее.

Понятно, начало вашей сказки про великую литературу мы определили: 1850 год. А когда она заканчивается?

Вот я пытаюсь понять, каково последнее произведение нашей литературы по гамбургскому счету — мирового уровня. Я неоригинальным образом очень люблю Булгакова. Но назвать мою любимую «Белую гвардию» романом мирового масштаба не решаюсь… И не «Тихий…» же «…Дон»? И не «Доктор Живаго», да? «Петр Первый» Алексея Толстого — хороший роман, но не великий, сильно подпорченный идеологией. «Жизнь и судьба»? Событие внутреннее. Так что же нам делать с окончанием великой эпохи? Наверное, все-таки смерть Льва Толстого.

Даже ста лет не получится…

Полвека — это совсем не мало. Полвека быть лидером мировой литературы…

Вы часто говорите, что наша эпоха похожа на ту, — почему же не происходит никакого «кембрийского взрыва»? Ни в литературе, ни в культуре.

Литература — это такой желудок, который медленно переваривает пищу. Чтобы появился выдающийся роман о 1812 годе, должно было пройти полвека с лишним. Масштаб изменений и потрясений, которые перенесла наша страна за последние двадцать лет, мы на самом деле еще плохо сознаем. Пролилось сравнительно мало крови, поэтому алый цвет не так сильно слепит нам глаза. Но переворот в душах и сознании — я не знаю, с чем он может быть сопоставим. Во всяком случае, я думаю, это значит больше, чем отмена крепостного права в 1861 году.

1991 год значит больше, чем 1861−й?

Не только 1991−й, а вообще все эти девяностые годы. Потому что мы живем в эпоху мутации национального характера. Практически впервые в истории огромную массу людей в нашей стране вдруг заставили думать собственной головой, работать собственными руками, ни на кого не надеясь, кроме как на себя. Испытание жестокое, но думаю, что плодотворное, которое каким-то образом изменит темперамент и самоощущение нации. Это сейчас уже происходит. Разве вы не видите?

Сейчас странное время в культуре, когда все самое интересное переместилось в область интернета. Это самая живая часть культуры, по-моему. Там у огромного количества людей есть возможность живого самовыражения. Не нужны ни агенты, ни режиссеры, ни издатели — все зависит в общем-то от тебя самого.

Вы глубоко погрузились в мир интернета?

Нет-нет, я только наблюдаю за этим со стороны, но с большим интересом. Кроме того, для меня это ведь еще возможность обратной связи с читателями. Конечно, не со всеми, а только с пользователями интернета, но все же я могу узнать, что люди думают о той или иной из моих книжек. Я же практически никогда не встречаюсь со своими читателями в реальной жизни.

То есть ты, значит, сидишь, пишешь, а Акунин за тобой следит через интернет.

Да.

Вы отслеживаете, что про вас пишут?

Когда выходит новая книжка, непременно смотрю. Кстати, к блогам я отношусь с большим интересом и с большой надеждой. Благодаря блогам появились настоящие новые звезды. У меня закладки в компьютере — я периодически читаю некоторые блоги и пытаюсь понять, почему они так популярны? И каждый раз, подумав, нахожу объяснение.

Это здорово, когда у человека появляются какие-то дополнительные шансы в жизни. Вот чувствует он себя одиноким, заброшенным — раньше повесился бы, а сейчас у него есть интернет, есть блог, есть форумы, сообщества. Я уж не говорю про такие простые практические вещи, как знакомство по интересам. Ну замечательно же!

В вашей раскрутке интернет тоже сыграл какую-то роль?

У меня это все произошло чуть раньше. Ведь это нам сейчас кажется, что интернет у нас в стране активен уже давно. А я, например, помню, что подключился к интернету в 1997 году. Русского интернета тогда еще практически не было. Да и англоязычный был довольно хилым. Мне нужно было искать материалы для книги, но я очень мало что мог найти. Это сейчас, если мне что-то нужно, я в два щелчка нахожу все что угодно — подчас совершенно фантастические вещи. А тогда… Помню, как было, когда у меня вышел первый роман, «Азазель». Наберешь в интернете «Акунин» — ноль результатов, еще раз — ноль результатов, еще — ноль результатов. Ну, думаю, пойдите вы все к черту! Не хотите меня читать — и не надо!

Когда вы писали «Азазель», о чем думали? О популярности? О деньгах? О желании напи­сать книжку, которую не стыдно было бы читать в метро?

Я хотел жизнь поменять. Я как-то почувствовал, что мне надоело все, что у меня было к тому моменту.

Захотелось сделать жизнь лучше или просто другой?

Другой и лучше. И в большей степени приблизиться к тому, чтобы прожить свою собственную жизнь, а не чью-то чужую. Надо найти такое занятие, которое в большей степени
соответствует твоему внутреннему устройству. Чем ближе ты к этому подошел, тем ты, в сущности, счастливее.

Но получилось ведь не сразу?

Далеко не сразу. Первые четыре романа продавались очень плохо, никто не хотел их покупать, никто не понимал, зачем это нужно — писать детективы про старину. Но мне тогда очень нравился сам процесс. Хотя иногда появлялось ощущение, что я в чистом виде графоман — пишу, и никто меня не читает. Вдобавок чем больше я занимался массовой литературой, тем больше открывал для себя в ней возможностей. И тем интереснее мне все это казалось. Гораздо интереснее, чем, допустим, литература экспериментальная.

И гораздо интереснее, чем переводить Юкио Мисиму как Григорий Чхартишвили…

Ой нет, с переводом я просто достиг своего потолка. И понял, что я его головой уже не пробью, а на одном и том же уровне работать еще 50 лет — это не для меня.

Так это был кризис творческий или человеческий?

Черт его знает! Я это и не ощущал как кризис, просто мне как-то стало скучно.

А вы задумывались над механизмом вашего успеха?

Да, конечно. Я планировал все с самого начала, я всегда был человеком планового хозяйства.

«К пятой книжке мы набираем тираж в 50 тысяч и дальше идем к миллиону»?

Нет, я, честно говоря, думал, что это произойдет раньше. Когда я написал «Азазель», мне казалось: «Господи, какая милая книжка! Наверняка всем понравится». Фига с два.

Так в чем же формула успеха?

Мы говорим сейчас о массовой литературе, да? Там, во-первых, нужен харизматичный герой. Во-вторых, нужна серийность, но с движением, а не с вечным тиражированием одного и того же. В-третьих, нужна некоторая сверхидея, некоторая сверхигра, объединяющая эти романы в какие-то связки более высокого порядка. В-четвертых, поскольку это русская литература, должен быть яркий литературный стиль. Все это вещи очевидные, лежащие на поверхности. Мне казалось, что для такого рода чтения у нас в стране будет максимум сто тысяч читателей. А в результате их оказалось гораздо больше. Я думаю, что за это время еще и общество изменилось, — так сказать, потенциальная армия моих читателей расширилась.

За счет чего?

За счет того, что образовался средний класс, например.

А он образовался?

Конечно. Средний класс — это люди, которые рассчитывают на собственные силы и кормят себя сами, которые не получают ничего от государства, которые не воруют, но при этом обеспечивают своей семье неунизительное существование. Вот, по-моему, каковы в условиях современной России главные приметы среднего класса. Это новый класс, революционный класс, которого у нас не было в общем никогда.

Это те люди, которым вы рассказываете, что историю делают отдельные герои? У вас ведь в каждой книге роль личности в истории необычайно велика.

Я им рассказываю, что бывают красивые люди, которые ведут себя красивым образом, а бывают — некрасивые, которые ведут себя некрасивым образом. И показываю: вот как надо поступать, если хочешь быть красивым. В массовой литературе без этого никуда.

Были моменты, когда Акунин и Чхартишвили существовали на книжных полках параллельно. Чхартишвили тоже чему-то учит?

Я не учу, я показываю. А как Чхартишвили я совершенно свободен от обязательств перед массовой аудиторией, у меня ее и нету, поэтому я что хочу, то и пишу. Что называется, без внутреннего цензора. И редко.

Акунин первые вещи писал легко. Сейчас эта легкость осталась?

Нет, сейчас тяжело, и чем дальше, тем тяжелее. Сколько же можно — все писать и писать книжки?

Так зачем тогда их писать?

А я больше ничего делать не умею.

Ну, можно же, я не знаю, коллекционировать элитные вина, заниматься кайтсерфингом…

Мне неинтересно. Я бы с удовольствием чем-нибудь занялся. Но ничем другим я себя больше занять не могу. Кроме того, у меня есть ощущение, что это все-таки не крыша моего сочинительства, что это потолок и за ним есть другой этаж. И если о потолок сильно биться башкой, так, может быть, и пробьешься. Надо пытаться.

А как вы определяете, что крыша, а что потолок?

Очень просто: по шишкам.

Понятно. А как вам кажется, почему вот этот средний класс, который начал читать Акунина и который Акунин называет революционным, так политически пассивен?

Я думаю, это период такой. Меня это раздражает, но я понимаю, что это, наверное, нормально. Ну как? Впервые у людей в нашей стране появилась возможность сделать свою жизнь, свою материальную жизнь, жизнь своей семьи лучше. Они этим увлечены.

Это синдром первого насыщения. Наверное, должно пройти какое-то время, чтобы человек начал интересоваться тем, что происходит за пределами его дома.

Сначала — дом, человек должен его обустроить. Не будем требовать от него слишком много. Политические изменения у нас начнутся, когда на улицу выйдут не те, кому живется горько, а те, кому живется вполне сладко, но им этого уже недостаточно.

Вы свой дом обустроили?

Я? Да, конечно.

И теперь можете решать судьбы?

Чьи?

Мира, России, своих читателей.

На практике, слава богу, нет. А у себя в голове или на бумаге — сколько угодно. Я свободный человек: что хочу, то и делаю. Хотя на самом деле свобода, конечно, заключается не в том, что ты делаешь то, что хочешь. Свобода — это когда ты не делаешь того, что тебе поперек души. Этого уже вполне достаточно.

Константин Мильчин

Источник: http://www.rusrep.ru/2010/33/interview_akunin/
Биография автора: здесь.

Online-интервью с Борисом Акуниным

Писатель, эссеист, литературный критик, переводчик ответил на вопросы читателей сайта "Коммерсант".

Александр Старцев. Григорий Шалвович, когда вы опубликуете главу 11 "Шпионского романа", "изъятую по соображениям секретности"? Повлиял ли на вас в написании этого романа В.Суворов с его "Ледоколом"?

Глава опубликована в конце книги, поройтесь в «Особой папке». «Ледокол»? А при чем он тут? По-моему, В.Суворов доказывает нечто противоположное.

Александр. Спасибо вам за ваши книги! Скажите, как вы оцениваете уровень, например, последнего нашего Букеровского лауреата? Есть ли в России серьезная литература уровня В.Белова, В.Шукшина, ведь все большее число писателей работает в развлекательном жанре.

Нового лауреата не читал. А серьезные писатели наверняка есть. Не может быть, чтоб не было. Просто их я тоже не читаю. Боюсь подпасть под чьё-нибудь влияние. Прочёл тут чудесный рассказ Татьяны Толстой про Сергея Мироновича Кирова, сел писать — и сразу фраза «зататьянилась», хоть караул кричи. Пришлось принять противоядие: почитать «Литературную газету», послушать программу «Время».

Константин Книгочей. Назовите самые важные для вас русские книги?

«Хаджи-Мурат». «Белая гвардия». «Архиерей».

Вера. Уважаемый господин Акунин, на ваш взгляд, может ли сегодня писатель вернуть себе авторитет? Почему современная литература не предлагает осмысления недавней истории? Не обесценилось ли слово лавинами интернет-текстов? Спасибо.

Вероятно, вы имеете в виду значение литературы в обществе? Да, в современной России оно невелико. По-моему, это нормально. Когда писатель вынужден брать на себя роль философа, экономиста, проповедника, это, по-моему, свидетельствует об уродстве общественного жизнеустройства. Значит, нет настоящих философов, экономистов, проповедников, и за всех отдувается Лев Толстой или Александр Солженицын. И интернет-литературу я бы тоже обижать не стал. Оттуда уже появилось немало интересного, а будет и ещё, потому что именно благодаря интернету в России сейчас столько народу начало писать, как ни в какие другие времена.

Баринова Розанна (Морской Кадетский Корпус). Глубокоуважаемый Борис Акунин! Кем надо стать, чтобы быть главной героиней вашего романа?

Организуйте, пожалуйста, какое-нибудь красивое волонтёрское движение. Меня чрезвычайно привлекает эта новая разновидность тургеневских девушек. Я в них прямо влюблен.

Александр Брумаров. Уважаемый Григорий Шалвович, являясь, безусловно, Мастером, одним из столпов современной отечественной литературы, какой технический совет вы бы дали человеку, имевшему интересные события в своей жизни и страстно желающему их записать с некоторой долей выдумки, если бы при этом упомянутый человек был лишён литературного дара? Совет будет принят.

Совсем дара нет? Тогда можно попробовать в жанре «устных историй», перед магнитофоном. Или же представьте какого-то человека, с которым вам хорошо, и напишите ему, и только ему, письмо – не думая, что это может прочесть кто-то посторонний.

Михаил В. Уважаемый Григорий Шалвович! Каким вы представляете себе типичного читателя и почитателя ваших книг? Возраст? Образование? Профессия?

У меня появился новый опыт, я месяц назад завел блог. Чтоб получить право комментирования, кандидат во френды должен мне про себя что-то рассказать – меня интересуют живые люди, а не ники с анонимами. Как же это оказалось интересно, читать письма людей! Там разные возрасты, разные профессии, разные страны. И люди очень разные. В людях вообще самое интересное, что они разные.

Наталья. Уважаемый Григорий Шалвович, вы любите разного рода эксперименты, что очень ценим и мы, читатели. Скажите, пожалуйста, оправдал ли ваши ожидания проект "Квест"? Понравился ли он читателям?

Не оправдал. Не понравился. Жалко. Я в него вложил много всего и сам, в общем, остался доволен.

Дмитрий. Григорий Шалвович, вам не кажется, что вы растрачиваете ваш талант за зря, столько лет посвятив работе над книгами для широченного круга читателей, книгами, балансирующими на грани дешевого бульварного романа?

Я не растрачиваю. Наоборот – накапливаю. Посмотрим, куда это меня выведет. Самому интересно.

Виталий. Складывается ощущение, что некоторые книги вы дописывали второпях. То есть при блестящем начале концовка была либо вымученной, либо уж совсем абсурдной (например, в "Фантастике"). Вас издатели поторапливают, чтобы книга вышла в срок?

Никто меня не торопит. Издатели обходятся со мной, как с коровой-рекордсменкой: ласково разговаривают и хорошо кормят, чтобы молоко не пропало. Понимаете, «Фантастика» была задумана как книга для пресыщенных литературой людей, которые уже всё на свете читали. Поэтому мне казалось, что скомкать концовку и бросить в конце «ну и так далее, дальше сами знаете» - это стильно. Но я уже понял, что ошибся.

Речкабо Какухонингэн. Здравствуйте, Григорий Шалвович. Вы знаток Японии и японской истории. Скажите, пожалуйста, почему вы не напишите про айну? Ведь этому народу принадлежит самая древняя в мире керамика, первая в Азии республика Эдзо говорила на языке айну, в основе синто и дзенбуддизма лежат идеи и принципы айну. Я понимаю, почему про айну не пишут в Японии - для них эта правда - полный культурный шок и трепет. Но вы-то с нами одной расы, чего вы боитесь? Стругацкий боялся - понятно, времена были такие. Но сейчас-то можно... Или как? Или вы ничего не знаете про айну и Айнур?

Просто так уж сложилось, что Хоккайдо – единственный регион Японии, где я никогда не бывал. Не уверен, что видел когда-либо живого айна. Как же про него писать? А про боязливого Стругацкого – это что-то новенькое.

Сергей. В серии "Смерть на брудершафт" уж слишком водевильные сюжеты. Вам самому интересно такое писать? Стоит ли тратить время на этот проект?

Мне нравится. А вот вам тратить время на чтение этой серии, видимо, не стоит. Или, может, прочтите её, когда она будет дописана – тогда идея станет яснее.

Сергей. Здравствуйте, у меня вопрос по поводу экранизации романов "Турецкий гамбит" и "Статский советник". Мне не понравилось, что финал обоих фильмов радикально отличается от описанного в книге. Как вы относитесь к тому, что в вышеуказанных фильмах сюжет отличается от книги? Спасибо.

Я в обоих случаях сам писал сценарий. Если рассматривать экранизацию не как живые картинки к книге, а как самостоятельное произведение, менять можно все что угодно. Я же не классик. Вот если бы в экранизации «Войны и мира» Андрей Болконский выздоровел да в 4 томе водрузил знамя победы на Эйфелевой башне, это было бы неправильно.

Таня. Прежде всего, хочу вас поблагодарить за ваши книги о Фандорине! Как вы относитесь к электронному формату книг? Что вы сейчас читаете и что понравилось? Почему так много стало подмен в русском языке, что-то вроде подстрочного перевода с английского: стали говорить "шокировать" в тех случаях, когда следовало бы сказать "потрясти", "ровно" там, где уместнее "точно так же"?

У меня три электронных ридера. Они моя отрада. Хочу вот скоро запустить для ай-пэда книжки с полноценными иллюстрациями и приложениями... Заимствования из английского бывают удачные и неудачные. Всё, что вы перечислили, меня тоже раздражает. Ещё терпеть не могу кальку «даже не думай об этом». Или «мы теряем его».

Wernisag. Очень часто многие писатели, создавшие своих персонажей для романов, действие которых происходит в прошлые века, переносят своих героев на современный сеттинг. Возможно ли появление ваших героев в новых романах, где действие будет происходить в современности?

Вряд ли. Все говорят, что современность я описываю плоховато. То ли вижу её не так, как нормальные люди, то ли она у меня вообще своя собственная.

Галоша. Здравствуйте, Григорий! Скажите, когда вы отражаете в своих произведениях те или иные реальные исторические события и факты, опираетесь ли вы при этом на соответствующие источники? И можно ли неискушенному в тонкостях исторической науки читателю принимать ваше творчество в этой части "на веру"? Спасибо.

Что за вопрос! Вам же не придет в голову изучать историю по «Трём мушкетерам» или «Петру Первому» Алексея Толстого? Роман, если вы не знали, это вымысел.

Книголюб. Здравствуйте! Мне очень нравятся все ваши книги. Открытием последнего времени стали для меня ваши "Кладбищенские истории", будет ли что-нибудь подобное ещё? Т.к. это достаточно необычно: историческая мистика или мистические истории. Спасибо.

Насчет мистики не уверен, ну её. А вот Акунина с Чхартишвили обязательно снова выпущу в одной упряжке.

Макс. Григорий Шалвович, чем была вызвана идея гибели жены Эраста Петровича и его дальнейшего личного одиночества? У меня также в 19 лет погибла любимая, и вы на удивление точно передали эту сторону жизни Э.П. Спасибо.

Примите соболезнования. Я бы желал, чтобы подобное случалось только в романах.

Костя. Вопрос-пожелание: При продолжении серии о Фандорине, не могли бы вы придумывать его приключения в молодости? А то в "Весь мир театр" он какой-то уставший. Спасибо.

Про молодость мне неинтересно. Ну, гормоны, ну прыг-скок. Видали, знаем. А Эраст Петрович, может, еще встряхнется.

Алексей К. Здравствуйте! Серия о Фандорине — хорошая развлекательная литература. Но последняя книга "Весь мир театр", откровенно говоря, показалась вымученной. А вам не надоел этот герой? Посоветуйте, пожалуйста, из серьёзных современных японских писателей. Спасибо.

Нет, не надоел. Да что ему осталось-то? Две книжки всего.

digital-dreamer. У вас никогда не возникало желания убить Фандорина "раньше времени", когда этого никто не ждет, как сделал Конан Дойль? Его конец вы уже знаете?

А может, он не умер. С таким здоровьем да при ниндзя-тренировке, знаете сколько живут?

Вадим Лаврик. Очень бы хотелось узнать, что дальше стало с Пелагией — после Красного петуха?

Она исчезла. Больше её никто не видел.

Источник: "Коммерсант"
Биография автора: здесь.

Итоги нулевых
(Интервью "Афише" от 4.01.2011)

Закончив в начале нулевых основной канон фандоринского цикла, запустил еще несколько литературных проектов, пережил бум экранизаций, но главное — оставался образцом честного подхода к профессии и жизни. Лучшее интервью с Ходорковским (вышедшее на страницах Esquire) — это тоже Акунин

Вы недавно сказали, что нулевые были «отвратительным десятилетием». Вы до сих пор так считаете? Каков главный опыт, полученный в нулевых?

— Я назвал минувшее десятилетие отвратительным? В каком, интересно, контексте? Не помню. Наверное, не в духе был. Вообще-то, я так не думаю. Было много отвратительного (в частности, в отечественной политической жизни), но, вообще-то, я ставлю нулевым годам твердую четверку. Как и девяностым, которые сейчас принято осуждать. Главное, что произошло за эти десять лет: мы стали из нищей страны страной бедной, а бедность, как мы помним, это уже не порок-с. Основной урок населением усвоен: жить надо, полагаясь на себя и ничего не ожидая от государства. Это очень важная ступенька для людей, которых столько лет отучивали от самостоятельности. Впереди ждут новые ступеньки. Много.

— Насколько вообще можно говорить о том, что нулевые закончились?

— Закончились нулевые или нет, мы узнаем в 2012 году. Запросто можем забуксовать на той же нулевой отметке еще лет на двенадцать

— В начале нулевых в критике проскакивала параллель между Фандориным и Путиным — как носителями идеи государства, привносящими порядок в российский хаос. Есть ли сейчас что-нибудь общее между этими героями? Кто такой для вас Путин?

— Путин в моем восприятии — носитель подросткового сознания со всеми атрибутами этого трудного возраста: показным мачизмом, шпанистостью, кучей комплексов. В нулевые годы он совпадал по стадии развития с основной массой населения. Но население потихоньку взрослеет, а Путин все тот же. Тигров целует, на конях скачет, бицепсы демонстрирует, желваками играет. Попрошу с моим Фандориным его не сравнивать. Эраст Петрович у меня от романа к роману делается все более зрелым человеком.

— Вы сами за эти 10 лет превратились из эксперта, известного в кругу специалистов, в почти что рок-звезду. Сама эпоха сыграла в этом какую-то роль? Или вам приходилось ее преодолевать?

— Да, в общем, грех жаловаться. Мне здорово повезло, что в силу совпадения случайных факторов на определенном отрезке времени вкусы публики совпали с моими. Не знаю, выиграла ли от этого публика, но я точно выиграл.

— Существует ли, на ваш взгляд, какой-нибудь текст — роман, статья, анекдот, — который точнее всего отражал был двухтысячные как эпоху? Насколько вообще в нулевые был важен текст как форма высказывания и литература как вид искусства?

— Такой текст, возможно, и есть, но штука в том, что я уже десять лет совсем не читаю художественной литературы. Для моего ремесла это вредно. А текст у нас по-прежнему важен, Россия была и остается литературоцентричной страной. Все пишут, все хотят быть писателями. Даже члены партии и правительства. Основной напор литтворчества переместился в блоги, ну и отлично. У нас ведь вообще вследствие тотальной капитуляции телевидения центр информационной и культурной жизни все больше перемещается в интернет. Литература останется с нами, а мы с нею. Бумажная она будет или нет, не столь важно.

— Почему Ходорковский — один из важнейших героев эпохи — так и не стал героем ни одного литературного произведения? Как вы могли бы описать систему отношений между литературой и реальностью в нулевые? Является ли литература ключом к этой эпохе?

— Я собирался написать роман, действие которого происходило бы в двух временных пластах: во Франции времен Дрейфуса и в России времен Ходорковского. Но потом понял, что это слишком серьезная и больная тема. Не для беллетристического, то есть косвенного, а для прямого высказывания. Насчет соотношения литературы и реальности — если мы говорим о fiction, — здесь эмоциональная и экзистенциальная правда важнее фактической. Для фактов существует non-fiction. А ключ к нулевым потомки, вероятно, будут искать в произведениях Пелевина, Сорокина, Прилепина, Алексея Иванова. Может, и найдут.

— Отношения писателя с государством — как они строились?

— Слава богу, властям на литературу наплевать. Они на нас внимания не обращают. А мы, писатели, ну тут каждый выбирает сам. Я, например, считаю, что нашему брату от власти надо в принципе держаться на расстоянии. А уж от такой несимпатичной тем более.

— В начале нулевых у книжного рынка был запрос на хорошие, «качественные» детективы и жанровую литературу вообще. Тем не менее к концу нулевых в магазинах почти нет хороших отечественных жанровых авторов — и много социальной литературы, тяжелого реализма. Почему устояла эта традиционная литературная иерархия жанров? Почему массовая литература так и не стала в полной мере респектабельной? Почему не получилось создать этот Клуб беллетристов, о котором вы говорили в начале нулевых?

— Иерархия устояла, потому что она оправдана. У серьезной литературы и у беллетристики разные задачи и функции. Первая относится к области искусства (хорошего или плохого), вторая — к сфере культуры (хорошей или плохой). Насчет респектабельности — ну, наверное, нормально, что «серьезному» автору, пишущему кровью сердца за мизерные гонорары, достается больше общественного уважения, чем автору массовой литературы. С Клубом беллетристов одна загвоздка: у нас, массовиков-затейников, не хватает времени на общение, потому что мы в отличие от рабов вдохновения все время работаем — у нас бесконечные елки.

— Какова была роль интеллигенции в нулевые? Что с ней произошло? Можно ли говорить о вине интеллигенции в произошедшем в России в нулевые?

— Мне кажется, что прежняя интеллигенция постепенно трансформируется и расслаивается. Вина? Если она и есть, то приходится не на нулевые, а на девяностые, когда многие представители этого класса получили возможность претворить свои идеи в жизнь, попали во власть — и, увы, проявили себя не лучшим образом. Эх, сладкоголосые «прорабы перестройки», певчие избранники России.

— Зачем вы в 2010 году завели себе ЖЖ — как раз когда все стали говорить о том, что ресурс умирает? Чем, на ваш взгляд, вообще можно объяснить феномен социальных сетей и блогов? Это новая форма массового письма — источник для литератора — или они профанируют писательскую деятельность?

— Не знаю, как ЖЖ, но блог как текстовой жанр не умрет, он пришел надолго. Ведь люди в большинстве своем ужасно одиноки. Их не понимают, не слушают, они неинтересны окружающим. А блог дает тебе возможность обратиться к городу и миру. Вдруг кто-то услышит? Вдруг найдешь родственную душу? Даже если не найдешь — все равно будешь в выигрыше. Потому что привычка к письменной рефлексии развивает личность. Ну а я завел себе блог, потому что нуждаюсь в досуге. Был у меня знакомый банкир, совершенно чокнутый трудоголик. Однажды я его спросил, бывает ли у него свободное время. Банкир вдруг просветлел лицом и говорит: «У меня есть хобби. Чтобы отдохнуть, я играю на рынке ценных бумаг Армении». Вот и я завел блог «Любовь к истории» примерно с теми же целями.

— Как вы относитесь к прогнозам о скором «конце бумаги»? Он ведет к концу литературы?

— Я хорошо отношусь к «концу бумаги». Мне нравятся ридеры. Я жду с нетерпением, когда можно будет использовать в литературе новые возможности, которые открывает электроника. А литература — она сильная, всеядная. Ее ничто не заменит.

Источник: Афиша.
Биография автора: здесь.

Интервью «Комсомольской правде»

(вопросы Дениса Корсакова)
В «Аристономии» есть очень симпатичный эпизод, где герою-интеллигенту кажется, что он неловким вопросом оскорбил своего собеседника «из простых» - и он мысленно пускается в рассуждения, как же трудно интеллигентам общаться с «простыми». Это вообще очень часто возникающая у вас тема. Почему? Вы можете вспомнить какой-то особенно запомнившийся случай своего собственного взаимодействия с «простыми»?

Да я вырос на этом фоне. В детстве наблюдал, как мать мучительно договаривается с жэковским сантехником или стесняется торговаться с тетками на рынке. Интеллигентская склонность к рефлексии, когда она зашкаливает, становится ужасно комичной. «Как бы не заговорить с малообразованным человеком так, чтобы он, упаси боже, не подумал, будто я к нему отношусь свысока из-за того, что он не читал раннего Пастернака?» Я думаю, это рудименты интеллигентских комплексов 19 столетия. Но тогда для этого чувства вины имелись объективные причины: порядочному человеку было стыдно, что он живет сыто и чисто, когда «народ страдает». А советской-то училке, какой была моя мать, с чего было смущаться алкаша, который заколачивал вдвое или втрое больше? Мистическая вещь.

- Один критик  написал, что «Аристономия» - своего рода продолжение игры в «Жанры»: на этот раз вы сочинили «Роман идей». Вы можете с ним согласиться?
Если он этот роман так воспринимает, то так оно и есть. Для него. Для меня – нет.

- Я спрашиваю об этом еще и потому, что «Аристономия» оставляет ощущение некоторой незаконченности: там в финале прямо просятся слова «Продолжение следует», как в «Жанрах». Вы оставляете героя в начале его пути (очень насыщенного, впрочем, печальными событиями) - и ничего не рассказываете про дальнейшую судьбу. А там же можно еще три тома написать, да и трактат про аристономию не кажется завершенным. Есть шанс, что мы прочтем о его жизни в 30-е, например, годы?
У меня в голове сложилась целая сага про последний век российской истории, пропущенной через фотоальбом одной московской семьи. И роман про Антона Клобукова – только первая часть. Но я не пишу этого на обложке, потому что не знаю, получится ли продолжить. Пока ощущается некоторая опустошенность. Надо подождать. Может быть, только шестью фотографиями из семейного альбома всё и ограничится.

- Если честно, мне кажется, что метания Антона в «Аристономии» временами превращают роман в сатиру на российскую интеллигенцию - примерно такую же, как сорокинская «Тридцатая любовь Марины». Ищет человек правду - а в результате носится между противоборствующими силами, и в итоге часто выглядит несчастным и комичным. Нет? 
Интеллигентам свойственно искать не правду, а самого себя. И смешными эти метания мне не кажутся. Потому что ничего более значительного, чем поиск себя и своего пути, на свете, по-моему, не бывает. Рохлей мой герой мне тоже не кажется. Он в романе совершает некоторые поступки, на которые у меня, может быть, недостало бы мужества. А впрочем, это тоже был один из вопросов, которые я перед собой ставил, когда писал книгу.

- Вы сам - аристоном? Ну то есть вы описываете некий идеал человека - но насколько вы сами к нему близки?

Не очень. Но хотел бы стать. Работаю над этим.
- Вы считаете «Аристономию» своим первым «серьезным романом». Что для вас эталон «серьезного романа» - «Доктор Живаго», «Тихий Дон», «Война и мир», «В поисках утраченного времени», «Великий Гэтсби»? И кстати, почему, например, тогда выходит, что роман «Времена года» (который тоже про жизнь и трагическую судьбу) был «несерьезной» книгой? 
«Серьезный роман» для меня – это роман, написанный не для развлечения и не ради гонорара. Это роман, который пишется не для публики, а для того, чтобы самому себе ответить на какие-то важные вопросы.  То есть я имею в виду серьезность авторского намерения, а не читательского восприятия. Кто-то, может,  уверен, что написал очень серьезный роман, а читатели прочитали и животики надорвали. А кто-то захотел вырваться на финансовую свободу из преподавательской лямки и написал «Лолиту». Мне кажется, что из перечисленного ряда четыре романа замышлялись как серьезные. А вот насчет Скотта Фицджеральда не уверен. Этот писатель был слишком заворожен деньгами и славой, он всё время хотел написать бестселлер.
         Мои (то есть, Анны Борисовой) «Vremena goda» – книга серьезная, но несерьезная, потому что беллетристика.  Там все-таки главное фабула и тайна.

- Вы называете себя не религиозным человеком - но при этом совершенно очевидно, что мысли о загробной жизни для вас безумно важны. В «Аристономии», как у шекспировского Просперо, каждая третья мысль - о могиле. Но вообще-то загробная жизнь и религиозность в сознании большинства людей неразрывно связаны. Если «каждому воздастся по вере его», как утверждали Воланд и Анна Борисова, то все-таки должна быть некая высшая сила, которая установила именно этот закон?
По-моему, это не особенно важно – есть Высшая Сила или ее нет. Если есть – отлично, я очень рад. Пусть каждому воздастся по делам его, пусть будет загробный мир, и прочее, и прочее. Ура-ура.
         Но я думаю, что жить нужно так, как будто нет никакого Высшего Разума, и никто тебе не поможет, никто тебя не спасет. Если Бога нет, то не всё позволено. Позволено то, что ты считаешь для себя позволительным. За всё отвечаешь только ты. И самый худший вид непрощения, это когда сам себя за что-то не прощаешь. Хочешь прожить свиньей – твой выбор. Просто знай, что закончишь свою жизнь в свинарнике, и другие свиньи займут твое место у корыта.
- У совсем юного Антона есть привычка везде выискивать знаки, тайные сигналы судьбы. Вам это было когда-нибудь свойственно? Невероятные совпадения - они же правда бывают. Что это вообще такое - просто случайность, которой юношеское воспаленное воображение придает слишком большое значение, или нечто большее? Вы же сами наверняка с этим сталкивались?
Конечно. Постоянно сталкиваюсь. В писательской профессии без этого никуда. Спросите любого автора. Мы любим при случае рассказать друг другу, как нам встречались в реальной жизни персонажи и имена из наших книжек. Например, на днях сел я писать последнюю главу фандоринского романа. Смотрю – он по сценарию заканчивается 9 июля 1914 года. И на календаре у меня 9 июля. Получился двойной финиш. Или вот еще: в романе «Vremena Goda» в концовке из камина вылетает летучая мышь. И у меня в доме в тот самый день, когда я дописал роман, из камина вдруг вылетела летучая мышь, хотя я их никогда раньше в тех местах не видывал. Можно было бы вообразить, что я галлюцинирую, но это произошло при свидетелях. Мышь поймали, осторожно взяли за крылышки и выпустили на волю.
- Каждый писатель определенное время размышляет, прежде чем выбрать имя для героя. Вот у Набокова Гумберт Гумберт мучительно перебирает варианты для своего псевдонима -  «Месмер Месмер», «Отто Отто» и так далее. И сам Набоков явно тоже долго возился с Лолитой, пока не нашел имя, в котором и Лилит, и скорбь (ее полное имя - Долорес), и леденцы, и латинская легкость. Как выбираете имена вы? Почему один герой - Антон, другой - Эраст, третий - Николас, четвертая - Жанна и так далее? Ну хорошо, почему именно этот - Антон? (Возможно, странный вопрос, но мне почему-то правда интересно).
Вопрос совершенно не странный. Дать всякому персонажу, даже третьестепенному,  правильное имя – дело очень важное и совсем непростое. Давно проверено: до тех пор, пока ты не отгадаешь, как героя зовут, он живым не станет. Я подолгу хожу, как юродивый, и бормочу: «Иван… Игорь… Афанасий… Нет, какой к черту Афанасий… Но «а» - это точно. Алексей? Александр? Нет, нет. Адриан? Андрей. Андрей? Кажется, Андрей». Но на Андрея персонаж откликаться не хочет. А на Антона – сразу. Почему? Понятия не имею. С фамилиями еще трудней, чем с именами. «Антонклобуков» - это мантра. 

- У того же Набокова в «Подвиге» Мартын Эдельвейс возвращается из эмиграции, из более-менее уютной Европы в Россию. То же самое делает и ваш герой. (Мартын называет ее Зоорландией, Антон - Зюйдландией). Оба не возвращаются. Лично вы смогли бы поступить так же в тех же условиях?
Это один из вопросов, на которые я хотел дать себе ответ. И, в общем, дал.
- Вы описываете жестокости времен «красного террора» и гражданской войны (в этом смысле «Аристономия» очень жуткая книга) - и, несомненно, изучили массу материалов по этой теме. Когда-то вы говорили, что в процессе работы над «Писателем и самоубийством» вас потрясла история Николая Успенского, который просил у приятеля бритву, чтоб зарезаться, а тот ответил «Зарежешься и ножиком». Что вас больше всего поразило сейчас - какие примеры зверства или, наоборот, благородства? 
Самое удручающее зверство – это зверство, которое себя таковым не сознает. Жестокость, ставшая обыденностью. Одна из лучших книг о Гражданской войне – автобиографическая  «Походы и кони», написанная бывшим поручиком Мамонтовым, вся об этом: как нормальные люди превращаются в терминаторов. У него там на третий год войны, после боя,  ездовые, нормальные такие ребята, его подчиненные, катят на повозке по полю, заваленному убитыми, и стараются проехать так, чтоб под колесами трещали черепа мертвецов. Развлекаются. А казачий офицер демонстрирует на пленном, как с одного удара срубить голову. Чтобы пленный стоял смирно, его в это время отвлекают благодушным разговором.
         Благородства и героизма, конечно, тоже было много. Потому что в черно-белые времена, люди или чернеют дочерна, или белеют добела. Мой любимый герой Гражданской войны – старый писатель Короленко, который приходил в ЧК спасать белых, а в белую контрразведку спасать красных. 

- Эраст Петрович - он ведь тоже погибнет именно в ту эпоху? (Признаться, я все ждал, что он мелькнет хотя бы тенью на страницах «Аристономии» - ну, в севастопольских эпизодах, например).
Как Вам не стыдно спрашивать про живого человека, когда он погибнет? С героями «Аристономии» он пересечься в любом случае не мог бы. Он существует в параллельном мире беллетристики, где всё красиво и мило.

- Кстати, об изучении материалов. Сколько языков вы знаете? Ну, разумеется, японский, английский - а еще? Французский?
Могу еще читать по-немецки и по-украински. Насчет украинского не шутка. Действительно прочитал довольно много текстов про Львов и Львовщину, когда работал над «Аристономией».

- В ЖЖ вы написали рассказ про «группу Дятлова», а сейчас собираетесь написать про ее гибель целую книгу. Как вы объясните огромный интерес к этой теме? Ведь сейчас вдруг целых три фильма начали снимать про этих студентов - и у вас в блоге половина читателей проголосовала именно за этот сюжет…
Ну, тут-то никакой тайны нет. Это отечественная загадка, а мы все патриоты. Англоязычный фильм, по-моему, продюсирует Александр Роднянский, тоже наш человек.

- Почему, как вам кажется, большинство выбрало «шпионскую» версию (на мой взгляд, неправдоподобную и какую-то совсем некрасивую)?
У меня там по маршруту развития сюжета были расставлены не вполне очевидные вешки, которые соответствовали определенным стереотипам сознания. И оказалось, что большинство читателей квеста подсознательно хотели, чтобы загадка получила именно такую развязку.

- Вам вообще понравился этот эксперимент - повиноваться выбору толпы? Поэт же сам сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением.
Это интересная задача. Ничто так не стимулирует воображение, как гнет внешних обстоятельств: навязанный поворот сюжета, работающий секундомер. Разумеется, серьезную литературу по таким лекалам не  напишешь, а игровую – запросто. Думаю, как-нибудь под настроение позанимаюсь этой гимнастикой снова.

- А перед тем, как написать про Дятлова, вы предложили читателям ЖЖ целых шесть сюжетов на выбор. Мне показалось, что вас самого из них больше всего волнует происхождение жизни на Земле. У вас есть теории на этот счет? Сейчас же еще «Прометей» Ридли Скотта вышел - там инопланетяне прилетают на необитаемые планеты и жертвуют собой: пьют Черную Жидкость, умирают, но разлетаются на ДНК и заселяют этими ДНК скалы и воду, чтоб на планете возникла жизнь)…
Я вообще-то полагаю, что за нами постоянно ведет наблюдение какая-то внеземная цивилизация и, может быть, даже не одна. Не вмешиваются, а просто ждут, пока мы доэволюционируем до уровня, когда с нами можно будет вступить в контакт.  Но про инопланетян скажу то же, что про Бога: если они и есть, для нас с вами это не имеет никакого значения. Человечество пока находится на такой низкой стадии развития, что при нашей жизни и при жизни наших детей никакого контакта не будет.
         Про происхождение осознанной жизни на Земле – это разговор длинный. Я бы сейчас его затевать не стал.

- Сейчас человечество волнует не только начало мира, но и его конец: майя считали, что то ли 21, то ли 25 декабря этого года что-то случится. Наступит если не конец, то абсолютно новая эра, «новый бактун», как они предпочитали выражаться. Вы могли бы пофантазировать на тему этого «бактуна»? Что может произойти? Контакт с инопланетянами? Перемещение человечества в черную дыру? Чем нас может удивить в декабре мироздание?
Насчет всего человечества не знаю, а вот у нас в России скорый бактун вполне возможен. Мы вошли в эпоху политической турбулентности. Так что давайте пристегиваться. Летчик психует, экипаж нетрезв. Возможна аварийная ситуация. Главное для нас, пассажиров, -  не впадать в панику.

Источник: Блог Бориса Акунина
Биография автора - здесь

Власти наступают на одни и те же грабли (Интервью газете "Аргументы и факты" от 12 декабря 2012 года.)

По мнению известного писателя, руководители государства повторяют ошибки прошлого

За последний год Бориса Акунина (Георгия Чхартишвили) мы узнали не только как популярного писателя, но и как активного участника акций оппозиции. Тем временем Эраст Фандорин, самый известный герой акунинских книг, в новом романе снова борется с революционерами и террористами. Нет ли тут противоречия?

«AиФ»: - Григорий Шалвович, в своих книгах вы постоянно обращаетесь к истории. Какие параллели проводите между современной Россией и царской?

- С возрастом я всё больше осознаю, что история для общества - самая важная область знания. Понимаете, всё уже было прежде. И, если помнить это, можно избежать множества ошибок и бед. Ужас в том, что истории толком не знают даже те, от кого зависит жизнь миллионов, - я имею в виду руководителей государства. И они всё наступают, наступают на одни и те же грабли. Очень много похожего в нашей нынешней ситуации на то, что происходило в последние годы в царской России. Мы знаем, чем тогда всё закончилось. Этого можно избежать. Но власть повторяет те же ошибки.

«AиФ»: - Тогда, в 1917-м, небольшая группка людей смогла перевернуть огромную страну. Как такое могло произойти?

- Дело не в группке людей. Не было бы Ленина, революцию возглавил бы кто-то другой. Империя рухнула, потому что она к тому времени уже не могла не рухнуть. Все действия тогдашней власти, особенно с момента отхода от столыпин­ского курса, были самоубийст­венны. Я совершенно не идеализирую романовскую Россию, но то, что она не смогла трансформироваться в жизнеспособное государство ХХ века и рухнула, раздавив под обломками миллионы судеб, - огромная трагедия.

«AиФ»: - Год назад, когда все мы стали свидетелями широкого гражданского протеста, многие испугались новой революции. Есть ли для неё предпосылки?

- Повторюсь: главная опасность революции исходит, как и сто лет назад, от неумных действий власти. Владимир Путин никак не поймёт, что авторитарная модель управления в современной России не приживётся, что нужно делать государство прозрачным и подконтрольным обществу. Нужны честные выборы, нужен независимый суд, нужен самостоятельный парламент, нужно независимое от Кремля телевидение. Когда тебя ругают с телеэкрана, это, конечно, неприятно. Зато не забронзовеешь и будешь знать, что страна о тебе на самом деле думает.

«AиФ»: - Вначале казалось, что протест принёс результат: власть вернула выборы губернаторов. Но потом начались репрессии - ужесточили законы о митингах, некоммерче­ских организациях, гостайне, участников митингов стали сажать…

- Репрессии никого не напугают - только разозлят. Чтобы общественное недовольство сжалось и заткнулось, надо пересажать и перестрелять много тысяч людей. Как это сделал Сталин. Я плохо отношусь к Путину, но злодеем его всё-таки не считаю. Да и нет у них сегодня машины, которая могла бы организовать большой террор. Так или иначе, придётся с гражданским обществом договариваться. И чем скорее это начнётся, тем будет лучше. Для всех.

«AиФ»: - Многие новой оппозиции не доверяют. Мол, в ней, с одной стороны, наивные интеллигенты, которые ничего не добьются, с другой - те, кто уже был у власти и показал себя не с лучшей стороны. Ваш Фандорин постоянно борется с революционерами, а вы, выходит, их поддерживаете?

- Я поддерживаю не революционеров, а эволюционеров. Я хочу, чтобы моя страна развивалась, а не пятилась назад, в позавчерашний день.

Очень возможно, что нынешняя верхушка оппозиции окажется несостоятельной. Но это не улучшит ситуацию для Кремля. Обанкротятся одни оппозиционные лидеры - вместо них появятся другие, более толковые. Ведь дело не в Навальном или Удальцове. В стране накопилась масса очень серьёзных проблем - это все чувствуют и понимают. Невиданная в истории коррупция, вечное враньё, произвол чиновников, невозможность роста и развития. Протест - не чья-то злая воля, не блажь, не происки иностранных шпионов. Это реакция на нездоровье системы. Хоть весь Координационный совет оппозиции в кутузку пересажай - этим болезнь не вылечишь.

«AиФ»: - Можно ли сказать, что за прошедший год у нас сформировалось гражданское общество?

- Да, за минувший год гражданское общество в России вышло на поверхность, и обратно его уже не запихнёшь. Самым главным и отрадным проявлением растущей активности граждан­ского общества мне кажется даже не политиче­ская составляющая, а стремительное развитие волонтёрского движения. У нас в стране как-то вдруг появилось очень много людей, которые хотят помогать тем, кому плохо: жертвам стихийных бедствий, больным детям, бомжам, пациентам хосписов и так далее. Мы понемногу растём как нация, мы становимся лучше - чуть добрее, чуть отзывчивее, чуть деятельнее. Все мои надежды на хорошее будущее связаны с этой тенденцией.

«AиФ»: - В мае этого года вы были одним из инициаторов «Контрольной прогулки» писателей по Москве. На неё пришли тысячи людей. Значит, писателей до сих пор воспринимают как интеллектуальных и духовных лидеров?

- Мне так не кажется. Прошли времена, когда в России на писателя смотрели как на учителя жизни, философа, проповедника, светоча экономической и политиче­ской мудро­сти. И слава богу, что прошли. Тогда, в мае, так много людей вышло на московские бульвары не из-за уважения к писателям, а потому, что очень уж тревожная в городе сложилась ситуация. Все чувствовали, что пора как-то привести в разум чрезмерно развоевавшуюся полицию.

«AиФ»: - Опубликовав свой предыдущий роман «Аристономия», вы можете сравнить: какого рода книги более востребованы и лучше продаются - серьёзная литература или беллетристика?

- Конечно, беллетристика всегда будет продаваться лучше, чем та литература, читать которую трудно. Это нормально. Читателям ведь от книги в разное время нужно разное. Чаще всего - просто отвлечься от повседневности, отдохнуть. Но иногда нужно найти ответы на какие-то важные жизненные вопросы. Для этого и сущест­вует серьёзная литература. Может быть, она что-то подскажет. По себе знаю: несколько книг, прочитанных в правильный момент, определили всю мою жизнь.

«AиФ»: - Вы, с одной стороны, производите впечатление открытого человека - активно общаетесь с вашими читателями в интернете, а с другой стороны, отказываетесь от «живых» интервью, предпочитаете виртуальное общение. Почему?

- Я не отказываюсь, когда мне есть что сказать. Но прось­бы об интервью поступают - я не преувеличиваю - по два-три-четыре раза в день. Тут уж или книжки писать, или языком болтать. На телевидение я давно уже не хожу. Ехать по пробкам в студию, потом обратно - полдня пропало. И потом, у меня нет такого количества мыслей, чтобы всё время говорить что-то новое, а превращаться в попугая и долдонить одно и то же неохота.

Источник: Аргументы и факты

Эх, а я бы почитал детектив про Ходорковского, из под пера Акунина!..

Моя бабушка была старая большевичка (отрывок из книги Николая Александрова «С глазу на глаз», публикация «Ленты.Ру» от 20 мая 2016 года)

20 мая Григорию Чхартишвили, известному также широкой аудитории под псевдонимами Борис Акунин, Анна Борисова и Анатолий Брусникин, исполняется 60 лет. В 2012 году в издательстве «Б.С.Г.-Пресс» вышел сборник интервью известного литературоведа и критика Николая Александрова с современными русскими писателями. Он назывался «С глазу на глаз». Открывала книгу беседа с Григорием Чхартишвили. С разрешения издательства «Лента.ру» публикует этот разговор. Текст печатается с сокращениями.

- Откуда появился ваш интерес к Японии? И когда?

- С детства. Я прочитал одну книжку, в правильном возрасте, когда определяются какие-то интересы, которые потом долго длятся. Я не взялся бы перечитывать эту книжку сейчас, скорее всего, она не произвела бы на меня никакого впечатления. Но тогда какие-то правильные кодовые слова в ней были расставлены. Это была книжка про жизнь актеров театра кабуки, там все было до такой степени чудно, это производило впечатление такой красивой тайны, что я с тех пор начал интересоваться Японией.

Потом, в силу случайного стечения обстоятельств, у нас на уроках географии разделяли страны между учениками и мне достались Тунис и Япония. Надо было собирать газетные вырезки и периодически делать доклады. В Тунисе никогда ничего не происходило, а в Японии происходило. И как раз в это время, кстати говоря, Юкио Мисима совершил харакири. Я помню большую статью в газете «За рубежом» под названием «Наследники самураев». Это было что-то впечатляющее, потрясающее. Чтобы писатель взял и взрезал себе живот! Я видел один раз члена Союза писателей, он к нам в школу приезжал. Какой-то детский писатель, не помню его фамилию, это было несопоставимо — представить себе, чтобы он что-то такое устроил. Я думаю, с тех пор эта кодировка внутренняя и произошла.

- А школа — была английская спецшкола, насколько я понимаю? Или нет?

- Да, я учился тогда в хорошей школе московской, нецентральной, которая давала такое стандартное, хорошее советское образование. Английский язык, кстати, там преподавали хорошо.

- Поступление в Институт стран Азии и Африки (ИСАА) было связано с какими-то особыми обстоятельствами, или это все произошло довольно спокойно?

- Это произошло довольно странно, потому что в те времена этот институт был очень-очень блатной, попасть туда было очень трудно без лапы. Главное рубилово шло на уровне собеседования, потому что к экзамену допускали небольшое число людей, в общем, всех, кого надо, резали на собеседовании. И я еще к тому же подал заявление на японский язык. Все подавали на японский язык, все. А в нашу группу, по-моему, приняли семь человек. В общем, все это было очень странно, то, что я поступил, то, что я попал на японский язык.

Единственное объяснение у меня вот какое: я в 10 классе ходил в так называемую школу молодого востоковеда при институте, и двум лучшим или одному лучшему, я уж сейчас не помню, выпускнику этой школы давали такой специальный диплом, и он у меня был. Это единственное объяснение. А был он, потому что я интересовался Японией, мне все про нее было интересно.

- А японский язык еще до Института стран Азии и Африки начался? Или все-таки в институте?

- Нет, не знал ни слова, ни единого иероглифа. Я очень хорошо помню первого преподавателя, он был совершенно замечательный, абсолютный японец и по-русски говорил с акцентом, а звали его при этом Владимир Александрович Янушевский. Он был из репатриантов и, видимо, так сказать, сын какого-то белого русского, который женился на японке, скорее всего, я точно не знаю.

- А насколько сильное впечатление произвела стажировка? Я так понимаю, что после института вы отправились в Японию?

- Я поехал в Японию не после института, а еще будучи студентом. Нам очень повезло, потому что Московский университет заключил в ту пору соглашение об обмене студентами с одним частным японским университетом, которым руководил такой колоритный, очень богатый японский дедушка, который, я уж не помню за что, очень любил Россию и Советский Союз. И вот был обмен этими студентами. Это была по тем временам, в конце 1970-х годов, невероятная удача.

Когда я первый раз попал в Японию (я первый раз вообще попал за границу), у меня было ощущение, что я попал из черно-белого кино в цветное. Первый день просто глазам было больно смотреть на все эти краски. И потом, когда через год я вернулся в свою страну, я увидел ее другими глазами, у меня было ощущение, что я попал в фильм «Мой друг Иван Лапшин». Преобладание серого, коричневого цвета, исключительно угрюмые, запертые внутри себя лица, готовые в любую секунду к отпору, то есть то, среди чего ты вырос, что воспринимал естественно, ты вдруг увидел иными глазами, со стороны.

- А как воспринималась японская культура, все-таки вы же все равно смотрели глазами европейца?

- Японскую культуру к тому времени я уже не воспринимал как экзотику. Все-таки я четыре года занимался Японией и уже очень многое про Японию знал, и именно про культуру, и именно теоретически, мне многое было понятно. И никакого такого потрясения от соприкосновения с иной культурой, очень отличной от нашей, у меня не было. Удивление было совершенно детски-глупое; как-то странно: посмотришь, а кругом одни японцы, что-то в этом роде, насколько я помню. А в остальном мне многое было понятно. Япония вообще для меня еще тогда перестала быть страной экзотической. Я эту страну люблю, я к ней очень хорошо отношусь, но она для меня просто страна, люди как люди — хорошие, плохие, всякие.

- Обычно общие места сравнения востока с западом, западноевропейской культуры и японской кажутся надуманными...

- Нет. Они не надуманные. И там есть очень важные, сущностные различия в отношении к жизни. И для меня очень, я думаю, полезно было в этом возрасте, когда формируется личность, столкнуться с этим другим взглядом. Это все не пустые слова, не абстракции, когда говорят в западной культуре, к которой относится, безусловно, и наша культура, ключевое слово «зачем». А вот в дальневосточной культуре главное слово «как». И это принципиально.

Кроме того, меня тогда поразило какое-то совершенно иное отношение к жизни и смерти. В один из первых дней, когда мы приехали в этот здоровенный университетский кампус, там какая-то девочка студентка совершила самоубийство и оставила записку. Обычная история, она была влюблена в какого-то мальчика, он на нее не смотрел. В записке было написано: «Ничего, в следующей жизни мы с ним соединимся». И для японцев, которые меня окружали, вот это «в следующей жизни» — не абстрактный звук. Нельзя сказать, чтобы японцы были буддисты религиозные, нет, но осознание возвращающейся, возрождающейся жизни, тем не менее, оно разлито в воздухе и в сознании.

Еще одна история была позднее, когда я прочитал сочинения третьеклассников японских на тему: «Кем я хочу стать». Девяти- или десятилетние дети. Обычные детские сочинения: кто хочет стать кинозвездой, кто хочет стать не знаю там кем, – но каждое из них кончалось описанием собственной смерти, что совершенно невообразимо у нас. Я проживу 18 лет, потому что дальше не имеет смысла жить, это у нас мы тоже можем прочитать. В 18 лет я покончу с собой. Другое дело: я проживу 88 лет, я всех переживу, и у меня будут правнуки, а умру я тихо и во сне. Каждое сочинение кончалось этим. Это иное, принципиально иное отношение, небоязливое, к концу жизни, это тоже для меня было важно и существенно.

- Тогда и формировался замысел, который воплотился в книгу «Писатель и самоубийство»?

- Нет. Какой замысел? Я тогда был совсем юн, глуп, и меня не интересовали никакие книги, интересовали меня совершенно другие вещи, которые в этом возрасте, вероятно, и должны интересовать. Нет, книжку «Писатель и самоубийство» я придумал и начал писать, когда мне было лет сорок. У меня бы раньше ничего не получилось, и не факт, что эта книжка получилась такой, какой ей следовало быть. Может, еще надо было лет десять подождать.

- Мотив самоубийства так или иначе проходит через всю жизнь, начиная с Юкио Мисимы, и я так понимаю, не случайно вы начали его переводить?

- Мотив самоубийства — это не совсем корректная формулировка. Дело не в самоубийстве, а дело в том, что стоит ли наша жизнь того, чтобы прожить ее до конца, несмотря на все стрелы яростной судьбы. Я, собственно говоря, когда мы в 8 классе по литературе проходили «Гамлета» и должны были наизусть учить знаменитый монолог, тогда впервые обратил внимание на эту проблему. Эта проблема не утрачивает актуальности до тех пор, пока мы живем.

- Семидесятые годы — это такой расцвет застоя, советскости во всем. Пребывание за границей как-то повлияло на вас, или уже до этого было вполне определенное отношение к тому, что происходит?

- Ну, во-первых, я учился в таком полурежимном институте, половина выпускников которого пошла служить во всякие органы с погонами, поэтому это для меня было одним из условий жизни, — все эти комсомольские собрания, на которых все сидели и скучали, общественная работа, трали-вали, пятое-десятое. А когда не с чем сравнивать, ты живешь в этой системе координат. И я был вполне обычный советский юноша, который собирался делать советскую карьеру. Что тогда было верхом советской карьеры? Ездить в загранкомандировки, получать финскую колбасу в заказе, автомобиль «Жигули» престижной модели без очереди.

Потом я поехал в Японию и увидел, как там живут люди, которые добились этого счастья: сотрудники нашего посольства, ТАСС. Я пришел от этого в ужас, потому что они жили в бетонном гетто, оглядывались по сторонам, берегли каждую копейку, кормились всякой дрянью, для того чтобы накопить побольше этих чеков, сертификатов, и я подумал, что нет, такого счастья мне точно не надо. Так что я благодарен стажировке еще и поэтому. Она меня освободила от навязываемой мне со стороны модели благополучия.

- Пойти работать в издательство корректором — это же просто совершенно непредставимо для выпускника ИСАА.

Для выпускника Института стран Азии и Африки это был невероятный, выражаясь по-русски, downshifting. Но это было на самом деле замечательное место работы, волшебное совершенно. Потому что там было два присутственных дня в неделю, и я был абсолютно свободным человеком. Я никогда в жизни никуда не ходил на работу каждый день и не сидел там с девяти до шести. Я мог заниматься чем хочу, другое дело, что я ничем умным в те годы не занимался, но, по крайней мере, я не делал ничего, чем бы заниматься не хотел.

- Переводами художественной литературы вы стали заниматься в это же время?

- Нет. Несколько лет самостоятельной взрослой жизни — это просто валяние дурака, абсолютное. Мне даже странно вспоминать, каким я в те годы был разгильдяем. Но это вообще было время, когда казалось, что завтрашнего дня не будет. Что вот мы живем в стране, которая со всех сторон окружена каменной стеной, железным занавесом, и скоро весь остальной мир про нас забудет, просто будем здесь сидеть и гнить дальше.

Было нарастание событий: ввод войск в Афганистан, бойкот Олимпиады, Польша и «Солидарность», корейский лайнер. Старые вожди, которые помирали один за другим, становились все старее и страшнее, Рональд Рейган, «империя зла». У меня и у всех, кого я знал, было полное ощущение, что мы все здесь сгнием и ничего никогда больше не будет. Поэтому не было никаких особенных стимулов для того, чтобы строить какие-то длительные планы, это было очень странное время.

- Ваш приход в издательство вызывал недоумение у тех людей, которые в любом же случае курировали вас по окончании института? При распределении?

- У меня была при распределении только одна задача: нужно было не попасть в какой-нибудь номерной ящик. И поэтому, когда я увидел «распределение вольное, издательство», — я не собирался туда идти, вообще-то меня звали в аспирантуру, — я подписал это самое распределение в издательство. Потом проректор гэбэшный, когда я сказал: вы знаете, я бы все-таки хотел поступить в аспирантуру, он сказал: подписал, вот иди туда и работай. Я пошел туда работать, потому что у меня не было выбора, и остался, в общем, в результате, я считаю, в выигрыше.

- Получается, практически так же спонтанно появился чуть позже и журнал «Иностранная литература»?

- Много позже. Журнал «Иностранная литература» как раз появился в результате того, что я стал заниматься художественным переводом просто для себя. Мне нравился сам процесс, он меня завораживал. У меня сначала очень плохо получалось, я никому это даже не показывал. Меня бесило, что я читаю текст иностранный, он мне нравится, а когда я пытаюсь передать эту красоту, этот энергетический заряд по-русски на бумаге, получаются какие-то кляксы, все расползается. И помню, я на своей печатной машинке маленькой одну и ту же страницу гонял, гонял, просто потому что мне нечем было себя занять. Это было своего рода бессмысленное занятие.

Все-таки я что-то перевел до конца, это напечатали в журнале, и меня в журнал пригласили работать. Это был уже 1986 год, то есть начинались какие-то шевеления атмосферы. Хотя журнал «Иностранная литература» тогда был совершенно режимным предприятием, меня туда, тем не менее, взяли. Это, конечно, было большое счастье, замечательное место, замечательная работа. До этого я в основном зарабатывал на жизнь техническим переводом с японского языка. Я набил руку и зарабатывал очень неплохо. Переводил очень быстро и очень хорошо, не понимая абсолютно, что такое «ориентация спутника по трем осям в безвоздушном пространстве». Это как алгебра — неважно, что значит a, b, c, главное — расставить все на свои места.

- А художественные переводы были тоже с японского?

- С японского и с английского. Но английских переводчиков было много, в том числе много хороших. А с японскими было проще. Мне нравилось переводить с японского, перевод с английского мне казался слишком легким. Мне Мисиму было трудно переводить, он невероятно сложный для перевода писатель. Не в грамматическом смысле и не потому, что он пишет сложно — хотя он пишет сложно, — а потому, что очень легко потерять волшебство, а оно там, безусловно, есть. И для того чтобы раскрыть секрет этого волшебства, приходится очень долго крутить и вертеть этот самый кубик Рубика, чтобы каждый цвет встал на свое место. Это занятие чудесное, оно очень долго меня занимало, лет двадцать. Я занимался художественным переводом, в общем, с большим удовольствием.

- Если говорить о личном и семейном. В западной и восточной культуре, в японской в частности, насколько различны представления о семье?

- Не знаю, не берусь судить. Японская семья уже не такая, какой была традиционно. Все меняется. Но она, конечно, очень отличается от нашей семьи. В значительной степени еще сохраняется твердое распределение обязанностей между мужчиной и женщиной. Мужчина зарабатывает деньги, женщина их тратит. Он отвечает за первое, — сколько заработал, столько заработал, — она отвечает за то, чтоб этих денег семье хватило.

Японские женщины, как это часто бывает в традиционных, патриархальных обществах и во многих вообще восточных обществах, гораздо взрослее и сильнее мужчин, как мне кажется. Просто потому, что на них больше ответственности, у них больше выдержки. И вообще японская девочка традиционно воспитывалась в сознании того, что жертвенность — это хорошо. От этого, как мне кажется, японская жена в настоящей семье не очень часто бывает счастливой, но именно на ней семья и держится. Впрочем, семья всегда держится на женщине.

- Довольно часто говорят, что советская эпоха 1970-80-х воспитывала инфантильность в людях.

- Мы говорим сейчас про Советский Союз? У меня не было такого ощущения, что мы, люди моего поколения, инфантильны, скорее наоборот. Инфантильны нынешние молодые люди, а мы взрослели, как мне кажется, гораздо быстрее. По очень простой причине: В Советском Союзе было общество неблагополучное, как бы сказать, в этическом смысле. Ты в очень раннем возрасте сталкивался с тем, что вокруг все время врут. И для того чтобы нормально жить в этом обществе, в него вписаться, тоже нужно было научиться врать, притворяться. Это быстро развивает привычку к двойному мышлению, двойным стандартам. В этическом смысле — плохо, а в смысле интеллектуальном — очень хорошо. Это развивает изворотливость, вырабатывает в тебе несколько систем внутренней защиты, ты ставишь, учишься ставить в раннем возрасте эти блоки.

Нынешний молодой человек, у меня такое ощущение, лет до тридцати остается ребенком, он все еще выбирает путь в жизни: то попробовал, се попробовал. Мы, мои сверстники, в большинстве своем жили по-другому: в 22 года ты заканчиваешь институт — и всё, ты выходишь в большую жизнь.

- А ощущался разрыв в поколениях родителей, отцов и дедов?

- О да, конечно. Моя бабушка была старая большевичка, причем самая настоящая. Участница Гражданской войны, у нее в руке, она давала мне пощупать, сидел осколок от белоказачьего снаряда. И она была абсолютно такая — «наш паровоз вперед летит» и все такое прочее. Она была уже старенькая, сидела у телевизора, дремала, но как только звучала какая-то революционная песня, она сразу встряхивала головой, как боевой конь, и начинала подпевать: «в коммуне остановка», и все такое прочее.

- Она что-нибудь рассказывала? На нее сталинское время как-то повлияло?

- Повлияло, конечно. Она рассказывала очень много про Гражданскую войну, потому что много там повидала всякого страшного. Я еще вырос под эти страшные рассказы про взятых в плен и расстрелянных заложников, которые мной воспринимались как что-то нормальное. Гражданская война, видимо, так и должна вестись. И конечно же, эти рассказы про 1930-е годы, кто на кого настучал, кто на кого не настучал.

Нет, это поразительно, наша страна, в общем, в короткий исторический период дала несколько абсолютно разных типов человеческой жизни и человеческого поведения, которое считается правильным. Я считаю, что вообще людям моего возраста очень повезло. Я имею в виду соотечественников. Потому что, как мне кажется, интересность и ценность человеческой жизни в значительной степени зависит и от того, сколько жизней ты прожил за свой промежуток жизни. Если ты родился в Швеции, то ты проживешь до 95 лет, пока от Альцгеймера не умрешь. Проживешь одну жизнь, в одной реальности. Я за свою жизнь прожил уже четыре или пять жизней и успел пожить уже в нескольких странах. Очень интересно.

- Это бабушка с материнской стороны, я так понимаю. Насколько я знаю, она еще потом в Авиационной академии училась?

- Да, она была одна из немногих женщин, которые в 1930-е годы окончили Военно-воздушную академию имени Н.Е.Жуковского, и всю жизнь очень этим гордилась. И ее последующие неприятности были связаны с тем, что ее начальник, покровитель, начальник академии Тодорский (был такой генерал, но тогда он еще не был генералом), он был ее командиром во время Гражданской войны и потом перетянул в академию. Тодорский был, естественно, репрессирован, и у нее после этого были всякие неприятности, но, слава богу, ее не арестовали.

- А бабушка с дедом тоже познакомились во время Гражданской войны?

- Да-да. Дедушка был тоже из большевиков. Он был солдат Первой мировой войны, председатель полкового комитета, потом чекист. Как моя мать говорит, добрейший души человек в семье. Но это нас не должно удивлять, мы таких примеров много знаем. Я его не застал, бабушка с ним развелась, по-моему, на почве троцкизма, еще в 1920-е годы.

- А с вашей точки зрения, что дало этому поколению возможность оставаться верным тем идеям, которые потом воспринимались совершенно по-другому?

- Ну, во-первых, выработанный защитный механизм. Во-вторых, я думаю, что каждому человеку очень тяжело отказываться от прожитой жизни и признавать, что он прожил ее неправильно. Человек гонит от себя эти сомнения. Во всяком случае, это требует какого-то невероятного мужества, чтобы вдруг на склоне лет признать, что все, ради чего он жил и за что он сражался, было неправильно. Таких людей единицы.

- Но ведь это был совершенно другой темперамент, насколько я понимаю, сопоставимый с каким-то даже религиозным опытом.

- Вы знаете, я не склонен это сакрализировать. В значительной степени это была еще — для этих людей, особенно выбившихся из низов, — история успеха. Моя бабушка очень любила вспоминать про свое сиротское нищее детство и про то, чего она в своей жизни добилась, какие у нее есть ордена, какие у нее есть медали, что она член того, пятого, десятого. И собственно говоря, я даже к этому не склонен относиться с осуждением или иронически, потому что все-таки царская Россия была страна, где у 90 процентов людей не было никакого шанса в жизни, совсем. И поэтому тем из них, кому в результате революции удалось продвинуться по социальной лестнице, если выражаться таким пошлым языком, у них были основания быть благодарными советской власти.

- Как осваивалась русская литературная классика?

- Во-первых, я сын учительницы русского языка и литературы. Весь дом был завален книжками или выдранными, как это тогда водилось, страницами из толстых литературных журналов, из которых выкидывалось все идеологическое, а то немногое ценное, что там находилось, бережно сохранялось. Дома все время читали.

Во-вторых, очень важно для ребенка, я думаю, то, что от меня прятали книжки. Нет более сильного стимула, чтобы заставить ребенка читать. Я вот, например, очень хорошо помню, как мать меня вынудила прочитать роман «Война и мир», когда мне было лет одиннадцать, что ли. Она мне сказала: видишь этот четырехтомник, вот чтобы я у тебя в руках его не видела, ты еще маленький, ничего не поймешь, не касайся его. Я, естественно, когда ее не было дома, вместо того чтобы заниматься каким-то важными интересными делами, в солдатики играть, как идиот, брал, читал и все ждал, когда там будет что-нибудь, что может привлечь мое внимание.

Так же я прочитал огромное количество книжек. Может быть, слишком рано, а на самом деле не рано. Я прочитал «Мастера и Маргариту», когда мне было 10 лет. Я не понял ничего, но что-то почувствовал. У детей очень развито чувствилище. Если они что-то не понимают, они чувствуют, что есть нечто, нечто привлекательное, нечто харизматичное.

- То есть бессистемное чтение?

- Абсолютно бессистемное, я читал все подряд. Я был мальчиком, которому жалко расставаться с чтением. Я выработал моего собственного изобретения систему ходьбы по улицам с книжкой в руке, потому что мне было жалко просто ходить по улице, и я ходил по улице, читая на ходу. Причем ходил очень быстро и никогда ни с кем не сталкивался. У меня, как у летучей мыши, выработались какие-то сенсоры, поэтому я все время читал. Я записывался в библиотеку, прочитывал все, что меня интересовало. Интересовали меня в основном исторические романы. Потом записывался в другую.

- Иными словами, в школе была освоена вся классика?

- Не без пробелов, конечно, но да. Собственно, 99 процентов того, что я знаю про жизнь сейчас, вычитано мною в книжках.

- Если обратиться к Эрасту Фандорину — о детстве Фандорина, о том, каким образом он воспитывался, не известно практически ничего.

- Про детство Эраста Фандорина немножко есть в первой книжке — романе «Азазель». Мы там получаем какие-то сведения о его отце, мы знаем, что он рос без матери, мы знаем, что его воспитывала англичанка. Мы знаем, что он учился в гимназии. Но этот жанр не предполагает, по моему представлению, углубления в прошлое и лирических отступлений, потому что от этого теряется темп. «Азазель» — роман стартовый, он весь прыгающий, как кузнечик, и я, когда нужно было свернуть в сторону, не находил для этого места. Это нарушает рисунок. Структура романа организована по принципу водоворота, который начинает двигаться по краю сначала медленно, к концу воронки быстрее, быстрее, чтоб нельзя было уже остановиться. И все, здесь очень мало пространства для маневра.

- Иными словами, это своего рода отсылка к некоторым литературным образам и образцам?

- Да, я, когда стал продумывать правила серии про Эраста Фандорина, решил, что воспользуюсь этим приемом. Поскольку ясно — во всяком случае, мне тогда было ясно, — что я обращаюсь к читателю начитанному, обладающему примерно таким же багажом, как я. Ему можно обозначить несколько штрихов, и он сразу узнает этого персонажа, я могу не тратить время на описание его истории. Он сразу уже что-то срисовал, он его опознал, а это, в свою очередь, даст мне очень продуктивную возможность обмануть ожидания читателя. Потому что он уже знает, что этот персонаж будет вести себя так-то и так-то, а на самом деле — фигушки. Я потом возьму и превращу этот характер в нечто другое. Эта литературно-аллюзивная игра очень важна еще и в сюжетном смысле. Это не просто игра с читателем в эрудицию, читателю все время в этом жанре нужно на этом самом спиннинге держать эту самую леску натянутой. Иначе он сорвется и уйдет.

- А как вообще появился Фандорин?

- Я довольно долго думал, что бы мне написать беллетристическое. У меня ушло на это несколько месяцев. Но я очень хорошо помню день, когда у меня вдруг бац — и все сложилось. Это было, как ни странно, 1 апреля. 1 апреля 1997 года. Я вдруг понял точно совершенно, что это будет за жанр, что нужно делать не то, что хочет от меня получить читатель, и то, что понравится публике, потому что тогда ничего хорошего точно не сделаешь. Надо делать то, что ты действительно больше всего любишь и что тебя больше всего заводит. А дальше уже вопрос сочетания светил. Ты как минимум получишь удовольствие, а если тебе еще повезет и это совпадет со временем, настроением и т. д., то еще будешь иметь успех. Тогда совсем отлично. Но ты в любом случае в выигрыше. Можешь выиграть три рубля, а можешь — весь земной шар. В этом диапазоне.

Я больше всего на свете люблю историю, мне больше всего интересен именно этот период русской истории, я люблю игру, я люблю детективы — тогда любил, в ту пору — и, естественно, литературу. Это материал, с которым и надо было работать. И я очень хорошо помню, как у меня возникла первая сцена из этого романа, что, впрочем, многократно описано в разных литературных произведениях. Я вдруг увидел сад, увидел девушку с женщиной, сидящей на скамейке, подошел молодой человек, покрутил барабан револьвера и выстрелил себе в голову. А уже дальше мне стало интересно разбираться, что там произошло. Молодой человек, я думаю, застрелился из-за того, что я в это время работал над книгой «Писатель и самоубийство». У меня там без конца все стрелялись, вешались и топились.

- А само имя героя, который потом вдруг дал возможность вертеть его как угодно, даже рассматривать всякие неожиданные совпадения с именами чеховских персонажей?

- Чеховский персонаж Дорн у меня еще в голове тогда не сидел, но мне нужно было правильно звучащее имя. Я, впрочем, каждый раз, для каждого персонажа долго кручу разные имена и до тех пор, пока не щелкнет, не останавливаюсь. Это очень важно. Если ты персонажа назвал неправильно, он у тебя не оживет. У меня есть такие случаи, вроде все придумал правильно, а он все равно неживой, потому что ты не угадал, как его зовут.

Фандорин — это имя, которое я искал очень долго. Мне было понятно, что это должна быть фамилия типа Фонвизин. Мне нужна была русифицированная немецкая фамилия, потому что я знал, что потом будет идти история про предков и про то, как он приехал из Германии. Значит, здесь еще нужны были сознательные или подсознательные ассоциации, которые включались бы: Фанфан-тюльпан, журналист Фандор, масса всего. Это должно было быть имя, с одной стороны, звонкое, веселое, с другой стороны — с некоторым печальным прифепетыванием. 1 апреля оно у меня появилось, и я понял, что персонаж будет.

- А карамзинское имя Эраст?

- Эраст и Лиза, ну, конечно, да, в первом романе для меня это тоже имело значение. Еще у Пушкина был приятель, которого звали Эраст Петрович, мне понравилось сочетание этих имен, в нем была какая-то милая архаичность.

- Марина Цветаева говорила, что, когда писатель берет псевдоним, он отказывается от отчества. Появление альтернативного, еще одного лица, которое создает Эраста Петровича Фандорина и выступает как автор детектива, — это входило в план или нет?

- Конечно, конечно. Я ведь японист и поэтому очень хорошо понимаю все значение смены имени. В Японии в прежние времена человек — мужчина, во всяком случае — мог поменять имя несколько раз в жизни. Это означало, что он меняет свою внутреннюю суть, он называется по-другому, он становится другим. Я, естественно, не собирался становиться совсем другим, но в качестве автора я должен был стать другим. Мне нужно было внутренне раскрепоститься, мне нужно было избавиться от всякого рода комплексов. Я ведь, в конце концов, довольно много всего написал под собственной фамилией. Здесь мне нужно было переключиться на иное состояние. И когда сказал себе, что я это пишу не в качестве Григория Чхартишвили, а в качестве Бориса Акунина, у меня это получилось.

- Фандорин расследует дело одного из главных героев конца ХIХ века, я имею в виду Скобелева (роман «Смерть Ахиллеса»), разумеется, и более того, забавно, что роман попадает в число библиографических источников в серьезных исторических книжках о Михаиле Скобелеве и о тайне его убийства наряду с исследованиями историков. Но вопрос хотелось задать другой: намеренное отстранение Фандорина в романе «Весь мир театр» от дела Петра Аркадьевича Столыпина — жест важный?

- Ну конечно. Я просто подразнил читателя. Читатель, не думаешь же ты, что я буду снова делать то, что один раз уже делал. В тот раз я исследовал загадку убийства Скобелева, теперь буду исследовать загадку убийства Столыпина. Какой мне в этом интерес? Зачем я через десять или сколько там лет буду снова по той же лыжне ехать? Нет-нет, это совершенно была сознательная провокация.

- Притом что фигура Столыпина в какой-то степени смыслообразующая для начала ХХ века.

- О да, конечно. Столыпин — фигура, о которой, я думаю, еще много будут говорить и спорить, притом что я ни в коей степени не являюсь сторонником политической доктрины Столыпина. Но я думаю, что, если бы он сохранил власть, очень вероятно, что революции бы у нас не было. Просто у меня уже есть в этом моем списке политический триллер «Статский советник», где речь идет о той же самой мутной воде, где спецслужбы якшаются с террористами, кто кого использует, кто от этого получает прибыль.

- Если говорить о том, как будет развиваться дальше фандоринская вселенная, у нее есть какие-то границы, жестко обозначенные, или нет? Вы определяете какие-то пределы развития?

- Это как космическая станция. Есть некий центральный модуль, который имеет определенные параметры, и есть отсеки, на которые может навинчиваться разное количество других кораблей, а на них что-то еще. Основной модуль — приключения Эраста Фандорина — с самого начала мною определен. Осталось еще, собственно говоря, две книжки, и тогда он будет закончен. Так было запланировано, в общем, с самого начала.

- Для любого романиста смерть героя — один из самых важных и существенных моментов, тем более для автора приключенческого жанра. Вы уже обдумываете, решаете, в каком состоянии оставите героя?

- Я, конечно, думаю, как я буду расставаться с Эрастом Петровичем Фандориным. Я постараюсь сделать это так, чтобы у нас с ним не было претензий друг к другу. В конце концов, с Пелагией я расстался по-хорошему, я ее не убивал, она попала туда, куда хотела. А может быть, и не попала, ей это примерещилось. Во всяком случае, я ее не прикончил. Для Эраста Петровича я тоже придумаю что-нибудь особенное.

- От романа к роману тема смерти начинает казаться все более и более актуальной применительно к Эрасту Петровичу.

- Мне так не кажется. Мне, наоборот, кажется, что тема смерти актуальнее всего в молодости, у молодого человека. Чем человек становится старше, тем менее страшной, тем менее актуальной становится эта штука. И речь в этом романе идет о теме, которая меня очень занимает, естественно, потому что я приближаюсь к этому возрасту. Как правильно прожить, так сказать, «заходную» часть жизни, чтоб она была не угасанием и не спуском, чтоб это было продолжением подъема, пускай в других условиях и по другим правилам. Я надеюсь, что Эраст Петрович Фандорин в этом смысле может меня многому научить и помочь.

- Владимир Семенович Маканин как-то сказал, что Александр Сергеевич Пушкин объяснил все для своего читателя, единственное, чего он не сделал, — не рассказал, как человеку жить в старости. Согласны с этим?

- Я думаю, что Пушкин много что мне не объяснил. Во-первых, Пушкин намного моложе меня, это значит, что мне приходилось сталкиваться с проблемами, с которыми ему сталкиваться не приходилось. Конечно, он умер молодым человеком, и это, безусловно, потеря для культуры, литературы, истории нашей страны. Ну что ж, мы будем заниматься альтернативной историей. Что было бы, если бы не умер Дмитрий Веневитинов в 22 года, если бы не убили Михаила Лермонтова в 26 лет, и т. д., и т. п. Но вот что у нас есть, то есть, с чем мы живем, с тем мы и работаем. Пушкин так поразительно много успел за 37 лет своей жизни, спасибо ему за это.

Источник: «Лента.Ру»