Алексей Иванов

Алексей Иванов: "Время покажет, кто Гомер, а кто хрен с горы"
(Интервью от 22.12.2005)

Звезда пермского писателя Алексея Иванова взошла на литературном небосклоне два года назад, когда вышел его роман "Сердце Пармы" - историко-мифологическое повествование о противоречиях, разрывавших Пермь в ХV веке. Затем появилась повесть об учителе географии "Географ глобус пропил", а нынешней осенью выпущен еще один "пермский роман" писателя - "Золото бунта, или Вниз по реке теснин" - орнаментальная детективная проза о сплавщиках, кладах и человеческих страстях, бурных, как река Чусовая. Роман был грамотно раскручен, порциями выдавался читателям в разных журналах еще до выхода в свет книги и вполне предсказуемо стал бестселлером.

В этом году компания “Централ Партнершип” выкупила права на экранизацию романа “Сердце Пармы”; съемки исторического блокбастера, который, возможно, окажется одним из самых кассовых фильмов в истории отечественного кинематографа, планируется начать в 2007 году. Ксения Щербино побеседовала с Алексеем Ивановым о любви к пермской земле, издателям и читателям.

Вы поступили на факультет журналистики Уральского университета, а через год ушли. Ваше второе образование - искусствовед. Почему вы выбрали именно эту профессию?

Искусствовед – не второе образование, а первое и единственное. Вообще-то я не вписываюсь в облик искусствоведа. Искусствовед – это либо высокий профессионал, либо жена олигарха. А я ни то, ни это. Но я и не собирался работать в музее или выходить замуж за буржуина. Выбирая образование, я предпочёл иметь не узкую специализацию, а широкую эрудицию. Поэтому и поступил всё в тот же Уральский госуниверситет на факультет истории искусств.

Расскажите о созданном Вами краеведческом музее. Как появилась идея, было ли сложно ее воплотить, почему музей закрыли?

Вообще-то вопрос о музее более уместен, если бы Вы расспрашивали меня по поводу повести “Географ глобус пропил”…Мне не хочется вспоминать о тех временах, потому что обида до сих пор не остыла. Музейчик у меня был замечательный – и не только по моей оценке. Он находился в ведении Дома пионеров и являлся скорее художественным, чем краеведческим.

Могу признаться без ложной скромности, что идея музейчика с точки зрения педагогики была отличной. В чём главная проблема гуманитарных ценностей (именно гуманитарных, а не этических)? В отсутствии “сцепки” с реальной жизнью, с бытом. Особенно у детей, у которых и так-то в силу возраста с умом небогато, да ещё и Голливуд с МТV что найдёт – то прокомпостирует. Говоря проще, без наворотов, я с подростками путешествовал по разным историческим местам своего региона, а потом в музее мы совместно создавали и выставляли работы по темам своих путешествий. Особенно важно то, что это были именно походы с неформальным общением и совместным преодолением трудностей, потому что краеведение экскурсионное - “в одно ухо влетает, в другое вылетает”.

Скажем, проплыли мы по реке Чусовой – изготовили диораму со старинными барками из картона среди утёсов из пенопласта. Съездили в город Чердынь – построили макет деревянного Чердынского кремля из “брёвен”, “нарубленных” из прутьев старой метлы, в еловом лесу из веточек от искусственной новогодней ёлки. И так далее. Ведь дети запоминают не какие-либо абстрактные исторические сведения, а самих себя в походах по конкретным историческим местам. При моей системе работы собственные приключения детей и приобретённые ими умения оказывались неотъемлемыми от гуманитарной “сверхзадачи” похода и творческих работ. КПД музея был в разы выше КПД уроков краеведения. Об этом я могу судить по дальнейшему жизненному пути мальчишек, ходивших в мой музей. Или ходивших-ходивших, да бросивших.

А закрыли мой музей на волне оптимизации народного образования. Педагогическим чиновникам он на хрен не был нужен. Хотя, скажем, бизнесмены, которым принадлежало здание, где располагался музей, согласны были сдавать помещение музея в аренду Дому пионеров бесплатно хоть до второго пришествия. Начальство же посчитало чересчур для себя обременительным раз в год обновлять договор. И теперь на месте музея бильярд.

Ваш интерес к прошлому, к язычеству связан... с чем?

Интерес к прошлому… Представьте сами: человек всю жизнь живёт на пермской земле и активно по ней путешествует – и вдруг случайно увлёкся пермской историей. Бывают же такие совпадения! Тему язычества я не стал бы выделять из всех прочих. Мой интерес к язычеству такой же, как интерес, например, к деревянной архитектуре или к вопросам совести. Надеюсь, это видно и по моим романам. Язычество до сих пор одна из важнейших составляющих нашего общественного сознания. Мы боимся примет, верим гороскопам, читаем фэнтези и мечтаем обзавестись психоаналитиком – а это всё язычество. Восхищаясь художественной выразительностью некоторых языческих феноменов, я не принимаю его этики, тем более метафизики. И яркость картин языческой жизни не означает моей приверженности к язычеству. Эти опасные игрушки я с радостью отдаю толкинистам.

Во всех ваших книгах сквозит неподдельная любовь к Перми. Чувствуете ли вы себя пермяком? Хотели бы вы жить в другом городе?

Пермь я, конечно, люблю, хотя некоторые вещи меня порой бесят. Но это дело обычное. Мне Пермь нравится для бытовой, повседневной жизни. Я не учёный, которому нужен институт, и не поп-звезда, которой нужен стадион, поэтому я не рвусь в столицы, будь то Екатеринбург или Москва. Свои дела я могу решить по Интернету. А мой жизненный ритм адекватен ритму окраины большого провинциального города. Культурная среда – это совсем другое. И я никогда не признавался в любви к городу Перми, не воспевал утренние дымы над Мотовилихинским заводом и прогулки по Комсомольскому проспекту с чтением Блока вслух. Я люблю пермскую землю, а это несколько иное, нежели город Пермь. Иные смыслы. И я не знаю, что такое “быть пермяком”. Говорить быстро и невнятно? Ходить в летнюю жару по улице Ленина голым по пояс? Напиваться в зюзю на набережной? Если посмотреть пермскую газету “Ва-Банкъ”, то пермяк – это тот, кто бесконечно торгует фланцами и чугунными трубами и неутомимо устанавливает в подъездах железные двери.

Противостояние центр-провинция актуально для России?

Абсолютно актуально. Более того, на этом противостоянии и держится русская культура – словно электрическая дуга между катодом и анодом.

Ваш последний роман “Золото бунта” отчетливо перекликается с "Сердцем Пармы", или для вас это совершенно разные книги?

Наверное, читатель или критик может сравнивать разные произведения одного и того же автора, но мне как автору делать это тяжело. Я ставил перед собой очень разные цели, и единственный критерий, по которому я могу сравнивать свои произведения, - это степень собственного удовлетворения от достижения этих целей. Как возможно сравнить, что лучше: жарить лук или стрелять из лука? Только по принципу “смотря когда” и “кому что по душе”. Дело осложняется ещё и тем, что сам-то я изменился за пять лет, прошедших со времени написания предыдущего текста.

"Золото бунта", похоже, рассчитан на более массового читателя, чем "Сердце"?

Точно, "Парму" я писал, не оглядываясь ни на кого. Как хотелось, так и делал – пускай даже это никому не понравится. А “Золото” я писал с учётом читателя и прежде всего читателя: чтобы было интересно. Чтобы книга “пошла”, и чтобы издатель меня любил. Не вижу ничего зазорного в желании понравиться читателю. Для него и старался. Проблема в том, чтобы не пойти на поводу у низменного вкуса (точнее – у безвкусицы), чтобы не завираться. Почему-то увлекательность и динамичность романа расценивают как прегрешение против литературы. Дескать, “голливудщина”. А что, нудятина лучше? И не моя вина, что завораживают в первую очередь “приключения тела” (“секс, дрэгс, рок-н-ролл”). В “Золоте” приключений мысли не меньше, и если читатель их не заметил – ладно, хотя бы сюжетный драйв оценил.

Критик Лев Данилкин назвал Вас “золотовалютным резервом русской литературы”, как бы Вы прокомментировали это? В чем Вы видите основную ценность Ваших произведений?

Разумеется, мне было очень приятно прочитать такую аттестацию. Тем более, от самого Льва Данилкина. Но литературный критик – тоже художник, и одна из его задач – нарисовать “портрет” книги. Портрет – не фотография, а критик – не литературовед. Кое-что он говорит просто из удовольствия, от лихости творца. Тот же Лев Данилкин никогда за словом в карман не лез, и в его отзывах я был в разных ипостасях. “Сердце Пармы”, например, было охарактеризовано как “чудо-юдо-рыба-кит”.

Время покажет, кто Гомер, а кто хрен с горы. И если бы из произведений можно было извлечь ценность помимо собственно произведений, то я бы давно её извлёк и, наверное, продал бы, чтобы жить припеваючи.

Может ли писатель сегодня полностью посвятить жизнь литературе и жить только литературным трудом? Ощущаете ли Вы какой-либо “диктат” рынка? Как относитесь к экономической стороне вопроса?

Вообще-то, конечно, в вопросе взаимоотношений литературы и рынка я ещё неофит, а неофиты, как известно, святее папы… “Диктат рынка” я ощущаю, но пока что он меня не тяготит. На мой взгляд, для профессионала в этом диктате нет катастрофы. Это объективное условие, которое ты должен соблюсти, если ты профессионал. На горло твоей песне никто не наступает, но твою песню никто не будет петь, если она никому, кроме тебя, не интересна. Ну и будь интересен. Пиши так, чтобы быть востребованным и хорошо оплачиваемым автором – вот и всё. Если не получается – значит, ты непрофессионал, а чемпионов подъезда по пинг-понгу не приглашают на Уимблдонский турнир. А если ропщешь на то, что не везёт, – значит, ты ещё не уяснил смысла понятия “неизбежные риски”. Литературный рынок, с точки зрения провинциала, – это лотерея. Русская рулетка. Может, тебя заметят – а может, и нет (со всем твоим профессионализмом). Если ты не согласен с такими условиями – не играй в эту игру. Никто тебя за уши в литературу не тащит. Это жёсткие слова, но что поделать?

Плач по поводу рынка, который губит литературу, мне представляется фальшивым. Надо разобраться со всех точек зрения. Если это плачет читатель, то зря он плачет. Рецепт прост: не читай дряни. Никуда не делась классика, которую тоже издают; есть великолепные современные авторы. Чего плакать-то? А если это плачет писатель, то здесь секрет уже не в рынке, а в самом писателе.

Если ты боишься проигрыша – не пиши. Если всё равно пишешь – не сетуй, проигравши. Всё это я говорю не с точки зрения себя нынешнего: дескать, тебя-то издают, вот ты и поучаешь. Я ещё неплохо помню предысторию себя самого. От первой опубликованной повести до первой книги у меня прошло 13 лет, в течение которых об меня, в основном, только ноги вытирали. Я знаю, насколько это обидно и несправедливо. Да и неразумно, в конце концов.

И последнее: Ваши произведения очень популярны; скажите, кто, на Ваш взгляд, Ваш читатель?

О своей популярности я узнаю лишь из Интернета и как-то не очень в неё верю. На последнюю читательскую встречу со мной в Перми пришло лишь семь человек, да и то никто из них не читал “Золото бунта” (он, как я понимаю, и является главной причиной “популярности”). Так что объективной, эмпирической информации о “моём читателе” у меня нет. А субъективно… Не знаю. Стараюсь, чтобы было интересно любому читателю. Хотя это и невозможно.

Источник: ПОЛИТ.РУ
Биография автора: здесь.

наимудрейшее интервью, видно, что человек знает о чем говорит, а уж как говорит! сразу видно, что он - писатель, довольно много метких фраз.

"Сердце Пармы" обосновалось в Перми
(Интервью "Российской газете" от 16.07.2009)

В Перми состоялся необычный историческо-литературный фестиваль "Сердце Пармы". Одним из его вдохновителей стал автор одноименного романа, трижды номинант "Национального бестселлера" и финалист "Большой книги-2006", писатель и краевед Алексей Иванов.

Российская газета: В ваших книгах можно найти и исторические, и фантастические сюжеты. Фантастика нынче популярна, а история и исторические романы?

Алексей Иванов: История интересна всегда. Но вот популярной она становится только при ее подаче через современные технологии продвижения исторического контента.

Например, во времена Вальтера Скотта такой технологией был роман. Сейчас технологий больше: блокбастер, конспирологический детектив, ролевая игра. И так далее. Я предпочитаю фантастику. Разумеется, она не везде уместна: нелепо описывать облет Кутузовым батареи Раевского на НЛО. Но если пишешь про совсем уж старину, как в "Сердце Пармы", или глухомань, как в "Золото бунта", - то почему бы и нет? Сама история полна фантастики. Разве можно представить Куликовскую битву без видения отрока Варфоломея? Или беснования опричнины без отсветов Страшного суда? Однако фантастика в историческом тексте - только прием, а не структурная основа.

РГ: Стоит ли различать историю с кафедры, историю со страниц ваших книг и историю, представленную вами на фестивале "Сердце Пармы"?

Иванов: Конечно, стоит. Изучать историю надо по лекциям с кафедры. А представлять - по романам. Или ощущать - по интерактиву: скажем, по туризму или по ролевым играм. Туризм и ролевые игры - это и есть суть фестиваля "Сердце Пармы".

Влезть в атмосферу эпохи можно как раз тогда, когда ты стоишь на поле былой битвы, заросшем травой, и вокруг такая же жара, как пятьсот лет назад, те же самые леса и горы, та же тяжесть кольчуги, звон меча и поразительное ощущение масштабов. Ты сам маленький-маленький, а земля большая-большая, но твое дело, дело маленького человека, соразмерно этой гигантской земле - потому оно и осталось в памяти поколений.

РГ: Если бы вы получили госзаказ на учебник по истории, написали бы? Какой он был бы?

Иванов: Не учебник. Книгу бы - с удовольствием. Прямо скажем, я даже на это набиваюсь. Мне страшно интересно написать о пугачевщине. Но не как о бунте, а как о народном проекте казачьего переустройства России. Как о гражданской войне между крестьянами и рабочими. Как об эволюции бунта от криминала, корпоративного заговора яицких казаков, к попытке отката страны, переживающей высший пик индустриального величия, в крестьянский социум. И далее - в национально-освободительную войну, из нее - в гражданскую, а финал - где и старт: в криминале. То есть показать пугачевщину как весь спектр вооруженных восстаний в России - от батьки Махно и комдива Чапаева до чеченских полевых командиров и уралмашевских бандюганов.

РГ: Ваша последняя книга называется "Блуда и МУДО". Страшно представить какой будет ваша следующая?..

Иванов: Не знаю, мне не страшно. Следующая книга должна выйти осенью, и она будет называться "Хребет России". Чего тут страшного?

Источник: http://www.rg.ru/2009/07/16/ivanov.html
Биография автора: здесь.

Через Парму к звёздам
(Интервью от 19.09.2005)

Писатель, которого уже успели назвать Львом Толстым ХХI века, Алексей Иванов сидит у меня на кухне. Мы дружим почти 20 лет. Только что в Москве, на ВДНХ, прошла презентация его новой книги «Золото бунта, или Вниз по реке теснин». Иванов потрясён ажиотажем, говорит, что просто устал раздавать автографы. Признаётся, что именно о таком дне он мечтал. И при этом испытывает страшное разочарование. Слава и признание пришли слишком поздно. Когда нет сил этому радоваться.

Мы познакомились в общежитии факультета журналистики Уральского университета. Иванов вскоре бросил учёбу на журфаке, поступил на факультет искусствоведения. Впоследствии он поменял массу профессий: был сторожем, школьным учителем, журналистом, преподавал в университете. И – работал гидом, проводником в туристической фирме, которая занималась организацией походов по пермским рекам. Рекам, по берегам которых стояли вогульские прокудливые берёзы, – вогулы в саркофагах вешали покойников на деревья. Рекам, которые вымывали кости мамонтов, и потому древние пермяки считали, что мамонты живут под землей.

Затем появились пристани уральских заводчиков, которые по весенней высокой воде везли в Москву на барках железо. А позже – сталинские лагеря. Однажды вместе с Ивановым мы ночевали на территории заброшенного лагеря, где ещё видны остатки карцера, вышек и промзоны. Жуткое впечатление: как будто люди ушли, а их боль осталась…

Иванов писал книги. О том, что происходило в этих местах. Их не печатали. Он создал музей в Доме пионеров, через год его оттуда попросили: музей не приносил прибыли. Он привык быть неудачником, над которым смеются. Когда народ зарабатывал деньги, он перепечатывал на старой пишущей машинке свои романы, но издательства возвращали рукописи с завидным упорством.

И вдруг система дала сбой. Вышли сразу две книги: «Географ глобус пропил» и «Сердце Пармы». Обе заняли лидирующие позиции в списках продаж книжных магазинов и вызвали большой резонанс в литературных кругах. Иванов оказался создателем нового жанра, объеденившего фэнтази и исторический роман. Московский читатель, который до сих пор считал, что Парма – это город в Италии, узнал, что это ещё и древнее название пермской тайги. Тайги живой, у которой есть душа. Читать о том, что происходит в Парме, оказалось даже интереснее, чем про Средиземье Толкиена.

Я признаюсь Иванову, что иногда, засыпая, представляю себя защитником прежней столицы Пермского края – Чердыни. Парадокс – Чердынь защищается от войск московитов, посланных Иваном Грозным для восстановления конституционного порядка (говоря современным языком). Московиты, не разбирая, кто прав, кто виноват, просто методично всё выжигают. Москва предстает городом–монстром, который рушит культуру. Иванов возвысил провинцию, которая хоть и живёт мелкими интересами, но именно благодаря этому умеет разглядеть малейшие ростки добра.

Иванов без остановки

Стол, табуретки, старый диван. На столе – она, родимая, помидоры, курица, полная окурков пепельница. Около трёх часов ночи.

— Лёша, ты, когда задумывал писать роман, решил унизить столицу?

— Нет, так получилось… И вообще, давай разведём москвичей и московитов. Москвичи — добрые и щедрые люди. А московиты — это носители пиксельного сознания. Таких очень много в столице, но и в провинции хватает.

— Пиксельное сознание? Это как глаза стрекозы, которые состоят из тысяч ячеек?

— Ничего подобного. Стрекоза видит объёмно. А человек–пиксель плоско. Мыслит ярлыками, комиксами. Московитам лень задумываться о людях, явлениях, вещах. Появился новый человек или факт ­– они впихивают его в готовую схему, а всё, что не входит, — обрезают. Провинциальное сознание со всеми его комплексами, склонностью к самолюбованию и самобичеванию всё же воспринимает мир, не нарушая причинно-следственной связи. Московитам же нужен ярлык: если правильно одет — друг, если не хочет переехать в столицу — невменяемый идиот. (Иванов произносит долгую непечатную тираду в адрес очень уважаемого журнала, который напечатал о нём статью. В статье Иванов предстаёт героем, который иногда отрывается от хождения по тайге, чтобы написать книгу).

Успокоились ей, родимой. Закурили.

— Ты кушай-кушай… Я для чего готовил? Что так злиться-то?

— Пойми, пиксельное сознание порождает пиксельные отношения. Следующий роман, который я хочу написать, будет называться «Блуда и Мудо». Мудо — это Муниципальное учреждение дошкольного образования. Дом пионеров по-старому. Главный герой — его фамилия Моржов — работает Чичиковым, торгует мёртвыми душами. Это разные справки и сертификаты, которые он достаёт для детей. При этом самих детей нет, но эффективность работы Мудо оценивают по количеству выданных сертификатов. Для того чтобы производить впечатление, у Моржова есть визитка, чтобы заниматься сексом — виагра, чтобы иметь мнение — телевизор. Этого хватает, чтобы процветать. Вот типичный московит, хоть и в провинции, который оценивает окружающих по набору ярлыков — сертификатов. Понятно, что в набор сертификатов входит одежда, машина, дом и прочий набор. И такие Моржовы побеждают.

— Леша, с твоими книгами происходят удивительные вещи. Действие в них происходит в тех местах, о которых большинство читателей имеют очень смутное представление. Пермская тайга XVII–XVIII века, непонятные народы — вогулы, коми-пермяки, непонятная для всей России горнозаводская культура. И вдруг такой успех в Москве, где большинство жителей не могут отличить Урал от Сибири. Ты себе это как объясняешь?

— Москва ревнует. Как ни грустно, пресловутый российский читатель — это москвич. И он привык, что действие едва ли не всех книг происходит в столице. Ну или за границей. По сути, из того, что существует за Садовым кольцом, народ знает только Сочи и что есть ещё Владивосток. И вдруг открывает для себя мир, где совсем другие правила, свои деньги, правители и представления о чести. И мир этот находится всего лишь в 20 часах езды на поезде.

— Вот Ден Браун в «Коде да Винчи» придумывает свой вариант истории. Делает её непредсказуемой...

— Да, я в какой-то степени использовал похожий приём. В «Коде да Винчи» автор выдвигает предположение, что на самом деле Иисус Христос и Мария Магдалина поженились, нарожали детей, и их потомки живут и сейчас. И в форме детектива преподносит эту идею читателям. А я придумал восьмое таинство. ( Речь о книге «Золото бунта, или Вниз по реке теснин». — «Rе:Акция») В православии их всего семь — крещение, венчание, отпевание… Ну, те моменты, в которые высшая сила воздействует на человека через проводника — священника. Неважно, какой священник, умный или развратный, в данном случае он ­– проводник. Моё восьмое таинство — изъятие души. Душа лежит где-то на консервации, а человек живет сам по себе. Он может убить, ограбить, все что угодно сделать — и оставаться безгрешен. Это сделало тело. У вогулов (народ, населявший территорию приполярного Урала. На данный момент представителей этой национальности не более 3 тысяч. – «Re:Акция») человек без души назывался Хумляльт.

— Ты намекаешь, что многое в Российской истории, бессмысленные и беспощадные бунты...

— О некоторых вещах говорить нельзя. Нельзя, и всё.

Кто этот человек?

Алексей Иванов, родился и живет в Перми. Закончил факультет искусствоведения Уральского университета (Екатеринбург). Автор книг «Географ глобус пропил», «Сердце Пармы», «Золото бунта…». Трижды номинировался на премию «Национальный бестселлер», лауреат многочисленных литературных премий.

«Киногеничность» романов Алексея Иванова оценили и режиссёры. По книге «Географ глобус пропил» снимается сериал, а по роману «Сердце Пармы» двухсерийный фильм. Режиссёр – Алексей Сидоров ( «Бригада»).

Вадим Челиков

Источник: http://www.volgograd.ru/theme/info/culture/wet/20982.pub
Биография автора: здесь.

Алексей Иванов: две трети страны живут, как мой герой географ (интервью телеканалу "Дождь" от 2 декабря 2013 года.)

Писатель Алексей Иванов рассказал Юлии Таратуте об экранизации своего романа «Географ глобус пропил», проблемах современной России и о встрече Владимира Путина с деятелями отечественной литературы.

- Алексей, вы сейчас попали в новое облако славы, поскольку раньше слава вам сопутствовала как писателю, а теперь вы оказались автором книги, по которой сняли фильм, который теперь принято называть культовым и вообще чуть ли не новое слово в русской кинематографии. Вашу книжку издательство «АСТ» выпустило таким образом, что на обложке Константин Хабенский, а сзади всяческие обращения к фильму. Вам вообще все это нравится, что теперь книжка с Хабенским?

- Почему бы и нет? Я понимаю, что моего героя теперь будет олицетворять Константин Хабенский, ну и ради Бога. Роман существует уже достаточно давно, имеет устойчивый круг поклонников, и для них Константин Хабенский не вытеснит моего героя. А для новых читателей, я думаю, что это вполне достойное олицетворение.

- Я читала, что вы не хотели экранизации.

- Никогда такого не говорил.

- Я читала, что вы не сразу на нее согласились. Не было такого? Это вранье?

- Не было.

- А вам фильм понравился?

- Да, мне фильм очень понравился.

- Он вообще вас отражает?

- Вы имеете в виду мой роман?

- Да.

- Да, роман в этом фильме живой. Конечно, многое утрачено, потому что перевести одну художественную систему в другую – это путь, сопряженный с определенными потерями, причем потерями неизбежными, но, с другой стороны, на этом пути есть и обретения. Я думаю, что все получилось как нельзя лучше, потому что и дух романа сохранен, и фабула тоже.

- Я и книгу читала, и фильм посмотрела тоже. У меня к фильму было очень много вопросов, несмотря на то что я к создателям, в частности к Валерию Тодоровскому, отношусь с большой симпатией и как к человеку искусства, и как к человеку. К книге у меня было меньше вопросов. Вы говорите о том, что дух сохранен, и это был главный вопрос мой к фильму. Там в самые острые моменты, душераздирающие, капает березовый сок, помню я, причем он так капает, что мы должны на это обратить внимание, большего штампа русской души и русского духа, чем березовый сок, капающий буквально вот так. И там в какие-то еще более острые моменты – народная песня. Я хорошо отношусь к народным песням, сама их пела в детстве, чтобы вы не думали. Вас это никак не смущало?

- Меня нисколько это не поцарапало. Я не знаю, отражение это или нет. У каждого ведь своя картинка, когда он читает роман. Разумеется, когда я писал, у меня этой картинки не было, но, когда я все это дело увидел на экране, меня это дело нисколько не покоробило. Вполне-вполне.

- А насколько эта русская духовная нота была вписана в ваш роман? Я не могу сказать, что я много нашла там следов.

- Я бы не стал говорить, что в этом фильме есть какая-то русская духовная нота. Это отдает какой-то посконной правдой жизни, народными корнями и прочими вещами. Это нормальный современный фильм, а насколько он согласуется с какой-то традицией или с высокой русской духовностью, или с русской культурой, это каждый решает для себя по-своему.

- А я сейчас не про традицию, не про литературу. Я сейчас говорю о русской духовности, как вы справедливо заметили, которая нынче в тренде, как минимум, государственном.

- С духовностью там все в порядке, но духовность там не та, которая сейчас в тренде. Во всяком случае, про духовные скрепы применительно к этому фильму говорить не приходится. Со скрепами там проблемы.

- Мне сложно сказать, видимо, как-то мы читаем это по-разному, и я вас, очевидно, как-то читаю иначе. Вы недолюбливаете Москву? Эта история про провинциального героя, я все пытаюсь понять. Это история про глушь, про человека, который пытается… Он же не пытается ниоткуда выбираться, и люди не пытаются ниоткуда выбираться. Он в оппозиции к этому московскому столичному миру, он его воссоздает в этой оппозиции? Или он страдает? Извините за какой-то наивный девичий вопрос, но я до конца не поняла.

- Скажем так, тема Москвы там совершенно никак не звучит, и для этого фильма тема Москвы по барабану. Моему герою вполне комфортно там, где он живет, не потому что там хорошо, а там плохо, просто он живет в согласии с собой, в согласии с миром. Там, где ему выпало жить, с тем обстоятельством он и сживается. Рваться откуда-то? Каждый выбирает для себя: кто-то считает это место глушью, краем географии и так далее, а кому-то комфортно.

- Вы знаете, я сама – не московский житель. В этом смысле глушь – это категориальное понятие. Хочется понять, что думает ваш герой.

- Что вы подразумеваете под глушью? Он живет в миллионном городе, и этот город достаточно близко находится от столицы нашей Родины, города-героя Москвы. Так, как живет Виктор Сергеевич Служкин – географ, пропивший глобус, живут, я не знаю, ну, две трети населения страны. Неужели всем непременно надо рваться в Москву, рваться в столицу, рваться к какой-то не то чтобы лучшей жизни, а более статусной? Я считаю, что это не так.

- А вы вообще про что рассказывали? Я прочла, что герой сохранил душу живую. По мне, это немножко пафосный тезис, но он у вас тиражируется из суперобложки в суперобложку. Расскажите, что вы на самом деле говорили?

- Потому что смысл произведения не выносится на суперобложку, на суперобложку выносится какой-то ударный блок, чтобы цеплять читателя. Такая фраза вполне цепляет читателя, во всяком случае, настраивает его на нужное восприятие. А что я вкладывал? Сложно сказать. Если это можно было бы выразить двумя строчками, я, наверное, двумя строчками и ограничился бы, не стал бы писать роман. Я просто рассказывал о том, как человек живет в этом мире, живет сложно, и мир этот непростой. Мир этот не относится к человеку доброжелательно, тем не менее, человек не впадает в ослабление и действительно сохраняет душу живую.

- В какой степени это история любви? Насколько для вас была важна история любви?

- Вы имеете в виду любовь учителя к ученице или любовь мужчины к женщине? Вообще история любви, даже капитал – это история любви, правда, любви к деньгам. Все книги – это история любви. В данном случае это произведение, может быть, я имею в виду свой роман, и лирическое, но, во всяком случае, не о взаимоотношениях мужчины и женщины. Это не главная тема, хотя, безусловно, она очень важна для этого романа.

- Я вернусь к тому, с чего начали: к миру, в котором живет герой, который, видимо, вам дорог и по другим текстам тоже. Насколько восстановление идентичности национальной, местной для вас вообще важно как тема разговора?

- Для меня это всегда важно, но роман «Географ глобус пропил» не про восстановление идентичности. Разве что про восстановление аутентичности, но аутентичность не равна идентичности.

- Хорошо, аутентичности.

- Аутентичность – это соответствие самому себе, это жизнь в мире с самим собой. Почему этот фильм вызывает теплое ощущение, несмотря на то что каких только ярлыков не надавали моему герою? Потому что это фильм не об алкаше, не о лузере, не о неудачнике, не о лишнем человеке. Этот фильм о гармоническом человеке, о человеке, который знает, как жить в этом мире, о человеке, который не пойдет к своей цели по головам, потому что он добрый, о человеке, который никогда не будет упрекать остальных своей святостью, своей хорошестью, потому что он не гордый, а гордыня, как известно, смертный грех и так далее. Если искать какие-то литературные аналогии моему герою, то это князь Мышкин. А князь Мышкин у нас, в общем, – такая ипостась Бога на земле, святой человек.

- Я слышу ваше интервью и слышала интервью режиссера, я понимаю, что, конечно, автор фильма мне в большей степени показался человеком важничающим, как-то его параллели, которые у фильма выстроены с остальными фильмами, вселили в него уверенность в себе. Тут тоже, мы говорим про князя Мышкина, наверное…

- Я думаю, что Александра Велединского (режиссёра фильма) уже страшно утомили все эти параллели. Один раз поддавшись поверхностному мнению журналистов, он теперь рвет все эти нити, все эти ложные определения, которыми наградили его пустые критики. Ну, что поделать?

- Расскажите мне, пожалуйста, как так вышло? Если я верно помню, у вас был довольно серьезный конфликт в свое время с пермским министерством культуры. Вы как-то с ними совсем расходились, вам не нравилась история про Марата Гельмана и «Культурный альянс». Был какой-то большой скандал, не до конца мне ясно, почему вам казалась эта история не очень уместной и спущенной, да, федерально?

- Конечно.

- Сейчас мы вернемся к этой теме. Меня, знаете, что заинтересовало? Я в «Фейсбуке» у Новичкова, бывшего министра культуры Перми, прочла, что фильм «Географ глобус пропил» был выпущен при содействии команды Новичкова или, может быть, кого повыше. Как это получилось?

- Господин Новичков врет, как сивый мерин. Министерство культуры оплатило режиссеру проживание в номере, причем, на половине времени съемок. На этом участие министерство культуры Пермского края финансирование этого фильма ограничило.

- Просто хотят примазаться к успеху?

- Почему? Они действительно поучаствовали, очень маленько – на копеечку, тем не менее, они получили достаточную долю славы. Так что все остались при своих.

- Напомните, в чем была суть этого конфликта? Это возвращение, по-моему, к теме Москва и Пермь.

- Нет, это не возвращение к теме Москва и Пермь, это возвращение к теме коррупции, потому что не было культурной революции, была огромная коррупционная афера, которая обошлась Пермскому краю в бешеные деньги. И вообще все вопросы по этому поводу не ко мне, а к прокуратуре.

- А как это вообще вас коснулось? Почему вы вступили игроком на это поле?

- Есть такая фраза: «За державу обидно». Меня просто, как честного человека, покоробила эта ситуация.

- А что вас покоробило в последнее время из чего-то общероссийского?

- Много чего. Ну, скажем, я не считаю, что в данном случае нужно поднимать какой-то голос протеста.

- Не надо?

- Мне кажется, нет.

- Почему?

- Пока что это не выходит за пределы здравого смысла, привычного для России.

- Объяснитесь.

- Что вы имеете в виду конкретно?

- Что из событий последнего времени… Мы только что вели новости, я со своим коллегой Димой Казниным. Вот «Болотное дело», например, входит в рамки дозволенного, по-вашему?

- Нет, в рамки дозволенного не входит, входит в рамки привычного для России. Разумеется, любой нормальный человек понимает, что фигуранты уголовного дела должны быть выпущены на свободу, и это преследование по политическим мотивам, даже не преследование, а какая-то очень некрасивая месть государства. Тут нечего обсуждать, тут надо требовать свободы для этих людей.

- Нет, вы говорите, что сейчас нет поводов для протеста, вы сами об этом сказали, поэтому я как-то схватилась за эту фразу.

- Мне, как любому человеку, не нравится, что господин Сердюков остается без воздаяния. А что мне, выходить с пикетом на улицу, что ли?

- Вам хочется, чтобы Сердюкова посадили?

- Мне хочется, чтобы восторжествовала справедливость.

- Мне просто интересно, что вас как русского писателя возмутило в последнее время. Я поняла: «Болотное дело» – несправедливо, люди не должны сидеть в тюрьме, но до протеста это не дотягивает, Сердюков должен сидеть в тюрьме, и вы бы вышли, но глупо.

- А вы как бы поступили относительно Сердюкова?

- С пикетом и требованием посадить Сердюкова я бы не вышла.

- Вам безразлично правосудие в России?

- Сейчас вы мой гость, а не я. Но я бы не вышла с таким пикетом, совершенно точно.

- И я не собираюсь выходить.

- Давайте продолжим. Что вас еще смутило в последнее время и что дотянуло бы если не до пикета, то до вашего личного бунта, разговора с друзьями. Что вы обсуждали в последнее время?

- Это личные вещи, мне бы не хотелось об этом говорить в прямом эфире.

- А почему? Вам кажется, что писатель не должен об этом говорить?

- Просто у каждого человека есть вещи, о которых он не хочет говорить на публике.

- Просто к писателям сейчас много вопросов ровно по этому поводу. Поддерживаете ли вы спор лидеров общественного мнения среди писателей, которые ходят или не ходят к президенту Путину? Или вам это кажется смешным, неинтересным, неловким?

- Я поддерживаю тех, кто не ходит, хотя сам я в свое время ходил. Мне по-человечески было интересно, или мне не хватало силы духа не пойти. Я ходил, но не вижу в этом особого горя. Тех, кто не пошел, не посадили в тюрьму, тех, кто пошел, не осыпали золотом.

- А почему вы поддерживаете тех, кто не ходит?

- Потому что это, наверное, все-таки правильно.

- Почему?

- Потому что надо дать власти понять, что она не облагодетельствовала нацию. Таким образом люди говорят свое «фи». Я понимаю, что это в определенной степени фронда или фига в кармане. Но почему бы и нет? Нормальный российский интеллектуал в принципе должен находиться в оппозиции к властям.

- Когда Владимир Путин предложил 100 книг для школьников, вас там не было. А кто-то стал вас туда немедленно включать. Может быть, я как-то… вы просто смотрите с недоверием.

- Я не в курсе этой истории.

- Вы бы как отнеслись к тому, что какой-нибудь из ваших текстов оказался бы в школьной программе по велению первого лица?

- Да нет. Я вообще отношусь к этой идее плохо, потому что я пишу для взрослых. Школьникам еще рановато читать то, что я пишу, не потому что это такая высокоинтеллектуальная проза. Все равно для того, чтобы ее понимать, нужно больший запас жизненного опыта, нежели располагает школьник.

- Если школьники пойдут посмотреть «Географа», они уже окажутся в орбите вашего творчества.

- Но фильм снимал не я. Я говорю про свои произведения.

- Если бы в школьную программу включили бы «Географа», вы бы протестовали?

- Нет, я не протестовал бы, конечно. Я думаю, меня бы вначале спросили, прежде чем включать. И если бы меня спросили, я бы сказал, что не надо.

- Вы когда-то учились на журфаке, недолго, правда. Не тянуло никогда позаниматься этой профессией?

- Почему? Журналистской работой я занимаюсь и сейчас очень активно, потому что я только что закончил книгу о Екатеринбурге 1990-х и нулевых, а эта работа потребовала и встреч, и расспросов, и интервьюирования. То есть была сугубо журналистская работа. Но все-таки журналистика – это не мое.

- А как вам все, что происходит в Киеве сейчас? Вы говорите, что пока россияне не дозрели до… Я не буду повторять вас, все помнят, что вы сказали, что пока все находится в рамках. Как вы относитесь к тому, что сейчас в Киеве? Следите немножко?

- Замечательно. Чем больше людей выражает свои гражданские чувства публично, тем лучше для государства и для общества.

- Вас бы испугало такое количество людей на улицах Москвы?

- Ведь такое уже было.

- Если это случится сейчас?

- Почему я должен пугаться? Я что, житель Кремля, чтобы мне пугаться?

Источник: телеканал «Дождь»

Алексей Иванов в Ижевске: Писать о многом и разном и молчать в соцсетях

(встреча с читателями в Ижевске, март 2015 г.).

Когда в компактном зале городской библиотеки собирается до 200 человек в возрасте от 17 до 70 и они готовы даже стоя полтора часа общаться с приезжим литератором, это говорит об одном: Ижевск нуждается в интеллектуальных событиях.

Яркого современного писателя Алексея Иванова, как казалось, ждал весь город: в программу трех дней его пребывания в Ижевске вошли премьера спектакля по его роману «Общага-на-крови» в театре «Птица», встреча с музейщиками и краеведами в музее Ижевска, посещение знаменитой башни и подземных ходов «Ижмаша», масса интервью.

Алексей Иванов в своем творчестве очень разный, в его «послужном» списке фантастика, историческая проза, нон-фикшн, фотокниги, а потому в каждой аудитории была своя тема.

Часть 1. Горнозаводская цивилизация

Неисчерпаемой для Алексея Иванова теме уральских заводов посвящены книга «Хребет России» и одноименный фильм, а также фотокнига «Горнозаводская цивилизация».

–Таких городов-заводов, как на Урале, нигде в мире больше нет. Их можно сравнить с ганзейскими городами – приморскими портами, их около 500 - средневековых и более новых.

Уральских заводов – около 20, и город-завод – это не обязательно город, это может быть небольшой поселок, построенный по горнозаводскому принципу. Например, металлургические заводы строились так: река разделялась на каналы, которые шли по поселку, как улицы. И только на Урале были пруды с плотинами и заводами при них.

–Вы впервые попали на нашу знаменитую заводскую башню. Каковы впечатления?

–В Ижевск мы приезжаем не в первый раз, в книге «Горнозаводская цивилизация» есть разворот, посвященный вашему заводу. Но тогда мы смогли снять его только снаружи – на завод нас не пустили.

Вообще, у вас присутствует дух закрытости. Когда мы делали проект «Увидеть русский бунт» о пугачевщине, наш фотограф в музее Сарапула хотел снять кистень. «У нас вообще-то оружие фотографировать нельзя!» – предупредил смотритель. А на Воткинский завод нас вовсе не пустили. Поэтому нынешний поход на башню для нас значим.

По объему культурного богатства Ижевску на Урале мало равных: по горнозаводскому наследию, его полноте, яркости и уникальности. Ваш завод – это же завод-дворец начала XIX века, таких заводов на Урале было построено не более шести, но в таком полном виде сохранился только у вас. На других остались в основном фрагменты, либо все так разрушено, что классицизм уже не просматривается.

Ижевский завод – самый яркий пример горного завода в стиле ампир, первое многоэтажное заводское здание. Это памятник промышленной архитектуры, который в стране и в мире остался единственный в такой полноте. Но грустно, что он в полузаброшенном состоянии. Государство должно придумать, как использовать это здание в реальной жизни, изыскать деньги и отремонтировать.

–Если государство за это не берется, есть ли другие способы спасения?

–Есть варианты. В городе Полевском, например, такой завод стал частным, и, развивая современное производство, владелец превратил его в статусный объект, там сделали музей с домной XIX века. Владелец из собственного кармана оплачивает архитектурные работы, содержание музея и его программы. Есть ситуации, как в Нижнем Тагиле, когда огромные заводы становятся государственными. Можно и так решать эту проблему – понимала бы власть смысл и ценность всех этих объектов.

В Ижевске, мне сказали, сохраняются традиции кафтанщиков, эти корни до сих пор живые, и на этом уже можно восстанавливать завод. Есть и другие «фишки». Лично для меня легенды, связанные с Ижевском, – это легенды о секретных пушках с овальным стволом графа Шувалова, ради которых он, собственно говоря, и построил завод. Эти пушки есть в музее Санкт-Петербурга.

–Почему в фильме «Хребет России» не добрались до Ижевска?

–В нем много до чего не добрались. Этот фильм – свидетельство жуткого отношения к провинции. Когда мы начинали его делать, один известный продюсер сказал мне: «Никакой федеральный канал не возьмет фильм про провинцию больше четырех серий. Про кремлевских жен и сталинских любовниц снимай хоть 50 серий». Поэтому сколько вошло в четыре серии, столько и вошло.

У меня есть свой продюсерский центр, он ищет деньги на проекты. Так, на фильм «Хребет России» Анатолий Чубайс дал миллион, и мы наняли Леонида Парфенова и студию «Намедни». Урал у них интереса не вызвал, хотя свое дело они сделали профессионально, и спасибо, что показали России думающую провинцию.

Я писатель, издаюсь в Москве, и мне постоянно приходится сталкиваться с пренебрежительным отношением к провинции: якобы здесь нет и никогда не было ничего интересного. Я с этим категорически не согласен, и сопротивление этой точке зрения – один из важных мотивов моего творчества и жизни. Я давным-давно имею возможность жить в Москве, но мне там неинтересно и тесно. Я живу в Екатеринбурге и, в принципе, «размазан» между Уралом и заграницей – такая жизнь в путешествиях.

–Для чего вам эти знания об Урале, его заводах, реках и городках?

–Мне неприятно жить на пустой земле, и я знаю, что она не может быть пустой, чем больше я про нее узнаю, тем большим самоуважением преисполняюсь.

Часть 2. Книги на экране и сцене

–Вы приехали на спектакль театра «Птица». Часто ли вам приходится видеть постановки своих произведений?

–У меня купили права на экранизацию чуть ли не всех произведений, но это не означает, что они будут. Что касается «Общаги-на-крови», то в Ижевске сделана первая постановка по этому роману, который я написал в 22 года, будучи студентом. Сейчас мне 45, и получается, что актеры «Птицы» ближе к моему роману, чем я сам. Как у автора у меня в некоторых случаях иное видение, но это неважно – надо судить не по близости к первоисточнику, а по тому, самодостаточный ли культурный продукт получился. У «Птицы» – самодостаточный.

Мне особенно понравился театральный коллектив: с этими ребятами приятно общаться: они талантливы, с большим потенциалом. «Птица» – современное молодежное пространство, которое есть далеко не в каждом городе, и они уже доказали, что стабильно существуют. Тем более удивительно, что их никто не поддерживает.

–Экранизирована ваша «Географ глобус пропил», когда-то громко прошел на экранах фильм Павла Лунгина «Царь» по вашему сценарию. Вы довольны этими работами?

–«Географ…» мне понравился, но в фильме «Царь» Павел Семенович отошел от моего сценария, я с этим не согласен, но фильм – зона его ответственности. Например, митрополит Филипп (роль Олега Янковского), человек святой, глубокой веры, был подан как герой СССР. Если вера – это спасение, в чем смысл веры там, где все героически и страшно погибают?

–Есть ли какие-то новые идеи, связанные с кино, телевидением?

–Есть многоплановый проект о петровских временах в Сибири: он включает сценарии фильма, роман, проект «нон-фикшн».

Часть 3. Правила он-лайн и оф-лайн

Разговор с читателями в библиотеке имени Некрасова был очень живым, эмоциональным и насыщенным. Его стенограмма заняла бы объемное место, но мы отметим в нем знаковые моменты.

О себе

–Я не очень внимательно слежу за литературным процессом, не люблю топ-листы, а потому в основном читаю литературу по работе для своего «нон-фикшн».

–Как изменилась моя жизнь с приходом популярности? Я стал хорошо зарабатывать именно на писательстве, стал делать крупные проекты и в прошлую жизнь возвращаться не хочу.

–У меня нет миссии ВПРЗ – великий писатель земли русской. Я сопротивляюсь тому, что мне не нравится: ваш завод разрушен, я буду об этом говорить.

– Нужны ли мне под мое раскрученное имя литературные негры? Они используются в производстве сериалов. Я же делаю штучный товар, мне заводить негров – это терять собственную стоимость.

О стране

–Я не склонен считать, что в России есть столица и есть провинция. Для меня есть центральный культурный проект, уральский горнозаводский проект, южный казачий, национальные культурные проекты – татарский, чувашский. Есть корпоративные культуры, скажем, чиновников или заключенных. Мы не можем по отношению друг к другу говорить о провинции.

–Спасет ли национальная литература малые народы? Если нация стагнирует, то национальная литература ничего не спасет, она и не рождается – литература всегда вторична по отношению к жизни.

О соцсетях

–Нельзя переносить правила он-лайн в оф-лайн. Грамотных людей всегда было меньшинство – в Интернете безграмотность стала легитимна, и это убивает культуру. В реальном обществе нужно заслужить право голоса – в Интернете ты получаешь его автоматически. Многие вещи в сетях решаются коллегиально – в жизни такого нет. Мы зависим от соцсетей (об этом я написал роман «Комьюнити»), но в России с нашим нижайшим уровнем культурологии, социологии эти изменения никто не отслеживал, и это – большая проблема.

–Вас интересует, что я ем и на каком диване сплю? Я приехал к вам как писатель и не хочу отвечать на вопросы он-лайна, это моя приватная жизнь.

–Все говорят в соцсетях, а я молчу. Самое важное – молчать, если ты не специалист, не компетентен.

–Хочется ли мне современного Белинского? Хочется, но роль современной критики я оцениваю плохо: критик сравнялся с блогером, которому важно самовыразиться за счет писателя. Критик должен переходить на какие-то другие отношения с текстом, должен искать, о чем можно поговорить по тексту. Сейчас же при обсуждении книги все заняты только собой и своим самовыражением. Мне кажется, что к трем великим русским вопросам - «Кто виноват? Что делать? Кому на Руси жить хорошо?» – соцсеть добавила четвертый - «Кто все эти люди?!»

Источник

"Ненастье" - это книга о простых людях ("M24.ru", 1 апреля 2015 года)

В апреле на книжных прилавках появится новинка "Ненастье", свежий роман автора произведений "Географ глобус пропил", "Общага-на-Крови" и "Сердце Пармы" Алексея Иванова. На пресс-конференции, посвященной выходу книги, писатель рассказал, чем герои "Ненастья" отличаются от персонажей других современных произведений, зачем автору пришлось сидеть в интернете и почему лит, ература сложней кинематографа.

Сюжет "Ненастья" строится вокруг истории бывшего солдата Афганской войны, который работает водителем в городе Батуеве. Он грабит спецфургон с деньгами. "Но роман не про деньги и не про криминал, а про ненастье в душе. Про отчаянные поиски причины, по которой человек должен доверять человеку в мире, где торжествуют только хищники, - но без доверия жить невозможно", - пишет в аннотации сам автор. Кое-что о новинке он рассказал порталу.

О "Ненастье"

В основе романа лежит история союза ветеранов Афганистана города-миллионника Батуева. В книге три времени действия, первое - это 1985 год, когда происходят боевые действия в Афганистане, второе - 1990-е, время расцвета союза ветеранов Афганистана в Батуеве, а третье - вторая половина нулевых, когда собственность союза афганцев стала частной.

Сюжет романа строится на том, что в 2008 году один из главных героев, Герман Неволин, грабит фургон, который перевозит наличку большого бизнес-центра. Впрочем, роман не криминальный. Это история о поиске причин того, почему один человек может доверять другому в мире, где торжествуют хищники. Это роман о ловушках судьбы. Его нельзя назвать историческим, хотя во многом он основан на событиях, связанных с реальным союзом ветеранов города Екатеринбурга.

Этим произведением я обращаюсь к теме большого русского романа. Не знаю, насколько этот формат сегодня востребован, но, по-моему, он актуален всегда. Другое дело, что не всегда выходят произведения, соответствующие ему. Я не утверждаю, что моя книга ему точно соответствует. Но, во всяком случае, я действительно имел такие амбиции - написать большой русский роман.

Книга выйдет стартовым тиражом в 25 тысяч экземпляров.

О героях новой книги

Герои - это простые люди. Тот самый "пипл", который "хавает", те самые граждане, которых жлобы называют "быдлом". Это люди, на которых ложится вся тяжесть реформ, которые отправляются на войну солдатами. У них нет какой-то особой миссии - я не склонен видеть в русском народе богоносцев. Но "Ненастье" повествует именно о нем - о народе. О людях без особых амбиций, о простых водителях трамваев или сотрудниках полиции.

Эта страта и раньше была в нашей стране основной, и теперь остается, и еще через много поколений, наверное, останется. Но она достаточно редко становится предметом художественного изучения.

О новых проектах

Сейчас я занимаюсь большим проектом под названием "Тобол". Я пишу сценарий восьмисерийного художественного фильма, также выйдут исторический роман и документальный фильм.

О фактуре и пользе интернета

Я люблю фактурность. Я много работаю с интернетом. Допустим, я точно знаю, какой фургон - какого цвета и какой марки - грабит мой герой. Я смотрю в интернете, как подобные фургоны выглядят, как устроена банковская защита и прочее. И когда я описываю, как приземляется вертолет Ми-24, я одной рукой пишу роман, а другой шарю в интернете, чтобы узнать, какие у него иллюминаторы, как устроены колеса, как открываются дверцы.

Я уверен, что современному писателю без интернета работать невозможно. Он помогает создавать отчетливую картинку, а для меня это очень важно. Впрочем, из интернета нужно черпать компетенцию, а никак не жизненный опыт.

О фильме "Географ глобус пропил"

Фильм мне очень понравился. Конечно, мне бы хотелось быть его автором сценария, режиссером, оператором и актером (причем во всех ролях). Но я понимаю, что это невозможно. Я понимаю, что это экранизация, и порой экранизация уходит достаточно далеко от первоисточника. Но в данном случае я придерживаюсь такого мнения: надо судить по качеству получившегося продукта. Если фильм получился хороший, значит, экранизация хорошая, и все сделано правильно - пусть даже не совсем в соответствии с первоисточником в тех или иных вопросах.

Фильм Велединского получился великолепным, я полностью им доволен. К тому же, я могу похвастаться тем, что картина снималась именно в тех местах, где я жил, в той школе, где я сам учился. Мне это было приятно увидеть на большом экране.

О литературе и искусстве

Кино - достаточно простое искусство. Литература гораздо сложнее кинематографа.

Навык сочинять истории, кроме того, первичен, к примеру, для режиссеров, для создателей игр и для многих других представителей других видов творческой деятельности (не литературы). Мне, правда, представляется, что сегодня книга в какой-то степени отходит на второй план. Она превращается в элитарное искусство - вроде театра, например. Она не умирает и не умрет. Но она уже не будет стоять на первом месте, как это было 30-40 лет назад. Обидно, конечно, но большой катастрофы я в этом не вижу.

СПРАВКА

Писатель и культуролог Алексей Иванов живет в Перми. Его первые романы "Общага-на-Крови", "Географ глобус пропил" и "Сердце Пармы" были опубликованы в 2003 году. Осенью 2013 года в прокат вышел фильм Александра Велединского "Географ глобус пропил". В 2014 году писатель стал автором текста "Тотального диктанта".

Источник: "M24.ru"

Задача русского писателя — видеть ловушки жизни

На сегодняшний день Алексей Иванов — пожалуй, один из самых популярных российских писателей. Не успели мы насладиться его художественным романом «Ненастье», как он уже представил читателю историко-документальную книгу «Вилы». На подходе у уральского автора роман под названием «Тобол». Совсем недавно Алексей Иванов за свой роман «Ненастье» получил премию «Книга года». С этим же произведением автор — в списке финалистов «Большой книги».

Не пришёлся ко двору

— Алексей, 10 лет подряд вы отказывались от участия в премиях. И только в этом году мы снова увидели вас в числе соискателей. Почему всё-таки решились?

— Скажу сразу, что в целом я хорошо отношусь к институту литературных премий. Но лично для себя в этом процессе я места не нашёл. Видно, не пришёлся ко двору. Из «Русского Букера» мой роман «Сердце пармы» даже выбросили с нарушением регламента и с формулировкой «За отсутствие признаков романа». Опаньки. К премиям я относился серьёзно, переживал, а напрасная нервотрёпка мне ни к чему. Ну, я и отодвинулся в сторону на десять лет. С опытом я понял, что лауреат премии должен отвечать какому-нибудь из трёх условий: либо быть участником московской литературной тусовки, либо быть лояльным к этой тусовке, либо являться «фигурой компромисса». А я не отвечаю ни одному условию.

Сейчас я начал издаваться в издательстве АСТ в «Редакции Елены Шубиной», и там меня убедили вернуться в премиальный процесс. Я человек вменяемый, потому и вернулся. Посмотрим, что из этого получится, ведь трём волшебным условиям я по-прежнему не соответствую.

— На встрече с читателями вы сказали, что премия — самый верный путь в литературу для молодых авторов…

— Путь в литературу — это тексты. А премии — скорее путь в книгоиздание. Лично я шёл другим путём. Мне не повезло, тринадцать лет я вообще писал в стол и не мог издать ни одной книги. В моем конкретном случае помогло знакомство с Леонидом Юзефовичем.

«Злодеи благодарили меня за книгу»

— Те времена, когда приходилось писать в стол, далеко позади. Сегодня ваши произведения с удовольствием экранизируют. Сериал по роману «Ненастье», как известно, собрался снимать телеканал «Россия».

— Да. Скажу прямо: киношники любят мои романы. Первое предложение по экранизации «Ненастья» я получил ещё до того, как вышла книга. Киностудия хотела купить права, даже не прочитав произведение. Конечно, впопыхах я действовать не стал, а подкопил варианты. В итоге было шесть предложений. Я выбрал канал «Россия», потому что в наше финансово нестабильное время федеральный канал — самый надёжный партнёр. И сейчас уже идёт подготовительная работа. Думаю, летом 2017-го начнутся съёмки.

— В романе место действия очень завуалировано. Хотя есть черты, по которым мы узнаём Екатеринбург. В таком случае, где будет сниматься сериал?

— Вот вы так хитро выразились — «завуалировано», а на самом деле в романе действие происходит во вполне конкретном городе Батуеве. Да, он вымышленный. Как и афганский город Шуррам, и индийский город Винараямпур с деревней Падхбатти, описанные в романе. Много раз слышал, что якобы я написал про Екатеринбург. Ничего подобного. Екатеринбург — город яркий, выразительный, сугубо индивидуальный, узнаваемый, с мощным культурным и историческим бэкграундом, со своими стратегиями жизни. Поэтому я специально не стал помещать его в роман, чтобы не заслонять им то, о чём пишу. Батуев — «никакой» советский город с панельными многоэтажками, с домами культуры, с ЦПКиО, без всяких достопримечательностей. Конечно, история афганцев взята из Екатеринбурга, но она не переписана один в один. В таких случаях принято говорить «по мотивам». Так что снимать сериал могут в любом месте, сохраняющем облик «никакого» советского города.

— Тем не менее истории тех же бандитов в «Ненастье» — реальны. И вероятно, люди, с которых вы их писали, читали потом книгу?

— Истории бандитов — это скорее из книги «Ёбург». Роман требует правды образа, а не правды факта из предыстории. Правда факта — это книга «Ёбург». Скажем так: некоторые злодеи благодарили меня за нее — просто за то, что выглядят людьми, а не чертями или отморозками. Многие пытались корректировать, а были такие, которые требовали написать и про них. Случился даже курьёз: отсидевший киллер разгромил описание своего подвига: «Всё ложь, я стрелял не из второго окна, а из третьего, и не по Васе, а по Феде!»

Не надо болтаться у режиссёра под ногами

— На данный момент одна из самых знаменитых экранизаций ваших книг, безусловно, «Географ глобус пропил». А сами вы ею полностью довольны? И вообще, в какой мере принимаете участие в съёмках по вашим произведениям?

— Этим фильмом я очень доволен. Однако в его создании я никакого участия не принимал. Конечно, я общался с режиссёром Александром Велединским и продюсером Валерием Тодоровским, был на съёмках, но ничего не навязывал и не советовал. Например, авторы фильма сами решили снимать на той натуре, которую я описывал в романе: на том же затоне, возле которого жил мой герой, и в той школе, где сам я учился все десять лет. Разумеется, я был только за.

Я считаю, что при экранизации автору лучше держаться в стороне. Если ты доверяешь режиссёру, не надо мешать ему, не надо болтаться у него под ногами и дёргать его за рукава. Пусть он делает, как считает нужным. Зона ответственности писателя — роман, а фильм — зона ответственности режиссёра. Конечно, хочется самому быть и главным режиссёром, и оператором, и все роли сыграть, но это же абсурд.

— По «Ненастью» будут снимать сериал. Вы также отмечали, что это ваш любимый формат. Чем он вас привлекает?

— Сериал сериалу рознь. Моя любимая форма — драматический сериал, но не скетчком или ситком. Суть драматического сериала в том, что в нём сочетаются сразу несколько парадигм. Возьмём, скажем, знаменитую «Игру престолов». В ней фэнтези органично сочетается с историческим натурализмом. Это противоположные художественные системы. Одна — вымысел, другая — гипертрофированная реальность. Однако авторам удалось их совместить, и получился такой продукт, который вызвал ураганный интерес. Или другой пример, хотя многие удивятся: сериал «Ходячие мертвецы». В нём тоже совмещаются несовместимые ранее вещи: полный трэш — зомби, кишки и прочая мясорубка, то есть низкий жанр, и блистательный психологизм, то есть высокий жанр. «Ходячие мертвецы» собрали такую же гигантскую аудиторию, как и «Игра престолов», и вовсе не потому, что там показана всякая дрянь. «Престолы» и «Мертвецы» снова позволяют серьёзно говорить о мире и человеке языком реализма, возвращают традиционному реализму утраченную при постмодерне актуальность. Так что суть нового языка реализма — синтез несовместимого. За этой художественной стратегией я и вижу будущее и кино, и литературы. По этой стратегии я пишу сейчас роман «Тобол» о петровских временах в Сибири, когда на реальной основе и на реальной исторической фактуре будут задействованы фэнтези и политический детектив.

— Возможно, права на ваш роман купят западные кинокомпании?

— Не купят. Роман я пишу по собственному сценарию восьмисерийного фильма, по которому уже началась работа: в Тобольске строят декорации, в Москве подбирают актёров. Например, Петра I будет играть Дмитрий Дюжев, тобольского зодчего Семёна Ремезова — Дмитрий Назаров, а митрополита Филофея — Александр Михайлов. Съёмки начнутся в феврале.

Но российской киноиндустрии тяжело перейти к западному формату производства сериалов. У лучших производителей — например, каналов НВО или АМС — автором сериала является автор идеи, он руководит всем процессом, ему подчиняются и сценаристы, и режиссёры, причём один режиссёр снимает одну-две-три серии, а не весь сериал. Но в российской практике автором фильма является режиссёр, он сам снимает все серии и вмешивается в сценарий, зачастую кардинально. А драматический сериал такого управления не выдерживает: это слишком сложная махина, чтобы с ней на всех этапах справился один человек. Когда наша киноиндустрия перестроится, тогда у нас и появятся сериалы современного формата и качества НВО и АМС.

Ну, а если иностранцы захотят купить у меня права — пожалуйста, я не буду возражать. Правда, не знаю, что предлагать. Я уже все продал (смеётся). Скажем, за экранизацию «Сердца пармы» взялся Сергей Бодров, а он теперь голливудский режиссёр. Он будет снимать кино с привлечением, так сказать, голливудских художественных сил. И его картина предназначена для проката по всему миру. Современный зритель любит фэнтези, а из «Пармы» легко сделать нечто с атмосферой фэнтези, хотя роман исторический.

— Вы как-то говорили, что нет писателя, который бы не хотел, чтобы его экранизировали. Но являются ли современные авторы заложниками этой ситуации, ведь есть риск, что молодые читатели откажутся от прочтения романа после просмотра — просто чтобы не терять времени на одно и то же произведение?

— Безусловно, многие не станут читать роман после просмотра фильма. А многие, наоборот, станут именно из-за кино. Кому-то экранизация непременно не понравится, а для кого-то образы с экрана заслонят образы из книги. Но это неизбежные издержки процесса, который всё равно мощно продвигает книгу. Когда произведение экранизировано, оно начинает жить в культуре в большем объёме. И неважно, хорошая экранизация или плохая. Даже если хорошая с точки зрения автора первоисточника, аудитория в оценках всё равно разделится пополам. Так что негатив зрителей — не аргумент против экранизации.

Критики нет. Есть самовыражение критиков

— Алексей, на встречах с читателями и в интервью вы довольно часто разъясняете смысл своих произведений. Разве писатель должен это делать, ведь он уже всё сказал?

— Я хожу на встречи с читателями не для того, чтобы растолковывать свои произведения. Я отвечаю на вопросы. Но читатели часто просят объяснить что-либо в романах. Видимо, читателям не хватает тех куцых суждений, которые соизволяет изречь наша критика, вот они и спрашивают напрямую у автора. Увы, в современном литературном процессе критики практически нет. Есть самовыражение критиков, которые за счёт чужих книг рассказывают, какие они умные, продвинутые, модные и смелые. Произведения им нужны лишь для того, чтобы утвердиться в литпроцессе в качестве неких судей. Ведь очень хочется быть значительной фигурой в культуре, а ни ума, ни таланта не хватает.

У нынешней критики два основных инструмента работы с произведениями: поверхностные ассоциации и конспирология. Возьму для примера все того же «Географа». Я написал его двадцать лет назад, и он до сих пор бестселлер, так что меня нельзя заподозрить в недовольстве судьбой этой книги.

Поверхностные ассоциации выглядят так: роман (кино) про учителя — значит, поставим его в ряд произведений про учителей. Например, сравним с фильмом «Доживём до понедельника». Вывод — роман (кино) про деградацию человека. Всё, приехали. А «Географ» вообще-то отсылает к «Идиоту» Достоевского, но ведь главный герой учитель, а не князь, поэтому отсылка не замечена критиком: думать-то критик не собирался. И произведение получает ложную интерпретацию. Другая стратегия — конспирология. То есть поиск объяснений вне текста. Конспирологическая критика выглядит так: автор, видимо, — алкаш, вот он и написал роман, воспевающий алкашей. Следовательно, в этом произведении извращенная мораль. И мы получаем ложную оценку. Зато критик весь в белом: он разоблачил идеологического диверсанта.

Любому автору, не только мне, хочется нормального разговора о том, что он написал. Поэтому приходится объяснять самому, так сказать, задавать темы и параметры разговора. Если культура нравственно здорова, то разговор с читателем или рефлексия критика существуют в формате апологетического дискурса. Апологетика — это не восхваление, не комплименты, а поиск рациональных обоснований. То есть обсуждение «Почему написано так, а не иначе», а не поучения «Как надо было написать».

— Но далеко не все писатели выходят сегодня к читателю и объясняют смысл новых произведений…

— А не все и понимают, что они написали (смеётся). Помню, когда я только пробился в писатели, один мудрый наставник сказал мне: «Алёша, не удивляйся, среди писателей тоже есть дураки». Конечно, говорить о романах должны не писатели, а читатели и критики. Но читатели дезориентированы критикой, да они и не профессионалы, а критикам просто некогда читать, да и не любят они этого. Представьте, что некоему критику надо раз в неделю давать в своё СМИ обзор из пяти новых книг. Разве он успевает их прочесть? А ему ещё и работать надо по прямому назначению — журналистом, и ещё семья, и тусовка, и Фейсбук. Так что писатели работают за критиков. Зачастую — плохо, это ведь другая профессия. До недавнего времени у нас на всю страну был всего один литературный критик, то есть человек, который зарабатывал только рецензиями и больше ничем, — Лев Данилкин в журнале «Афиша». Журнал позволял ему заниматься полноценным чтением, чтобы были качественные рецензии. Но лет пять назад «Афиша» решила, что это баловство ни к чему, и закрыла отдел рецензий. Всё, профессиональная критика в стране закончилась. И писатели заговорили сами — кто как умеет и кто во что горазд.

— Вы очень, если можно так сказать, плодовитый автор. За один роман вам ещё вручают премии, а вы уже презентуете другой, заканчиваете сценарий. Как организован ваш рабочий процесс?

— Плодовитый автор — тот, у кого в магазине ряд романов длиной в три метра. Когда я стал писателем, московские критики меня предупреждали, что в нынешних условиях нужно выдавать два романа в год, а лучше все четыре. Иначе автора забудут. Я был в тоске и унынии: такие темпы для меня были неприемлемы, и писать больше одного романа в год я не собирался. Я решил: буду работать, как мне органично, и пускай меня забывают. И писал по роману за год или два. За двадцать лет работы появилась дюжина книг. Это не много и не мало, но считать меня плодовитым автором некорректно. А вообще я просто много работаю, не тусуюсь, не бухаю и не трачу времени напрасно.

Главная проблема нашего времени — не санцкии, не Украина. А Интернет

— Вы уже много написали о 90-х. Вам больше нравилось жить в то время?

— В девяностые мне приходилось тяжело. Я работал то учителем, то сторожем, то гидом-проводником в турфирме. Но не в этом дело. Девяностые — это не время ностальгии конкретных людей, а то, что в психологии называется «незавершённый гештальт». То, что вы хотели получить, но не получили, и это вас до сих пор мучает. В девяностые нация в целом и люди в частности претерпели большие лишения, но ради чего? Государство отказалось от социальной политики ради построения демократических институтов. И власть их построила, хоть кривые и косые, но построила. В девяностые были созданы институты частной собственности и реальных выборов. Без этого нет нашей нынешней жизни, и в этом мощнейшее созидательное начало девяностых. Но эти институты требовалось совершенствовать. Однако в нулевые годы на страну свалились шальные, незаработанные деньги — нефтедоллары от суперудачной конъюнктуры. И всё, что было создано в девяностые, оказалось заброшенным. Типа как «бабло побеждает зло», бороться больше не надо. Сейчас нефтедоллары иссякли, и мы остались на недостроенных развалинах. Вот нас и мучает досада: за что страдали, почему ничего не доделали? Это и есть «незавершенный гештальт». Нередко он выражается в озлоблении.

— Если бы писали книгу о первой четверти XXI века, о чём бы она была?

— Я уже написал такую книгу. Она называется «Комьюнити». Задача русского писателя — видеть замаскированные ловушки жизни. Но, оказывается, читателю очень неприятно, когда он считает, что вокруг всё о'кей, а ему говорят, что он по уши в проблемах. И роман многих просто взбесил.

Я полагаю, что главная проблема нашего времени — не санкции, не Украина и даже не демократия. Главной проблемой стал Интернет, точнее, перенос законов Интернета в реальную жизнь. Это страшный вызов культуре.

Интернет, точнее, соцсети как его квинтэссенция, — великое изобретение, сравнимое с изобретением книгопечатания Гуттенбергом. Ведь печатный станок изменил нашу цивилизацию. Дело не в том, что монахам стало проще переписывать летописи и жития святых. Печатный станок обусловил появление газет, прессы. Вокруг газет, вернее вокруг идеологии, которую транслировала пресса, начало формировать гражданское общество, которого не было в средневековье. Гражданское общество породило буржуазные ценности и весь нынешний западный мир. Так же сейчас влияют на наш мир и соцсети, но мы ещё не можем идентифицировать их влияние, хотя оно уже огромно.

Дело вовсе не в том, что в соцсетях говорят правду — там лгут ещё больше, чем в прессе, а про безграмотность и говорить нечего. Дело в том, что в реальном мире мы начинаем жить так, как живём в соцсетях.

Например, в реальном мире ты должен заслужить право голоса. Если ты не сделал ничего важного для общества, то тебя и слушать не будут. А в соцсетях право голоса даётся всем автоматически. Для права голоса не нужно заслуг или компетенции. Любой девятиклассник, образно выражаясь, может плюнуть на пиджак академику. То есть соцсети отменяют институт авторитета. Но на этом институте держится вся человеческая культура. Отменить авторитеты в культуре — всё равно, что в армии отменить звания. Толпа равных в правах вояк — не армия, она никого не победит. И культура ничего не сможет изменить в нашей жизни, если обрушен институт авторитета. В соцсетях слушают не того, кто авторитетнее, а того, кто заметнее. Это называется медийность. И обществом сейчас рулят уже не знающие, а медийные. Какие-то блогеры, не сделавшие ничего полезного, самозваные специалисты по всем вопросам вдруг оказываются властителями дум, законодателями мод и вершителями судеб.

Приведу более «заземлённый» пример. Вот есть некий юнец. Он дурак и хам, выглядит как чучело, и денег у него тоже нету. В реальной жизни этот юнец никогда не познакомится с девушкой. Для знакомства ему потребуется научиться вежливости, привести себя в порядок и заработать денег, чтобы сводить девушку в кафе. То есть усовершенствоваться, эволюционировать. Но в соцсетях этот юнец всё равно найдёт себе подругу, которая примет его таким, какой он есть. Юнцу хорошо: не надо трудиться. Но человеческой популяции плохо, потому что эволюция заменяется простым увеличением выбора.
Так что Интернет — явление амбивалентное. Отрицать его амбивалентность — значит угодить в ловушку, не заметив этого. Об одной такой ловушке я и написал роман «Комьюнити». Мы строим общество потребления, но в этом обществе Интернет, созданный как средство объединения людей, только разъединяет. Например, есть этический императив: ты должен знать то, что тебе не хочется знать. Ты должен знать, что ты умрёшь, что Земля круглая, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, а ты обязан иной раз поступаться своим благом ради ближнего. Но идеология общества потребления утверждает: не потребляй того, чего тебе не хочется. И если Интернет общества потребления «поймёт», чего тебе не хочется знать, ты этого и не узнаешь. Ты будешь жить в приятном информационном мире, сгенерированном Интернетом, который с реальностью имеет мало общего, пока реальный мир не прихлопнет тебя, как комара, газетой. А Интернет потихоньку уже начинает «понимать» людей: появляются рекомендательные сервисы, агрегаторы подстраиваются под вкусы клиентов. Это и есть пресловутое «восстание машин», а вовсе не терминаторы с лазерами. «Девочки, живущие в сети», как пела Земфира, и сетевые сектанты — уже давно обыденность. И такая участь грозит любому, кто перестаёт проблематизировать свое бытие.

Никакая технология не сможет проблематизировать бытие. А писатель может. В этом и заключается роль писателя в XXI веке.

Источник: Областная газета