Как будет «похмелье» по-итальянски?

Переводчики из Италии и Франции признались, почему они не могут жить без русского языка и чем для них трудны Ерофеев с Солженицыным.

Первый вопрос, который задал модератор встречи с писателями-переводчиками, шеф-редактор портала «Год Литературы» Михаил Визель: «Что побудило вас заняться переводом русской литературы — любовь или сила судьбы?»

Каждый, наверное, мог бы рассказать в ответ, что «дошел до жизни такой» своим, особенным путем. Но переводчики сошлись в одном — тут все же главное любовь. Любовь к русскому языку и литературе.

«Это моя страсть, — признался Пьер Баккеретти, приехавший из Франции. — Сперва я пробовал учить греческий, но он мне не понравился, и я открыл для себя русский. Учил его в школе, потом в университете, потом стал преподавателем русского — мой стаж 50 лет!»

Пьер — именно такой, каким легко себе представить типичного элегантного француза: пуловер и небрежно завязанный шарф, — но говорит по-русски он практически без акцента, разве что отдельные слова могут выдать в нем иностранца-переводчика.

Итальянка Мауризия Калусио, напротив, говорит с акцентом явным — но таким очаровательным. В русский язык она влюбилась, прочитав «Капитанскую дочку», притом — «влюбилась на всю жизнь!»

разговор с переводчиками на ярмарке нон-фикшн

Что касается Анн Кольдефи-Фокар, то ей русскую литературу по-настоящему открыли профессора в университете, и это, по ее словам, было для нее равносильно «открытию Америки».

Повеселил Паоло Нори: «Когда я читаю «Москву-Петушки», мне становится плохо, и это меня радует». Для него вообще русская литература— «самая трогательная» в мире. А с Венедиктом Ерофеевым у переводчика отношения особые: как перевести в романе «Москва-Петушки» слово «похмелье», если в итальянском нет для такого судьбоносного понятия подходящих слов?!

«Да, мы тоже пьем, но слова у нас такого нет», — развел Паоло руками, снова вызвав смех в зале.
Пьер Баккеретти вспомнил о своих мучениях — с переводом названия романа Алексея Варламова «Лох». Сначала он хотел воспользоваться английским словом «лузер». «Но как переводить на французский с русского — роман с английским заголовком? Остановился в итоге на «Расколотой жизни». Это вполне соответствовало судьбе главного героя и его страны — Советского Союза», — объяснил Пьер.

Мауризия Калусио рассказала о трудностях с переводом стихов Осипа Мандельштама: «Он сложно думает. Знаете, французский поэт Кокто сказал, что настоящая поэзия фосфоресцирует. Так вот, Мандельштам фосфоресцирует. Конечно, несмотря на сложности, его поэзия дошла до итальянских читателей, многие итальянские поэты учатся у него».

Что еще стало для Мауризии испытанием, — перевод Солженицына:

в Италии нет «лагерной» литературы, и приходилось долго подбирать аналоги для специфической лексики. Например, для слова «доходяга».
А что важнее для переводчиков при выборе книги: текст или автор? «В книге должен быть прекрасный русский язык», — в общем, предсказуемый ответ. Вот чуть подробнее: «Должен присутствовать тот самый культурный слой, славянская душа».

Анн Кольдефи-Фокар полушутя заметила: задача переводчика — еще и объяснить издателю, что «перевести и издать, к примеру, роман «Чевенгур» Андрея Платонова, который кажется чуждым французскому читателю, — хотя и трудно, и разорительно, но надо».

У переводчиков спросили: повлияло ли на их мировоззрение изучение русского языка? Они считают русский язык более гибким, чем французский или итальянский. «С ним можно играть» — а это дает совершенно новые ощущения от картины мира. «Меня моя работа сделала счастливым человеком», — признался Пьер Баккеретти. А Паоло Нори, пытаясь объяснить, как повлиял на него язык Пушкина и Достоевского, в итоге сформулировал вдруг:

«Россия мне нравится, потому что она меня пугает».

Таким вот парадоксом завершилась встреча с переводчиками.