«Я - японист-расстрига»

Переводчик Григорий Чхартишвили - писатель Борис Акунин в интервью "Газете"
Вчера в резиденции посла Японии в России прошла торжественная церемония, в ходе которой посол Масахару Коно вручил орден Восходящего солнца Григорию Чхартишвили - переводчику-японисту и популярному автору исторических детективов, выпускаемых под псевдонимом Борис Акунин. Согласно официальной формулировке, орден дан ему за «заслуги в области изучения и популяризации японской литературы, а также углубления знаний россиян о Японии». Перед вручением ордена с японистом Григорием Чхартишвили, одновременно писателем Борисом Акуниным, только что выпустившим новый роман «СОКОЛ и ЛАСТОЧКА», встретился корреспондент «Газеты» Кирилл Решетников.

Поздравляю вас с орденом. Какие чувства вы испытываете в связи с награждением?

Конечно, мне очень приятно. Всегда приятно, когда твой труд замечают и отмечают. Причем к сочинению романов я не могу относиться как к труду - для меня это забава, праздник. А занятия японской литературой - это была работа, хоть и приятная.



Присуждение ордена Восходящего солнца стало для вас неожиданностью?

Да, поскольку не так давно я уже получил от Японии очень приятный приз - серебряный кубок с гербом. Мне казалось, что этого достаточно.



Насколько я знаю, существуют переводы ваших собственных романов на японский. Известно ли вам, как на них реагирует японский читатель?

Не думаю, что мои беллетристические сочинения особенно популярны в Японии. Во всяком случае, японские рецензии, которые мне присылают, все сплошь положительные, а это обычно означает, что с продажами дело обстоит не очень хорошо. Ведь о том, что появилась популярность и продажи стали хорошими, свидетельствуют как раз отрицательные рецензии. Но я ведь все-таки пишу свои романы в основном не для японцев, а для моих соотечественников.



В последнее время вы занимаетесь, так сказать, межотраслевыми проектами: выпустили «Квест» - роман - компьютерную игру, а также несколько книг в жанре романа-кино. Собираетесь ли вы и дальше подобным образом расширять границы литературы?

Видите ли, я по своей позиции империалист. Не в политическом смысле, а в литературном. Я считаю, что литература - главное из искусств, и что она должна захватывать все сопредельные территории. И когда появляется возможность распространить свое влияние на область интернета, компьютерных игр, театра или кино, я сразу стараюсь понять, что это может дать литературе. Литература все переварит, все сжует. Мне кажется, что она абсолютно бессмертна, что это самая мощная из творческих энергетических сред.



К тому моменту, когда вы начали писать романы, у вас был большой опыт переводческой работы. Многим ли вы обязаны японской литературе как романист?

Японская литература, как и Япония вообще, для меня значит очень много. Для меня это, безусловно, источник главного, определяющего внешнего влияния (подчеркну - именно внешнего). Я очень многому научился у японцев. Из японской классики мне был наиболее интересен Юкио Мисима. Почему? Потому что, переводя Мисиму, я все время чувствовал, что учусь у него приемам, мастерству, методике. У меня никогда не было проблем с выдумыванием историй, построением сюжета - это всегда давалось мне легко. У меня в резервном файле лежит куча сюжетов, которые я, наверно, даже никогда и не реализую, не напишу. Гораздо сложнее для меня фактура, деталь. Юкио Мисима обладает таким, что ли, гоголевским даром оживлять второстепенные и третьестепенные детали. Все, чего он касается, становится свежим, даже если это что-то совсем замыленное. Не знаю, как вы, но я, как большинство мальчишек, в детстве всегда пропускал описания пейзажей. А вот у Мисимы даже пейзажи - это нервная, сильная и свежая вещь. Он умеет находить слова. Поэтому переводить его было безумно интересно. Было понятно, что стандартные решения здесь не годятся, что передать это ощущение свежести можно лишь найдя какие-то другие слова, поперечные. Работая над Мисимой, я все время чувствовал, что нужно заглядывать в Платонова, потому что он тоже обладает этим даром вставлять неправильные слова. Такие, которые царапают, топорщатся, оставляют занозы.



Мисима в оригинале - такой же необычный, как Платонов?

Нет, Мисима - совсем другой, вообще ничего похожего. Чем хороши талантливые писатели и вообще любые талантливые произведения? Они заряжают вас энергией, и вы чувствуете, что в вас начинает что-то просыпаться, шевелиться, и вы начинаете делать что-то сами. Что-то совсем не похожее на то, что вас зарядило, но это не важно - так или иначе, вы получили импульс. Ведь что получается, когда я начинаю разбирать Мисиму? Мне его сюжеты не нравятся, они мне неинтересны. Идеология Мисимы меня не устраивает совсем. О его жизненном пути вообще не буду говорить. Но я ему благодарен за то, чему я смог у него научиться. Влияние Мисимы на меня, может быть, и не очевидно, но для меня оно важно. Есть еще один японский писатель, не очень известный у себя на родине, которого я тоже много переводил и у которого тоже многому научился. Его зовут Кэндзи Маруяма. Это замечательный писатель, очень странный. Он живет в деревне. В Токио, по-моему, никогда не приезжает, книжек не читает, только пишет каждый день. У него есть потрясающий дар минимализма. Дар, при котором с помощью ограниченных, скупых средств человек умеет создавать целый мир.



Ваша новая книга «СОКОЛ и ЛАСТОЧКА» , вышедшая в серии «Приключения магистра», - роман о старинных мореходах. Чем вас привлекла корсарская тема? Возможно, обращение к ней как-то обусловлено внутренней логикой серии?

Внутренняя логика, конечно, есть. Предыдущая книга серии «Приключения магистра», роман «Ф.М.», была совсем другая. Она была адресована взрослому квалифицированному читателю, которого могут позабавить какие-то литературные постмодернистские игрушки. После этого просто по правилам внутреннего дыхания мне нужно было сделать что-нибудь очень простое. И потом, я испытываю чувство благодарности по отношению к тому, что принесло мне радость. Если я благодарен какой-то книге, мне хочется сделать ей некий оммаж. В свое время мне доставили много счастья Роберт Стивенсон, Рафаэль Сабатини и Александр Грин; мой новый роман - это в некотором роде фанфикшн.



Есть ли в современной Японии мастера популярного исторического детектива, которые бы делали нечто похожее на то, что делаете вы?

Не знаю. Я не читаю книг других писателей с конца прошлого тысячелетия, с того момента, когда я сам начал писать. Раньше я работал в журнале «Иностранная литература», был специалистом не только по японской, но и вообще по мировой литературе. Я читал все, что появлялось интересного. С 2000 года не читаю ничего, потому что чувствую, что для меня не полезно читать книги, написанные современниками. Это меня сбивает. Читаю что-то только тогда, когда этого совершенно невозможно избежать. Допустим, очень рекомендуют или появляется роман, написанный кем-то из друзей. Поэтому о том, что пишут в Японии, судить не берусь: я, к сожалению, уже японист-расстрига.