Рецензия на книгу «М. Ю. Лермонтов. Стихи и поэмы»

«М. Ю. Лермонтов. Стихи и поэмы» М. Ю. Лермонтов

Некоторые вещи невозможно представить. Например, печального гениального юношу русской литературы в глубокой старости, сидящим в кресле-качалке на веранде, окружённым многочисленными домочадцами и попивающим чай с вареньем. Невозможно вообразить, что он сменит гусарский ментик на бархатный халат, что вокруг этих глаз горной серны появится сетка морщин, что его будут дёргать внуки за длинную бороду. Ничего этого не будет в его жизни. Ничего.
Всего 27.
Сегодня исполнилось бы 200.
Странно, но кажется иногда, что убил его не Мартынов. А сама жизнь. Слишком рано начинает звучать в его стихах ощущение близкой смерти, слишком много в его лирике тоски, именно тоски, а не светлой грусти.
Гляжу назад – прошедшее ужасно;
Гляжу вперёд – там нет души родной! (В 16 лет)
Слишком близок, почти идентичен лирический герой самому автору почти всегда – одиночка, бунтарь, белеющий парус, ищущий бури, листок, который «оторвался от ветки родимой», даже сосна на севере диком. Нет близкого, друга, любимой, а иногда и родины…
Слишком много дано – и слишком много отобрано. Одарённость, талант, а может, гениальность в поэзии, живописи, музыке, шахматах.
Раннее почти сиротство, всегда болезненно ощущавшееся. В 18 лет он напишет:
Как в ночь звезды падучей камень,
Не нужен в мире я…
Бесконечная любовь вырастившей бабушки, но всё же
Ужасная судьба отца и сына –
Жить розно и в разлуке умереть.
Ах, бабушка! Готовая ради внука на всё, как много значила она в его жизни. Как ни странно, но в связи с другими поэтами вспоминаются их любимые женщины, а в связи с Лермонтовым – бабушка. Иногда совершенно невольно, сама не подозревая того, влияла на его судьбу. О чём думает внук, арестованный за «Смерь Поэта», на допросе «от государя», где ему угрожают отправить в солдаты? «Я вспомнил бабушку… и не смог». Не смог чего-то, о чём будет жалеть всю недолгую оставшуюся жизнь. Знаменитая «Дума» - едкая, мрачная, она как перчатка, брошенная в лицо всему поколению. «Печально я гляжу на наше поколенье» - «наше», значит, и своё тоже. И себя обвиняет – без жалости и снисхождения.
Кажется, вся его жизнь – одно сплошное «против», «наоборот». Бабушкин любимец Мишель – вовсе не маменькин сынок, а храбрец, гусар, иногда забияка и дуэлянт. Впрочем, и гусаром-то он быть не мечтал и не собирался. Опять «против» и прочь из любимой и дорогой сердцу Москвы, о которой лучше, кажется, никто не сказал:
Москва, Москва!.. люблю тебя, как сын,
Как русский, — сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный.
Это та Москва, которую в самые последние минуты жизни будет видеть удалой купец Калашников:
Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается…
Из Москвы в холодный чопорный Петербург, о котором, кажется, и стихов-то не писал. Зато как удалось ему в знаменитой «Родине» показать так просто всё то, что так дорого нашему сердцу, узнаваемо всегда и везде, как генетический код, заложено в памяти:
На холме средь жёлтой нивы
Чету белеющих берёз…
Кажется, отсюда и Левитан, и по-осеннему печальный Чехов, и пронзительный Бунин.
Почти так же сильно любил с детства Кавказ. «Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе». Он ещё не знает, что сюда, в край синих гор и гордых людей, приедет уже не по своей воле – по приказу. Почти приговору.
Он ещё не знает, что так и останется там, на Кавказе, пока гроб с его телом не доставят в родовое имение. Только почему-то предсказал почти точно картину собственной смерти в «Сне»:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
В этот же, последний свой год на земле, написано удивительно пронзительное «Выхожу один я на дорогу».
Наверное, он хотел бы быть задорным и весёлым, как герой его «Узника», требующий черноглазую девицу и черногривого коня, или герой «Юнкерской молитвы»:
Царю небесный!
Спаси меня
От куртки тесной,
Как от огня.
От маршировки
Меня избавь,
В парадировки
Меня не ставь.
Пускай в манеже
Алёхин глас
Как можно реже
Тревожит нас.
Наверное, он и был таким, только в памяти всё равно чаще всплывает:
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Он почти не ошибся, этот гениальный печальный юноша в гусарском ментике. Он действительно прожил мало. Но остался с нами навсегда. Давайте побудем с ним наедине. Как он просил.