Рецензия Стопченко на книгу «Мы»

«Мы» Евгений Замятин

Грядущие люди!
Кто вы?
Вот - я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
Вы, пышнотелые, румяные венеряне, вы, закопченные, как кузнецы, ураниты – я слышу в своей синей тишине ваш ропот. Но поймите же вы: все великое – просто; поймите же: незыблемы и вечны только четыре правила арифметики.
Французский знаете.
Делите.
Множите.
Склоняете чудно.
Ну и склоняйте!
Скажите —
а с домом спеться
можете?
Язык трамвайский вы понимаете?
Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот величайший из дошедших до нас памятников древней литературы – «Расписание железных дорог». У кого не захватывает духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам «Расписания».
Но Часовая Скрижаль каждого из нас наяву превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы.
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрики и лаборатории.

Сливаясь в единое, миллионнорукое тело,
Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я – мы, четверо, одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке.
шаг миллионный печатай!

Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!

Обернулся: в глаза мне – белые – необычайно белые и острые зубы, незнакомое женское лицо.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
В глазах или бровях – какой-то странный раздражающий икс, и я никак не могу его поймать, дать ему цифровое выражение.
Странное ощущение: я чувствовал ребра – это какие-то железные прутья и мешают – положительно мешают сердцу, тесно, не хватает места.
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди — любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце —
гудит повсеместно.
Сердце – не что иное, как идеальный насос; компрессия, сжатие – засасывание насосом жидкости – есть технический абсурд; отсюда ясно: насколько в сущности абсурдны, противоестественны, болезненны все «любви», «жалости» и все прочее, вызывающее такую компрессию.
Ураган,
огонь,
вода
подступают в ропоте.
Кто
сумеет совладать?
Можете?
Попробуйте....
Разряд – самое подходящее определение. Теперь я вижу, что это было именно как электрический разряд. Пульс моих последних дней становится все суше, все чаще, все напряженней – полюса все ближе – сухое потрескивание – еще миллиметр: взрыв, потом – тишина.
Быть может, этот «разряд» излечил меня наконец от моей мучительной «души» - и я снова стал, как все мы.
Мы живем,
зажатые
железной клятвой.
За нее -
на крест,
и пулею чешите:
это -
чтобы в мире
без Россий,
без Латвий,
жить единым
человечьим общежитьем.
Две чашки весов. На одной – грамм, на другой – тонна, на одной «я», на другой – «мы», Единое Государство. Естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны.
Нет людей.
Понимаете
крик тысячедневных мук?
Душа не хочет немая идти,
а сказать кому?
Ах, встать бы вот сейчас и, захлебываясь, выкричать все о себе!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Пусть никто кругом не видит, в каких я черных несмываемых пятнах, но ведь я-то знаю, что мне, преступнику, не место среди этих настежь раскрытых лиц.
Пусть потом конец – пусть!
Я жизнь
отдать
за сегодня
рад.
Какая это громада!
У меня по отношению к Единому Государству есть это право – понести кару, и этого права я не уступлю.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Неужели у каждого такая боль, какую можно исторгнуть изнутри – только вместе с сердцем, и каждому нужно что-то сделать
Но как
испепеляюще
слов этих жжение
Человек – как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать.