Рецензия на книгу «Нить»

«Нить» Виктория Хислоп

Дочитав (зачем-то) эту книгу, я осталась с четким ощущением того, что сначала Хислоп придумала отличный сюжет и с увлечением начала писать, и получалось у нее сперва очень неплохо. Поначалу-то книга действительно затягивает, увлекает, поначалу в ней есть стиль не то чтобы настоящей хорошей литературы — но это не поделка. Там находится место деталям, запахам, вкусам, "воздуху": тут хороши и пролог, и сцена со слепым, и грандиозный пожар Салоников, а в сцене, где мать двух девочек в Смирне внезапно впервые чувствует опасность, глядя на солдат, читателю даже передается частица ее страха. Неловкие стилистические обороты вроде "холодные, как лед, голубые глаза" пока еще торчат в тексте, как гвоздь. Позже вот так станут торчать удачные находки.
Но постепенно повествование становится все более шаблонным, плоским и торопливым. Как будто Хислоп окинула взглядом свой замысел, испугалась его масштабности, поняла, что тут надо писать четыре тома — и поскакала галопом. Целые эпохи и куски жизни описываются теперь парой слов, быстренько, банальными и бесчувственными фразами. Язык иногда становится примерно таким: "Уровень социальной напряженности в городе нарастал". Как метко заметил кто-то, говоря о методе Хислоп, книга развивается не вглубь, а вширь. Широту сюжетного замысла автора, решившей рассказать всю историю Салоников и отчасти греков в ХХ веке, невозможно не оценить, но в жертву масштабу безжалостно приносится все: детали, язык, правда характеров.
Персонажи перестают быть людьми и превращаются в функции, в фанерные фигуры, расставленные в условных декорациях. И в итоге случайная семья из начала книги, по вине которой начинается пожар города, выписана ярче, чем многие ключевые персонажи, которым не повезло прийти попозже.
Вот есть у нас, например, печальная богатая и очень красивая дама. Что она делает на протяжении десятков лет? Ольга делает три вещи: сидит дома, тоскует, волею пославшего ея мужа заказывает новые красивые платья (ей самой — ничего не надо). В начале книги, когда Хислоп еще не утратила интереса к ощущению реальности, Ольга была у нее настолько живой, что писательнице было не жаль сил и времени даже на описание ее снов. На первых страницах Ольга стояла у открытого окна, глядя на гору Олимп, вдыхала запах дождя, от которого мокло ее платье, и ей было все равно: она наслаждалась тем, как пахли мокрые теплые камни. Она чувствовала, думала, жила. Но очень скоро она превращается в человека-функцию, задача которого — десятилетиями грустить дома и общаться со швеей на примерках. Как она проводит свои дни? Может, она читает, — что она читает, нравятся ли ей эти книги? Может, она проводит дни в молитвах, — ну, расскажите, как протекает ее внутренняя жизнь, среди читателей наверняка немного людей, способных часами молиться, хоть жарко, хоть машинально, и им было бы любопытно узнать, что происходит в душе человека, который живет именно так. Может, за годы сидения дома Ольга нажила в придачу к депрессии еще и бессонницу, и мир особенно мучителен для нее по ночам? Может, у нее есть заветные желания, тайные слабости и грешки вроде пристрастия к сладостям (каким?), сплетням служанки или женским романчикам о любви? Может, она предается воспоминаниям о той поре ее жизни, которая так и осталась для нас неизвестной? Ни-че-го.
Фигурке положено стоять посреди гостиной богатого дома — она и стоит. Эпохи идут, а Ольга стоит. Или сидит. Иногда лежит. Без мыслей, без чувств, без болезней и удовольствий. И автор так смутно представляет себе ее мир, что выпускает из виду даже одну весьма важную деталь: затворничество Ольги, которая не выходит из дома из-за тайных душевных проблем, должно было бы вызвать в высшем обществе патриархальных Салоников скандал. Даже в наши дни правильная гречанка должна каждое воскресенье ходить в церковь. И уж как минимум она должна бывать на Пасхальной службе. Но Хислоп, не чувствующая жизнь своих героев, не задумывается о том, как Ольга и ее озабоченный мнением общества муж решали эту проблему нехождения в церковь — автор о проблеме не знает.
Когда персонажи превращаются в фанерные фигурки, их остается только расставить по местам.
Вот Катерина — она искуснейшая в Салониках мастерица, швея и вышивальщица. Что она делает? Работает же! В мастерской. Или дома. Ну, или опять в мастерской. Нет, а что еще ей делать? Функция у нее такая! Личная жизнь у девушки, возраст которой приближается к 30, какие-то смутные мечты, романы, мимолетные обмены взглядами, тоска по любви, горечь одиночества, тайная печаль над чужими свадебными платьями, — не, не слышали. Зачем?! Для той личной жизни, которая уготована Катерине автором, время еще не пришло, родина пока еще в опасности, и до тех пор наша фигурка живет только и исключительно работой. Ей вполне хватает невысказанной любви к далекому молодому человеку, который занят спасением Отечества. И ни роскошь свадебных платьев для других, ни замужество и материнство ее названных сестер и, наверное, всех знакомых девушек, не наводят Катерину ни на какие мысли, кроме новых узоров для вышивки бисером, жемчугом и шелком.
Вот фигурка-Димитрий. А он что делает? Он у нас помещен в горы, он там сражается. Вот такая исчерпывающая информация о внешней и внутренней жизни одного из главных героев. Сражается и переживает о судьбах родины. Чего вам надо еще? Кстати, как он переживает: да никак, в сущности, его страдания просто обозначены, названы словами типа "но сердце его сжималось", что и по какой причине он действительно чувствует — это нам знать не положено и не надо.
Самые острые и драматичные моменты в жизни фигурок теперь тоже только обозначаются, часто до смешного неумело. Когда парень, больше года пробывший на фронте и все это время не подававший вестей, объявляется в доме безумно любящей его матери, она встречает его чем-то вроде: "Я так рада тебя видеть, Димитрий". А когда боевые соратники этого парня обстреливают его родной город, где живут все, кого он любит, эта ситуация описывается словами "как он ни тосковал по родному городу, сейчас он был даже рад, что находится далеко".
А ведь на первых страницах автор рассказывала о чувствах только что родившей, одуревшей от боли женщины совсем иначе. Вот вам эпизод: немного отойдя от боли эта женщина вдруг чувствует, что в комнате, помимо нее, врача и служанки, появился кто-то еще — новый человек. Человек, которого только что нигде не было. Ее сын. Тут она не говорит, что "очень рада его видеть".)
Все же этап сбора материала в Греции очевидно не прошел даром для писательницы. Иногда посреди картона и фанеры вдруг возникает какой-то живой, явно из жизни пришедший эпизод. Вновь появляются драматизм, тонкие детали, выпуклость. Таковы, например, эпизоды, связанные со спасением греками иудейских ценностей в годы войны: тут чувствуется, что Хислоп, скорее всего, даже в руках держала эти рукотворные тайники с искусной вышивкой, в которую были вплетены, как орнамент, имена, инициалы, даты, намеки. Чувствуется, что эту историю ей рассказывали очевидцы, и она ее тронула, — а вот остальное, повисшее в воздухе, было уже наспех додумано и наспех изложено.
И все же замысел интересен, начало и финал книги хороши. Чувствуется, что автором была проделана огромная работа по изучению истории. К сожалению, этой работы оказалось недостаточно, чтобы живая, полная драматических, кровавых и зачастую запутанных событий история Греции в ХХ веке стала понятнее и ближе, и чтобы она смогла волновать читателя больше, чем декорация из раскрашенной картонки.
В качестве утешения: у книги не самый плохой финал. Англоязычного читателя этот финал может даже шокировать. А меня тронул, так сказать, первый финал: конец истории, которую старики рассказывают своему внуку, предшествующий концу собственно книги. В этом первом финале сюжет одновременно и ловко, и трогательно воскрешает эпизод из прошлого, таинственно связавший главных героев еще до их знакомства. Я же говорю, сюжетная задумка очень неплоха.