Рецензия gostinnik на книгу «Два капитана»

«Два капитана» Вениамин Каверин

Раньше, когда в поле моего зрения случайно оказывались каверинские «Два капитана», у меня звонким пионерским голосом отдавалось в голове: дружба, честь, отвага, приключения, никогда не сдавайся, борись до конца, мы победим! Как славно, всегда думал я, что такие книги есть, и без доли сомнения добавлял: их обязательно надо читать подросткам. Они должны приобщиться этому чувству бесконтрольной каверинской радости, отозвавшейся в нашем мире георгиевскими ленточками, футболками с принтами «Россия» и лозунгами, для которых не нужен футбольный или хоккейный повод: «Россия, вперед!»

Не знаю, поумнел ли я с той поры или поглупел. Может просто стал взрослее, и теперь меня всегда настораживает безапелляционный максимализм суждений и оценок. Слишком простым и ясным представляется мир никогда и ни в чем не сомневающемуся человеку. В ограниченном мирке никогда не бывает больших проблем. А Каверин художник большой, и явно не заслужил участи быть узником тесной камеры оптимистических иллюзий. Хотя в эту камеру он зашел добровольно.

Вениамин Каверин, один из серапионовых братьев – яркой, поражающей своей независимостью элитарной литературной группы 20-х годов – был вынужден приспосабливаться под новые реалии. Прекратив к началу 30-х годов любые попытки творческих экспериментов, писатель свой удивительный талант, впрочем, как и многие литераторы того времени, ограничивает рамками общепринятого социалистического реализма. Первый роман «Исполнение желаний», написанный в таком стиле был встречен благосклонно, и в 1938-1944 гг. Каверин создает главное свое произведение, которым, к большому сожалению для талантливого писателя, он и запомнился своим читателям.

Творческим посылом для создания романа «Два капитана» послужила встреча Каверина с молодым ученым М. Лобашевым, страстно отстаивавшим роман «Как закалялась сталь» в споре с каким-то отсталым старичком, не понимавшим духа нового времени. Горячность молодого ученого потрясла писателя, и Каверин по модели Н. Островского создает свой роман-воспитание, за который в 1946 году получит Сталинскую премию.

Необходимо приложить определенные усилия, чтобы оторваться от захватывающей легкости и простоты каверинского слога, иначе критически рассмотреть его роман не представляется возможным. Даже на современных читателей, незнакомых с реалиями советской действительности, стиль писателя производит неизгладимое впечатление: приключенческая стихия поглощает все внимание, судьба персонажей волнует больше, чем их образы, напряженность сюжета незаметно становится главной причиной сопереживания героям – и если и ведутся какие-либо споры, то лишь о том, что «Два капитана» не устареют никогда. Что стоят одни лишь патетические названия рецензий на роман и не менее патетические отзывы. Наверное, Каверин, умный и тонкий писатель, горько бы улыбнулся, узнав о них.

Роман продолжает – и иначе вряд ли мы узнали о Каверине! – традицию социалистического реализма. Это направление многие критики справедливо считают условным, искусственно созданным для выработки единого художественного метода и, соответственно, мировоззрения нового Союза писателей, организованного тогда же, в 1934 году (именно над ним издевался Булгаков, создавая свой МАССОЛИТ). Безусловно, художественный метод не может возникнуть из небытия мановением властной руки, истоки его следует искать в творчестве Горького, идеологически обособившегося от эстетики замятинского неореализма. В катастрофическом, разрушающемся мире модернизма горьковские «новые реалисты» ищут спасения в героическо-плакатном типе героя, который призван решительно преодолеть все мировые катаклизмы и построить новый счастливый мир. Как непримиримо жестко критиковал эти притязания в своей антиутопии Замятин, один из духовных наставников Серапионовых братьев, а также член Правления старого союза писателей, разогнанного в 1932 году! И по иронии судьбы, строить новый счастливый мир будут его ученики, одним из которых был автор «Двух капитанов». Причем личная трагедия Каверина заключалась в том, что он был, по-видимому, честным и порядочным человеком и не мог участвовать в позорных разоблачительных демонстрациях века: достигнув известности, писатель не побоялся отказаться от травли Пастернака и даже разорвал многолетнюю дружбу с другим серапионом – престарелым и на все согласным К. Фединым, выступившим против издания «Ракового корпуса» Солженицына.

Язвительный А. Синявский не без оснований отказывает социалистическому реализму в самом реализме, утверждая, что именно стремление к реалистическому изображению действительности губит новоявленное направление литературы. Социалистический реализм, по мнению критика, является, по сути, трансформацией русского классицизма 18 века, приправленного, выражаясь языком Бабеля, острым соусом героического романтизма.

«Мы изображаем жизнь такой, какой нам хочется ее видеть и какой она обязана стать, повинуясь логике марксизма. Поэтому социалистический реализм, пожалуй, имело бы смысл назвать социалистическим классицизмом».

Каверин талантливо следует изученным по Н. Островскому и Макаренко правилам игры и создает один из литературных столпов социалистического реализма. Его герои, как и принято в эстетике классицизма, схематичны, четко разделены на положительных и отрицательных, причем отрицательных героев в социалистическом мире не может быть много: это всего лишь профессор Николай Антоныч, бывший «грязный биржевой делец» (как же ярко и поучительно одно лишь это по-социалистически восхитительное определение выжигает клеймо несмываемого позора на образе брата покойного капитана) и вечный подлец Ромашов, а также второстепенные жалкие, выродившиеся подобия злодеев – фон Вышимирский и Гаер Кулий (он же Тимошкин) – отчим Сани Григорьева. Талант Каверина проявляется глубже, он не отказывает главным отрицательным персонажам в доле человечности. Профессор, погубивший брата, оказывается влюбленным в его жену и очень даже тяжело страдает от ее смерти, Ромашка аналогично влюблен в Катю и как-то пытается ее спасти в блокадном Ленинграде. Но все это пустое, этот проблеск человечности, редкий, как солнечный луч в вересковых пустошах сестер Бронте, не ведет к усложнению образов, раскрытию их внутренней конфликтности, а просто тщательнее очерчивает контуры героев, показывая, что даже во врагах социализма есть что-то светлое, может быть, даже способное к перевоспитанию. Правда, читателя не обманешь, он уже в самом начале романа твердо убежден, что все эти злыдни, по классицистическим законам жанра, обречены.

Главные положительные герои, и их, как и полагается, намного больше, напротив, всегда идеальны, они победители, основатели нового мира. Как в классицистических произведениях, в них нет никаких внутренних конфликтов, их цель всегда определенна и ясна, они несгибаемы, отличаются железной волей, правдивостью, искренностью, и посвящают свою солнечную жизнь борьбе с врагами, иначе бы роман стал бы вовсе бесконфликтным и превратился в сплошной панегирик, которым он, по сути, и является. И окружают их такие же, как и они, социалистические люди, открытые, добрые, отзывчивые, справедливые и принципиальные. Если вообразить себе тетю Дашу, которая одинакова и в 40 лет, и в старости, то взгляните на пакет молока «Домик в деревне» – перед вами ее идиллически пасторальная копия. И пусть она сейчас помогает повышать продажи в буржуазно-рыночном мире, 50 лет назад она с той же уютной домашностью строила коммунизм. До революции такие герои могут совершать ошибки, сомневаться, даже проявлять несознательность, но с приходом «лучшего из миров» они составляют идеальный утопический мир, подобный мифологичной реальности старых добрых советских фильмов. К примеру, старик Сковородников, который до революции пробавлялся варевом клея, при новом строе, вооруженном заветами Ильича о кухарке и государстве, чудесным и необъяснимым образом перевоплотится в мудрого руководителя района.

Схематизм героев отчетливо виден даже в неожиданном приеме смены повествователя, который задуман с противоположной целью, с целью оживления героев, придания им гендерно-психологических различий. Действия описываются от первого лица Сани Григорьева, но вдруг прерываются, и рассказчиком становится Катя. Увидит ли читатель ее внутренний мир, отличную от мужского восприятия картину мира? Ничуть. В социалистическом мире все положительные герои одинаковы, все равноправны, и редкие проблески психологических наблюдений и стилистических различий не отвлекут внимания от общей и основополагающей целеустремленности персонажей. Катя в нескольких объемных главах рассказывает о своей трудной жизни, но о ее профессии или об увлечении фотографией упоминается вскользь, и то лишь с одной целью – показать, насколько она в них успешна. Где в реалистическом произведении обнаружишь, что жизненные интересы героя можно уложить в пару предложений? В классицизме – сплошь и рядом.

Насколько схематичны образы героев «Двух капитанов», настолько прост и схематичен мир, в котором они действуют. Этот мир, как плакаты Маяковского, расписан всего лишь двумя цветами: красным и черным. Есть социалистические люди, а есть низкие враги, которые интригами и подлостями одерживают временные победы, но все знают, что еще при жизни их настигнет справедливое возмездие. Ромашов не убьет израненного Саню не потому, что испугается, не потому, что такой у него слабый и безвольный буржуйский характер, а потому, что в классицизме всегда добро побеждает зло, и Саня обязан выжить любой ценой и обязан быть счастливым.

Каверинский реализм поверхностен, он следует сюжетной логике, но не художественной. Саня Григорьев типичен, но это не реалистическая типизация, а идеологическая. После войны он останется всего лишь капитаном, он не будет генералом или Героем Советского Союза. Потому что рядовой капитан не исключителен, как Герой Союза, а воплощает в себе образ всех обычных советских людей, чья судьба обязана быть подобной Сане Григорьеву. Именно такие рядовые капитаны, обычные советские люди призваны «вмешаться в историю и исправить ее по-своему», будь то загадочная история пропавшего капитана Татаринова или пока что зарядка по утрам. Служить социалистической Родине можно по-разному, но обязаны все.

Так почему же герои, схематичные по сути, не воспринимаются такими на протяжении всех двух томов книги? Наоборот, они живые, и читатель им сочувствует, неустанно следит за их бесконечными приключениями, которые три века назад изрядно бы нас утомили. Секрет заключается в том, что Каверин обращается к животворящему источнику, открытому в России Горьким и перепетым на новый лад Н. Островским, – к неоромантизму.

Революционный романтизм 20-х годов уже давно выдохся, и теперь талантливые писатели понимали, что нужно по-новому оживлять схематичные идеалогизированные образы положительных героев. Каверин создает свой тип романтизма, и это главное художественное достоинство всей книги. Это романтизм не революции, а обыденности, обычная повседневная жизнь наполняется героическим романтизмом. Теперь не надо отправлять героя к папуасам на необитаемый остров или за золотом в скалистые каньоны апачей, теперь вся обычная жизнь обычного подростка полна захватывающих героических приключений. Жизнь возвышенна и наполнена патетикой, исключающей любой намек на рефлексивную иронию реализма: все образы персонажей, все сюжетные линии, все приключения окрашиваются романтическим пафосом борьбы и стремления к идеалу, и герои превращаются из мертвых схем в живых людей, становятся понятными и близкими. Удовольствие от чтения приключенческой литературы, как называл ее Ортега-и-Гассет «загадочной галлюцинации», заставляет нас, по словам испанского философа, «принимать авантюру за подлинную действительность». Более того, Каверин меняет свою целевую аудиторию, ориентируясь на успешный пример Макаренко, он пишет именно для подростков, и учит их правильной социалистической жизни. При малейших затруднениях в нужный момент всегда появляется ретроспективный образ мудрого повествователя, который мягко перебивает рассказ главных героев, чтобы обратиться с пламенным призывом или с поучительным разъяснением к молодому читателю.

Новый патетический романтизм – неотъемлемая черта социалистического реализма. Герои всегда и везде беседуют на возвышенные темы, вместо обсуждения Катиных геологических экспедиций или выставок фотографий, вместо Саниных рассказов о буднях своей профессии мы внимаем патетическим речам героев о жизни, полной борьбы, которую нужно потратить на то, чтобы ничего тайного в мире не осталось. Этими речами создается утопический идеал лучшего гражданина лучшего из миров, и обаятельность прозы Каверина выполняет сугубо воспитательные задачи.

«В значительной своей части советская литература — это воспитательный роман, в котором показана коммунистическая метаморфоза отдельных личностей и целых коллективов. Многие наши книги связаны с изображением именно этих нравственно-психологических процессов, направленных к созданию будущего идеального человека» (А. Синявский).

Даже конец романа прямо отсылает нас к романтичной и патетичной «Сказке о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове» Гайдара.

«Заходящие в Енисейский залив корабли издалека видят эту могилу. Они проходят мимо нее с приспущенными флагами, и траурный салют гремит из пушек, и долгое эхо катится не умолкая».

Каверин воспитывает в своем молодом читателе идеологию советских ценностей. Судьбы частных людей полностью посвящаются общему началу, воплощенному в идее государства, а военные годы, изображенные в романе, лишь надежно закрепляют эту аксиому. Писатель создает образ человека-бойца, человека-солдата, призванного защищать Родину. Художник Петя Сковородников прежде всего солдат, а потом художник. Мягкий, не от мира сего профессор Валя Жуков прежде всего солдат, и его грызуны составляют государственную военную тайну, о которой ни друзьям, ни даже мудрому повествователю знать не положено. Частный человек жертвует всем личным во имя Родины, во имя советского государства. Каверин патетично изображает замерзшего советского солдата, навсегда застывшего в героическом порыве, и поза павшего в бою воина вызывает у нас молчаливую, со слезами на глазах, скорбь. Этот жест – жест героического плаката, и никакого реализма здесь нет (сравним обезображенные тела солдат Ремарка или ближе – героическую позу князя Болконского на Аустерлицком поле и его жалобный стон, разрушивший эстетическую иллюзию Наполеона, а за ним и самого читателя. Каверин, следуя принципам эстетики классицизма, не может себе позволить разъедающую иронию критического реализма Толстого или неореализма Ремарка). Обратим также внимание на описание неба, полного воинского могущества в день Победы, – это тоже плакатный жест громкой победительной славы Родины, сравним с ним наполненное философской глубиной небо Аустерлица – и забудем слово реализм.

Несмотря на чрезмерные длинноты, откровенную затянутость повествования и бесконечно, словно припев пионерской песни, повторяющиеся мотивы, роман благодаря легкости каверинского слога читается на одном дыхании, так что эти недостатки ускользают от внимания. Объемность «Двух капитанов» вполне объяснима: авторам платили постранично, и еще Булгаков едко смеялся над такими писателями. Чтобы сгладить впечатление от ненужных длиннот, Каверин не брезгует нехитрыми бульварными приемами удержания читательского внимания: «загадки, о которых я расскажу в следующей главе». Все это понятно, но патетические лозунги-мотивы, которые герои постоянно, при любом подходящем случае, повторяют на страницах романа, как монахи перед началом поста свои молитвы, заслуживают отдельного упоминания. Они оказывают столь магнетическое воздействие даже на современного читателя, что пройти мимо них решительно невозможно. Все они посвящены созданию цельного образа социалистического человека, идущего впереди планеты всей к обязательному для всех счастью. Процитируем их:

1. Детская клятва Сани Григорьева и Пети Сковородникова: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Цитата взята из «Улисса» викторианца Тенессона, а также высечена на могильном кресте Р. Скотта. Думается, роман мало что потерял бы от такого громкого плакатного названия, но Каверин предпочел оставить его на пользование восторженным рецензентам.

2. Откровенно воспитательная сентенция о выборе профессии, в которой каждый человек «способен проявить все силы души». Человек, по Каверину, полностью управляет своей жизнью, делает ее такой, какой хочет видеть. Такие волевые люди в дальнейшем «исправляют историю» и создают мир всеобщего счастья.

3. Не менее воспитательный девиз летчика Ч. (Чкалов не будет упомянут в романе, но все читатели того времени легко узнавали одного из любимцев эпохи). «Если быть – так быть лучшим». Также любимая фраза восторженных рецензентов.

4. Безусловно, никуда не деться от безудержного оптимизма социалистического реализма. Новому человеку подвластна не только его личная судьба, но и судьба всего мира. Все тайны будут раскрыты, все загадки будут объяснены. Задача молодого читателя повторить судьбу Сани Григорьева и воплотить в будущем этот новый, дивный мир. «Все будет прекрасно, потому что сказки, в которые мы верим, все еще живут на земле».

Сочетание приключенческой тематики, детективной истории, полной тайн жизни, романтизации обыденности, воспитательной направленности, идеологических штампов, высокой патетики и простоты и легкости стиля открывает читателю один из лучших образцов жанра пропагандистского романа-воспитания. Можно проследить традицию и отметить такие столпы социалистического реализма, как «Мать» М. Горького (1906), «Как закалялась сталь» Н. Островского (1934) , «Педагогическая поэма» А. Макаренко (1937), «Два капитана» В. Каверина (1940 и 1945), «Молодая гвардия» А. Фадеева (1946), «Русский лес» Л. Леонова (1953). И как тяжело и печально сравнивать с «Двумя капитанами» повесть «В окопах Сталинграда», совершенно необъяснимо чем зацепившую Сталина и неожиданно для всех получившую его премию, которую годом ранее он отдал Каверину. Две книги – два разных мировоззрения: огромная каменная глыба государственной идеологии и слабый ручеек «лейтенантской прозы», отчаянный глоток воздуха свободы, проросшей к жизни из солдатских костей.