Рецензия на книгу «Циники»

«Циники» Анатолий Мариенгоф

“-Делать-то вы что-нибудь умеете?

-Конечно, нет.

(…)

-В таком случае вас придется устроить на ответственную должность.”

Имя Анатолия Мариенгофа долгое время ассоциировалось у меня исключительно с Сергеем Есениным. И не только потому,что он автор знаменитого «Романа без вранья», где делится воспоминаниями о великом поэте, с которым был знаком, а еще и потому, что почти в любой биографической книге о Есенине непременно будет упомянут и Анатолий Мариенгоф. Хотя бы потому, что оба не только входили в «Орден имажинистов», но и являлись его основателями наряду с поэтом Вадимом Шершеневичем. Одним словом, о Мариенгофе без Есенина, о Мариенгофе - прозаике я, увы, не знала ничего до тех пор, пока не прочитала его небольшое произведение «Циники». 

Что ж… Произведение, может, и небольшое, но по силе воздействия — почти бомба. Начать хотя бы с того, как оно написано: резко, рвано, отрывисто, почти хаотично, главки-зарисовки, фразы — пистолетные выстрелы, предложения — удары хлыста со свистом рассекающие воздух. И нет времени, чтобы остановиться и без спешки расписать всё подробно и плавно. Да и не нужно это. Помните? Мариенгоф — один из основателей имажинизма, литературного направления, которое ставило во главу угла образ. А уж с образами автор управляется играючи, и роман его взблескивает ими почти в каждой фразе. Попробуйте, почитайте Мариенгофа хотя бы ради свежести восприятия русского языка. Уж такие метафоры, такие сравнения: неожиданные, хлесткие, поэтические, злые, смешные, оригинальные, сложные, заковыристые. Не всякое стихотворение может похвастаться такой роскошной образностью. Что ни предложение -описание — хочется перечитывать, что ни фраза героев —циников — так и хочется рассмеяться сквозь слезы.

Так кто же они, циники Мариенгофа? Владимир и Ольга. Мы мало, что о них знаем. Автор, нисколько не церемонясь, распахивает перед нами дверь, и… вот они! Нас с ходу бросают в сцену, в диалог. Но мало-помалу картина вырисовывается. Владимир — интеллектуал, историк, эстет, обожающий протирать свои ценнейшие книги собственноручно, не прибегая к помощи прислуги. Ольга — красивая, можно предположить, роковая женщина, тонкие ручки в перчатках, шляпка с перышками чайки, французская косметика. А на дворе— 1918 год… Думаете, герои начнут страдать? Ничуть не бывало! Ну, по крайней мере не сразу и не от высоких помыслов. Ольга вот огорчена, что «странная какая-то революция», поскольку невозможно купить мороженое, а уж как жить без французской краски для губ? Газеты пестрят заголовками о боях, забастовках, голоде, а Владимир бегает по городу в поисках букета цветов для своей возлюбленной. Думаете, ну вот, роман об антисоветских элементах. И опять неверно. Или не совсем. Ведь Ольга рьяно стремится быть полезной, сотрудничать. На всё и вся она смотрит… ну, да, весьма цинично и практично. Что? Замуж зовете, Володя? Очень кстати! А то центрального отопления зимой не жди, а спать одной холодно.

Мариенгоф сатиричен, он смеется над всем и всеми в своем романе. Интеллигенция смешна. Ведь кто-то бежит из страны, но просит дочку выйти замуж за большевика, чтобы сохранить квартиру. Кто-то страдает от измен жены, но аристократическое воспитание не позволяет делать сцену, так ведь можно прослыть пошлым. А страдание-то рвется наружу! Вот как сейчас взять, да и «прыгнуть со скалы», чтоб любимая потом осознала, что натворила и какого человека загубила. Да куда там! Вот вроде и окно распахнуто, и до земли семь этажей, а там внизу что? Фу, гадость какая, рыбьи потроха во двор выброшены. Да как же это жизнь такого человека и так некрасиво оборвется. А революция и революционеры? Жирующие нэпманы в ресторанах, шикующие и покупающие женщин за доллары, выполняющие любой каприз взбалмошной кокетки, и газеты, сообщающие о случаях каннибализма, смертей, убийств по всей России. Заседания, на которых решается вопрос, кому из деятелей поставить памятник. Тяжелые бои по всем фронтам. Так,заметки, немного хроники, скажем так,чтоб понятен был фон, а центр — все-таки любовь и герои-циники. А ведь страшно-то как становится от этих вскользь брошенных фраз, и понимаешь, не просто так они тут. И над героями своими, маленькими, ничем-то не выдающимися, Мариенгоф тоже насмехается, но как-то горько. И жаль их становится, этих сподвижников коммунизма, продающих себя, чтобы помочь голодающим России и заедающих нравственное падение шоколадными конфетами.

И похожи они на беснующихся гостей чумного пира, когда кажется, что всё можно, всё дозволено, потому что это последний день, последняя ночь, последний праздник и последняя трагедия. А когда вдруг занимается рассвет и приходит понимание, что нет, это был не последний день и не последняя ночь. За хаосом, как это должно случится, приходит порядок. Да, жизнь изменилась, но и она входит в колею. Вот тогда-то наступает страшное опустошение. И некуда деваться, и нечего делать. Словно до этого своей-то жизни и не было, а был бесконечный цинизм в циничное время. И, казалось, то не своя жизнь вытекала, а так — игра в жизнь. И театральный трагический эпилог только в духе этой игры. На сей раз — в скуку. Да только красивым этот эпилог не получается. А горьким. Никакой пьяной вишней не подсластишь. И кажется, гром должен грянуть, и хляби должны разверзнуться, а на самом деле «на земле как будто ничего и не случилось»...