Рецензия sibirjachka на книгу «Кроткая»

«Кроткая» Федор Михайлович Достоевский

                                                "Кроти страсти свои ". -

                                                                             Толковый словарь Даля

Теперь, когда прочитаны многие тома Ф.М. Достоевского, а не только его ранние произведения, и когда собственный опыт чтения умножился, было любопытно перечитать именно "Кроткую". Я помню только первые ощущения трагичности девичьего образа и ужасной жизненной жестокости, от которой она освободила себя. Вот, кажется, вся глубина того прочтения. Смутно припоминаю, что название повести беспокоило своим выбором и несколько ставило в тупик: почему? Словари как-то не особо разъяснили, но поверхностно успокоили: " Кроткий, о человеке тихий, скромный, смиренный, любящий, снисходительный; не вспыльчивый, негневливый, многотерпеливый" (Толковый словарь В.Даля).

Проливает ли это определение на авторский умысел? Или автор заключает в название свой? То, что Достоевскому свойственно было вносить в устоявшиеся понятия своё понимание и видение, говорят и его публицистика и художественные произведения. Вспомните хотя бы эти его "Бесы", "Идиот". Что ни название, то оксюморон. В самих названиях угнездилось уже нравственное противоречие между словом и образом, и возникает сам по себе внутренний толчок, запуская сюжетную пружину, которую автор то сжимает, то отпускает, а дальше читательское воображение докручивает её своим представлением морали до удобного ему понимания.

А ведь оно существует - это удобное понимание. Ну кто, например виноват в самоубийстве бедняжки: ведь её принял в дом состоятельный человек, спас, можно сказать от нищеты, оберегал её во время болезни, был готов на несоразмерные его роду занятий уступки? А она... Разве не на такое прочтение толкает читателя выбранная автором стилистика в построении и повествовании событий? Да ещё авторское предисловие, оно как будто непрочь сослужить адвокатскую миссию мужу, ошеломлённому случившимся.

Вся нагрузка в развитии сюжета сосредоточена на откровениях доморощенного ростовщика, бывшего офицера, ставшего закладчиком. Собственно говоря, это монолог, в котором второе действующее лицо уже давно молчит: в данный момент по причине смерти, а ранее, потому что не очень-то её слово было бы весомым. И потому как сирота и потому как нищая, а значит удел её - скромность, смиренность. Кротость, значит. Так понимали тетушки, продавая её купцу, так понимал свой поступок, оценивая его как щедрое благодеяние, закладчик.

О, из какой грязи я тогда ее вытащил! Ведь должна же она была это понимать, оценить мой поступок! Нравились мне тоже разные мысли, например, что мне сорок один, а ей только что шестнадцать. Это меня пленяло, это ощущение неравенства, очень сладостно это, очень сладостно.

Вот оно упоение собой и своей властью: поднимаешь себя над поверженным жизнью и не видишь, как разрушаешь человеческие отношения, как гордыня съедает способность почувствовать тех, кто готов одарить тебя любовью. Особенно отвратительно это, когда сознательно выстраивается система уловок с целью подчинения тебе другого.

Создаётся в самом начале представление, что тронутый гибелью жены муж стремится вспомнить прожитое, чтобы заполнить памятью о ней страшный момент. И сбивчивая его речь вначале как будто подтверждает это. Но чем более словоохотливым и велеречивым он становится дальше, переходя на свой манерный язык с претензией на образованность, тем понятнее, что весь его монолог - желание оправдаться.

Что ж, я скажу правду, я не побоюсь стать пред правдой лицом к лицу: она виновата, она виновата!..

Да, было в этом оправдательном потоке слов стремление воссоздать всё так, как было, ибо упор на правду им сделан, его хватило, чтобы понять, каков характер юной женщины без имени. Сироты без защитников и адвокатов. Даже автор словно устранился, решив, что нескольких начальных слов от него о потерянном муже достаточно, а дальше пусть герой выныривает сам. И тот неплохо справляется с ролью рассказчика, называя даже главы, исходя из своих затронутых чувств и уязвленного самолюбия.

И не было сказано Кроткой лишних слов ни о себе, ни в свою защиту, но было достаточно того, что и как говорил о ней закладчик. "Кроткая бунтует" - так называет рассказчик главу, в которой открыто проявился характер смиренной женщины. И было в этом столько протестной силы, совершенно неожиданной в её положении, что не могло не изумить человека, уверенного, что она-то уж точно в его власти. Ибо "Кто был я и кто была она".

Унизить, унизить, дать ей знать ничтожность её существования.. И он подталкивает обстоятельства таким образом, что уверен, "она побеждена". Каким триумфом отзывается в его мыслях эта фраза. Трижды! «побеждена, но не прощена» .

Напротив, в моих глазах она была так побеждена, была так унижена, так раздавлена, что я мучительно жалел ее иногда, хотя мне при всем этом решительно нравилась иногда идея об ее унижении. Идея этого неравенства нашего нравилась...

Ему казалось, что теперь-то она и в самом деле кроткая - укрощённая им, что система, разработанная им, верна. Что вот так и надо "кротить" хоть кого, чтобы добиваться своих целей. И взыграл в нём сон гордости, обуяли его прежние страсти. Слепота пеленой окутала: не победу надо было праздновать, а утрату любви оплакивать. Разве можно чистоту унизить?

И ведь сказано: "Кроти страсти свои".