Рецензия на книгу «Воспоминания детства: Нигилистка»

«Воспоминания детства: Нигилистка» С. В. Ковалевская

Когда я начинаю перебирать и классифицировать мои первые воспоминания, со мной всякий раз повторяется то же самое: эти воспоминания постоянно как бы раздвигаются передо мною. <…> И главная беда в том, что я никак не могу определить сама, какие из этих впечатлений я действительно помню, т. е. действительно пережила их, и о каких из них я только слышала позднее в детстве и вообразила себе, что помню их, тогда как в действительности помню только рассказы о них.

Ни с чем несравнимые ощущения испытываешь, прочитав у кого-то свои мысли. Даже если эти мысли банальны и безыскусны и могут обитать в миллионах голов на планете. Но если они записаны теми же словами, что когда-то подобрала для них ты, то чувствуешь некоторое родство с автором. Если бы я писала воспоминания, то начала бы их точно так же.

К сожалению, на этом наше сходство с Софьей Ковалевской заканчивается. А жаль. Женщина она была выдающаяся. Тот день, когда я надумала прочитать ее книги (узнав, что она писала не только математические труды), следует считать удачным.

Я принялась за воспоминания, чтобы узнать, как маленькая Софа полюбила математику. Дело в том, что царица наук – это моя детская любовь. А еще лет в 8 или 9 я где-то вычитала о Ковалевской и о том, как забавно математика вошла в ее жизнь. Но не была уверена, что правильно помню прочитанное. В главе «Мой дядя Петр Васильвеич» я нашла то, что искала. На одну из детских комнат не хватило обоев и на временную оклейку пошли листы лекций Остроградского о дифференциальном и интегральном исчислении. Листы эти, испещренные странными, непонятными формулами, скоро обратили на себя мое внимание. Я помню, как я в детстве проводила целые часы перед этой таинственной стеной, пытаясь разобрать хоть отдельные фразы и найти тот порядок, в котором листы должны бы следовать друг за другом. От долгого ежедневного созерцания внешний вид многих формул так и врезался в моей памяти, да и самый текст оставил по себе глубокий след в мозгу, хотя в самый момент прочтения он и остался для меня непонятным. 

Мне кажется это прекрасно! Дядя Петр Васильевич тоже пригодился. Именно от него девочка впервые услышала о квадратуре круга и асимптотах.

И вот тут стоит сказать о единственном недостатке книги. Математики в ней возмутительно мало. Рассказ про обои и еще немного в разделе «Главы, не вошедшие в русское издание «Воспоминаний детства» 1890 г.». Там мы узнаем, что первая в мире женщина-профессор математики практически случайно попала в нее. Ее кузен Мишель никак не хотел учить математику. И учитель придумал хитрый ход: «Если бы он учился вместе с товарищем, он бы постыдился из себя дурака корчить». И маленькая кузина стала этим товарищем по овладению алгеброй и геометрией. Если бы я писала воспоминания, то отвела бы математике гораздо больше места, хотя я совеем не Ковалевская и даже не профессор.

Кстати. В моей книге нигде не было указано, почему эти главы не вошли в русское издание.

Софья Васильевна была одарена и литературным талантом. И эти воспоминания, и повесть «Нигилистка» прекрасно написаны. Это хорошая литература. И тут много о литературе. В 13 лет Софа была влюблена в Достоевского, а он был влюблен в ее старшую сестру. Федору Михайловичу посвящено две главы. Анюта отвергла предложение писателя. Она сказала сестре: «Но ему нужна совсем не такая жена, как я. Его жена должна совсем, совсем посвятить себя ему, всю свою жизнь ему отдать, только о нем и думать. А я этого не могу, я сама хочу жить! К тому же он такой нервный, требовательный. Он постоянно как будто захватывает меня, всасывает меня в себя; при нем я никогда не бываю сама собою».

Вообще, семья Корвин-Круковских была преинтереснейшая. Не только младшая дочь прожила насыщенную, но короткую жизнь. Старшая Анна стала писательницей и революционеркой, участницей Парижской коммуны. После поражения Парижской коммуны она с мужем-революционером были арестованы. Виктора Жаклара приговорили к смертной казни, а её — к пожизненной каторге в Новой Каледонии. Но им удалось бежать из тюрьмы при содействии отца и брата Анны. Неожиданный поворот! Приличная семья вроде бы. Отец - генерал-лейтенанта артиллерии, сын Федор – чиновник. И две нигилистки вдруг (одна совсем безнадежная - общается с Карлом Марксом, переводит «Капитал», а другая хотя бы наукой занимается).

Ну и несколько фрагментов, на которых остановился мой глаз.

Можно сказать, что в этот промежуток времени, от начала 60-х до начала 70-х годов, все интеллигентные слои русского общества были заняты только одним вопросом: семейным разладом между старыми и молодыми. О какой дворянской семье ни спросишь в то время, о всякой услышишь одно и то же: родители поссорились с детьми. И не из-за каких-нибудь вещественных, материальных причин возникали ссоры, а единственно из-за вопросов чисто теоретических, абстрактного характера. "Не сошлись убеждениями!" - вот только и всего, но этого "только" вполне достаточно, чтобы заставить детей побросать родителей, а родителей - отречься от детей.

Да-да, Софья Васильевна, читали мы это у Тургенева («Отцы и дети», 1860-1861 гг.)

Стоит мне подумать о нашей детской, как тотчас же, по неизбежной ассоциации идей, мне начинает чудиться особенный запах - смесь ладана, деревянного масла, майского бальзама и чада от сальной свечи. Давно уже не приходилось мне слышать нигде этого своеобразного запаха; да я думаю, не только за границей, но и в Петербурге, и в Москве его теперь редко где услышишь; но года два тому назад, посетив одних моих деревенских знакомых, я зашла в их детскую, и на меня пахнул этот знакомый мне запах и вызвал целую вереницу давно забытых воспоминаний и ощущений.

Софья Васильевна, так это ж мадленка Пруста! Он напишет аналогичное через 20 лет после вас.

На повесть «Нигилистка» уже нет места. Но это тоже очень интересное чтение. Скажу пару слов. Героиня выходит замуж за политического заключенного, с которым она не знакома, просто для того, чтобы облегчить ему участь. Оказывается, это не чистая выдумка. Основано на реальных событиях. Ковалевская принимала участие в судьбе племянницы небезызвестной Натали Гончаровой, решившей вступить в брак с обвиняемым по «Делу 50-ти» или «Делу 193-х».

И самое последнее. В тексте повести постоянно мелькает слово «эмансипация». Я только со второго раза поняла, что так называли отмену крепостного права. Забавно.