Рецензия на книгу «Избранные произведения»
«Избранные произведения» Мори Огай
Слишком просто будет рассуждать здесь лишь на тему соединения в творчестве Огая Мори (1862-1922) традиций немецкой, японской и китайской литератур. Правда, помнить об этом факте должен каждый, кто прикоснется к сборнику избранных произведений от издательства «Гиперион».
Титаническая фигура Мори высится над всей японской литературой, однако русскоязычному читателю знаком он стал совсем недавно. В СССР издали один рассказ писателя в 1961 г., а также монографию Ивановой Г.Д. (1982 г.), посвященную его биографии и творчеству, с переводами некоторых произведений. Первый сборник повестей и рассказов издали именно «Гиперион» в 2002 году.
Традиционно творческий путь Мори делят на два периода: ранний, где прослеживается влияние немецкой романтической литературы, и зрелый период примерно с 1913 г., когда писатель увлекся написанием исторических повестей. В сборнике представлены оба.
Как обычно в мои задачи не входит обсуждение каждой повести и рассказа, скорее хочется поговорить о ключевых моментах в моей интерпретации того или иного автора. Итак, дихотомия во взгляде на личность Мори обнаруживается и среди читателей, которые часто за видимым и выступающим величием не замечают того, насколько печальной, пусть и тихой, была суть его как писателя. На самом же деле он видится мне фигурой, в которой сочетались и стоичность, и исповедальность, и сила, и слабость, и откровенность, и осторожность в высказываниях. Да, Огай Мори никогда не заявлял открыто и громко о положении социума в современное ему время, не ставил прямо вопросов общественного устройства, не писал о судьбах с тяжёлой и пронзительной трагичностью, как Куникида Доппо. Протест этого человека был тихим, и в смыслы этого разностороннего творца нужно вчитываться.
«Дикий гусь» многих приводит в замешательство: кажется, что в повести есть завязка и даже кульминация, но удовлетворяющей западного читателя развязки нет, несмотря на её немалый размер. Здесь проглядывает и неопытность Мори, и задумчивость его, внимание к темам, которые будут его волновать и в будущем. Сюжет отличается от сюжета «Танцовщицы», и даже образ героя отличен, но отчего-то вызывает похожие чувства. «Дикий гусь» и «Танцовщица» — две стороны одной медали. Первое произведение, правда, о Японии и отбытии героя в Германию, а вот второе…
Безусловно, «Танцовщица» повествует о личной трагедии Огая Мори, но не только о ней: помимо личных мотивов не будем забывать и о глобальных. Да, это его экзистенциальный кризис, который мучал его годами, потому что ему пришлось расстаться со златовласой танцовщицей в Германии, где он учился в те времена. Вот он и пытался облегчить свою боль, передать пустоту в душе после потери прекрасной женщины, которую любил. Конечно, это исповедальная повесть: Мори передаёт события гораздо хуже, чем они были на самом деле, создаёт довольно жалкий образ главного героя, мелкого и ничтожного человека-конформиста, тряпки, которую куда бросают, там она и лежит. Зацикливаться в этом случае на подобной интерпретации не стоит, поскольку это не только портрет самого Мори, продукт самобичевания или ненависти к себе. Это портрет эпохи, японца, менталитет феодального человека которого пока что едва ли приспособился к капиталистическому строю. Ему не хватает ни инициативности, ни душевных сил, чтобы её найти, ни смелости, ни решительности. Всё решают снова те, у кого выше статус, есть деньги и связи с самого рождения, как и было в Японии веками. Действительно, в Мори тогда появился протест против насилия над личностью, которая у японца появилась недавно. Сам он женился на дочери адмирала и барона, но спустя год развёлся, найдя в себе силы, чтобы сделать этот шаг.
Эта же многогранность прослеживается и в исторических повестях Мори, создавать которые он начал в 1912 г. после ритуального самоубийства Ноги Марасукэ, о чём можно прочитать во вступительной статье к сборнику. Писатель не изменяет себе тем, что пишет с интересом о самураях, тех людях, что олицетворяют собой ушедшую эпоху беспрекословного следования долгу, против которой душа его восставала в ранних повестях. Ни в одном произведении Мори не поддерживает эксплуатацию этой самурайской морали, он смотрит на неё реалистично, но с уважением, он отдаёт дань ушедшей эпохе и рассматривает её из настоящего. Писатель также не считает нужным опускаться в вульгарность, присущую, на его взгляд, современным ему натуралистам ради выражения описанных выше идей, он эстетически оставался верен традициям японской и китайской литератур, но смотрел на мир трезво, соответствующе времени, в которое он жил.
Оспаривать величие Мори Огая невозможно, но за ним читатели иногда забывают о том, насколько сбалансированным было его творчество. Думаю, это и есть основная причина его величия, а также влияния на многих уже известных нам японских творцов. Сборник издательства «Гиперион» — хороший билет в путешествие по литературе Мори Огая, поскольку и вводной статьей, и выбором произведений позволяет увидеть его многогранность и познакомиться со значимым писателем поворотной для истории Японии эпохи Мэйдзи.
