Рецензия на книгу «Вчерашний мир»

«Вчерашний мир» Стефан Цвейг

Я почувствовал – а это чувство всегда делает меня счастливым – его человеческое, моральное превосходство, внутреннюю свободу, не ведающую тщеславия, свободу как естественное условие существования сильной души.

Это слова Цвейга о Ромене Роллане, но они максимально близко описывают мое впечатление от этой книги и особенно ее автора.

Книгу сложно назвать мемуарами в привычном смысле слова: хотя начинается она вполне традиционно, с рассказа об отце, дальше частно-лично-семейного почти не будет. А вот цайтгайста – в изобилии.

Первая половина – это «его 2007-й»: блестящая Вена, на глазах набухающий имперскостью Берлин, Париж Belle Epoque. Круг знакомств и дружб у Цвейга был необычайно широк: уже упомянутый Роллан, Рихард Штраус, Рильке, Шоу, Максим Горький, Роден, Фрейд – из самых известных имен. И поразительно, с какой сердечностью Цвейг рассказывает о встречах с каждым из них. Ни одного едкого и даже умеренно-снисходительного комментария, только восхищение или как минимум безусловная доброжелательность.

Заметка на полях: среди прочего Цвейг цитирует Рильке: «Меня утомляют люди, которые с кровью выхаркивают свои ощущения, – сказал он как-то, – потому и русских я могу принимать лишь небольшими дозами, как ликер». Представляю, как тяжко тому давалось общение с Цветаевой!

Все резко меняется после 28 июня 1914: пугающая эйфория в начале Первой мировой войны и ее реалии через два года; первый опыт изгнанничества; послевоенная гиперинфляция; короткая межвоенная передышка – и снова бегство, на этот раз окончательное. Ностальгические интонации уходят, им на смену приходят отчаянье и безысходность. Заканчиваются воспоминания 3 сентября 1939 года. А 22 февраля 1942 Цвейг заканчивает и свою жизнь, на своих условиях.

В воспоминаниях есть все, что так привлекает читателя в новеллах Цвейга: драматичность, психологизм, точность в деталях. А вот журчливо-переливающегося многословия, которым его новеллы тоже славятся, к моей радости, почти не было, и, при всей эмоциональности, текст воспринимается именно как свидетельство очевидца – небеспристрастного, конечно, но умного и наблюдательного. И интересна книга прежде всего атмосферой эпохи и рефлексиями Цвейга.

Напоследок из странненького. В моем издании почти половину объема всей книги занимают воспоминания переводчика Вчерашнего мира Геннадия Когана. То, что переводчики сопровождают публикации комментариями, преди- и послесловиями, замечательно – то же послесловие Никиты Елисеева к «Истории одного немца» Хафнера дало мне чуть ли не больше, чем основной текст. Но чтобы вот так бестрепетно включить объемный личный мемуар (в том числе фотографии из семейного альбома в пандан к Цвейговским) – такого я раньше не встречала.