Рецензия Мария GINnoImoto на книгу «Голова Гоголя»

«Голова Гоголя» Анатолий Королев

Об этой книге я узнала на лекции по современному литературному процессу чуть меньше года назад. С тех самых пор, как замечательный лектор - декан факультета - Ксения Станиславовна обрисовала сюжет и в нескольких предложениях охарактеризовала особенности "Головы Гоголя" Анатолия Королева, я знала, что рано или поздно (и как хотелось, чтобы рано!) наши пути пересекутся.
День перетекал в ночь, а ночь - в день, весна - в осень, лето - в зиму... и момент истины настал.
Страшно. Из ста раз, когда чего-то очень ждешь, в девяносто девяти ожидание приносит неутешительные плоды: многие замечательные вещи не выдерживают столкновения со своими призраками, созданными распаленным сознанием ожидающего. Тем драгоценнее сотый раз, когда предвкушение оказывается удовлетворенным.

Начало, выглядящее вполне невинно, по духу близко произведениями самого Николая Васильевича: сапоги мертвеца Гоголя отказываются принимать в свое лоно ноги нового хозяина, похитившего их из гроба, и тому не остается ничего иного, как вернуть их законному владельцу. Чуете - потянуло этак утопленницами и страшной местью. Ночью бедняга Носов (да-да, именно Носовым, еще и Василием Николаевичем зовут несчастную жертву верных сапог), нарядившись в женины туфли на низком каблуке (которых бедняга так стесняется, что становится похож на Акакия Акакиевича с его шинелью), отправляется вновь откапывать гроб писателя, чтобы вернуть украденное. Но фантасмагорический кошмар только начинается.
Могильщик становится Гоголем, Гоголь превращается в Черта. В разрытом гробу оказывается труп самого Носова (босого, естественно), а сама могила оказывается объятой языками пламени.
Выхваченный из огня череп писателя становится шаром для боулинга, который, брошенный умелой рукой Сатаны, отправляется не куда-нибудь, а прямиком на площадь Бастилии, и не когда-нибудь, а в утро ее взятия.
Итак, Бастилия. Затем мастерская мадемуазель Мари Гроссхольц, где встречаются Робеспьер, Дантон, Демулен, Кутон, доктор Гийотен и Никто, пришедший из ниоткуда задавать вопросы, на которые у революции не находится ответа. Затем казнь, десятки отрубленных голов, среди которых Мари ищет знаменитые, чтобы снять с них посмертные маски. Затем Кремль 1945 года и кабинет Сталина. Мессинг-Гоголь-Сатана с черным пуделем на холеных руках.
Что это? Горячечный бред? Галлюцинации наркомана? Нет же! Это сладкое, липкое, вязкое яство, которое пачкает руки и вяжет во рту. Мешанина из свернувшейся крови истории, подтухшего мяса классической литературы девятнадцатого века, фруктовой гнили стереотипов и штампов о двадцатом веке. А над всем этим (так и хочется написать "в белом венчике из роз") проплывает в лодке спящий Спаситель, чье Слово держит мироздание.

Только постмодернизм мог позволить себе сделать из одного образа, одной загадки, одной легенды - якобы (или не якобы?) пропавшей головы Писателя - целый калейдоскоп. Изъятый из могилы череп Гоголя становится отрубленными на гильотине головами французских революционеров, которые достает из окровавленных корзин будущая мадам Тюссо, а те преображаются в обугленную челюсть Гитлера. А где еще был бы возможен Сталин, получивший в усатую голову десяток пуль, но воскрешенный дыханием ангела (ведь Великий Инквизитор получил поцелуй Христа и стал бессмертен). Где еще этот образ, придуманный Карамазовым, сможет переродиться в страшный поцелуй двух мертвых голов, отделенных от тел порождением справедливой французской революцией - гильотиной, а те, в свою очередь, напомнят припавшую к устам Крестителя уайльдовскую Саломею?
Только постмодернизм содержит в своем художественном сознании достаточно средств, чтобы нарисовать эту картину словами, а красками это могли бы нарисовать Босх, Брейгель старший или Гойя. Страшные картины, от которых нельзя оторваться, как нельзя оторвать глаз от мертвого лица Демона поверженного. Прекрасные картины, богатые красками и сводящие с ума своей извращенностью и вывернутой верностью.
Яркие метафоры, самобытный орнамент слов, пугающая честность, смелые ассоциации, которые при всей своей оригинальности погружают умелого и опытного читателя в мир, ему подсознательно знакомый, - вся эта густая, бедная развлекательным кислородом, но обогащенная бесчисленными аллюзиями среда столь была приятна моему сознанию, что не отдаться безоглядно ее вязкости, ее густоте и мутной прозрачности было невозможно. И погружаясь все глубже и глубже, расслабившись в ласкающих потоках авторского слова и авторской мысли, я не хотела даже думать о том, что страницы в книге не замкнуты в ленту Мебиуса, а значит экстазу придет неизбежный конец.
Хотя кого я обманываю? В ста пятидесяти страницах повести плотность смысла на букву текста так велика, что при повторном чтении я вряд ли вообще узнаю книгу.
Настоящая литература. Браво, Королев!