Рецензия на книгу «Часть речи. Избранные стихотворения»

«Часть речи. Избранные стихотворения» Иосиф Бродский

Когда-то, по молодости, похаживая на собрания молодых поэтов – то «вавилоновские», то какие-то там еще (визуальные искусства и вербальные должны знать друг друга), я был страшно поражен тем, что вменялось начинающему поэту в смертный неискупимый грех – похожесть на Бродского. Похожесть срочно переименовывалась в подражание и искоренялась. Бродскианством клеймили, как огненным клеймом, запечатывая уста. Причину этого страха нынешних «культуртрегеров» и законодателей поэтической моды перед Бродским (а это именно страх) я долго не мог поймать. Дорубился до нее лишь недавно, слушая моцартовского «Дон Жуана». Шаги командора, блин. Мелкое всегда боится великого. Посюсторонее – потустороннего. Суетное – монументального.
(откашливается, прихлебывает из стакана )))) В чем же состоит величие Бродского? Во-первых, в идеальном владении главной (для меня) компонентой того вида искусства, в котором Бродский работает – РИТМом. Все остальное в поэзии – производное, так же, как вся архитектура есть производное от колонны. Именно потому Бродский идеально годится для мысленного произнесения, если ты, допустим, шагаешь по улице и тебе зверски хорошо. Или о…но плохо. Особенно перепрыгивая через лужи при лунном свете:
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Или под дождем, попадая ногами во все рытвины на асфальте, потому что все по болту и просто кажется, что если остановишься, то умрешь:
я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.
Те, кто читает мои рецензии, знают, что я люблю раздавать Нобелевские премии по мелочам. Вот Бродскому я бы дал уже за одно стихотворение, которое половина читающих «Уранию» пропускает. «Война в убежище Киприды». Чтобы осознать роль ритмического контраста между первыми двумя и последней строфой, надо читать вслух.
Не случайно Бродского много поют – и барды, и «рокеры». Собственно, я начал его читать, услышав как-то под гитару от старшего брата:
Он здесь бывал: еще не в галифе —
в пальто из драпа; сдержанный, сутулый…

Анжабманы (разрывы синтаксиса между строчками) Бродского уникальны своей естественностью и четкой связью с выражаемым смыслом (что отличает его от большинства поэтов, для которых анжабман – чисто техническая фигура). Вот от этого я зверею:
Было ли сказано слово? И если да, —
на каком языке? Был ли мальчик? И сколько льда
нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник
мысли? Помнит ли целое роль частиц?
Что способен подумать при виде птиц
в аквариуме ботаник?
Бродский шедеврально афористичен. Я себе набрал из него каталог мудростей на все случаи жизни. «Дева тешит до известного предела — дальше локтя не пойдешь или колена". «Зачем нам двадцатый век, если есть уже девятнадцатый…» «Для меня деревья дороже леса, у меня нет общего интереса». «Простую мысль, увы, пугает вид извилин», «Равенство, брат, исключает братство», «Задние мысли сильней передних».И разумеется:
Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
интереснее груши.
Мудрости Бродского обладают мистическим свойством: они, будучи повторяемы и усваиваемы тобой, не желают оставаться внешними. Они проникают под кожу и пропитывают твою жизнь. Всем, что я делаю со своей жизнью, я обязан двум строчкам: «Если выпало в Империи родиться, нужно жить в глухой провинции, у моря». Перечитывая Бродского наизусть и с листа, начинаешь мир видеть через призму его метафор. Зима: «скрип сосны оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз» (в стихотворении «Шведская музыка» нет ни одного слова «холодно», но в нем не меньше, чем минус тридцать, я его могу читать, только в обнимку с горячим чаем). Июль: «вечер липнет к лопаткам».
Я лично знаком с человеком, который прочитав, что
Море внешне безжизненно, но оно
полно чудовищной жизни, которую не дано
постичь, пока не пойдешь на дно.
Что подтверждается сетью, тралом.
Либо — пляской волн, отражающих как бы в вялом
зеркале творящееся под одеялом.-
год не купался в море. Спруты ему мерещились.
И – прости меня, хоспади – я иногда боюсь, что на мое отношение к эпиляции зоны бикини навсегда наложен импринтинг хулиганом-Бродским (опять же в исполнении старшего брата):
Мелькает белая жилетная подкладка.
Мулатка тает от любви, как шоколадка,
в мужском объятии посапывая сладко.
Где надо — гладко, где надо — шерсть.

Бродский – мастер детали, штриха, из которого вырастают пространство, время и персонажи. «Портрет висел в гостиной, давая нам представленье о том, как хозяйка выглядела, будучи молода». Sapienti sat. Портрет хозяйки и портрет атмосферы.
Бродский беспределен. Он начинается ровно из той точки времени и пространства, в которой ты в данный момент находишься, и прорывается в бесконечность. «Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах, не имеющих отношенья к ужину при свечах…» Наверно, когда я смогу придумать, что это за вещи, я стану мудрым. Не перестав быть тщеславным, потому что, когда до меня дошло, почему книга жильцов в «небольшой дешевой гостинице в Вашингтоне» сравнивается с «внутренностями Троянского подержанного коня», я несколько дней ни о чем другом не мог говорить.
Именно из-за своего умения уходить в бесконечность. Бродский как никто другой умеет передавать ощущение конца, предела. Иногда утешительное (сходя на конус, вещь обретает не ноль, но хронос), иногда безнадежное – fin de siècle. Что в общем-то и логично: духовная бесконечность вечно натыкается на конечность материальную. Единственный способ преодолеть это – искусство. Но и оно не всесильно. «Ни один живописец не напишет конец аллеи». Бродский трагичен по сути своей. И это вполне соответствует моему пессимистическому миросозерцанию. Оголтелым оптимистам у Бродского делать нечего.
Бродский – человек холода, нанизанный на него, «как гусь на вертел». Я тоже. Мраморы холодны, вода холодна, «север — честная вещь». Этому есть логическое объяснение: «В феврале чем позднее, тем меньше ртути. Т. е. чем больше времени, тем холоднее». Время есть холод.

Бродский – мужской поэт, что не мешает, а даже помогает женщинам любить его столь же пылко. Но поэт – мужской. Создатель каталога тех состояний и умопомрачений, из которых состоит наша жизнь. Обожаю его диалоги: М – М. Всякие «Письма генералу Z».
Женщины, не обижайтесь! Во-первых, написав в том же «Письме» вот эти четыре строчки:
Ночь. Мои мысли полны одной
женщиной, чудной внутри и в профиль.
То, что творится сейчас со мной,
ниже небес, но превыше кровель.
- Бродский уже все для вас сделал.
Во-вторых, я до этих мыслей дошел, услышав по радио Аллу Демидову, которая комментировала «Одиссей – Телемаку» и прочитала первые строчки, идеально передав голосом главную мысль. Одиссей устал. Задрало его все это. Кто победил – НЕ ПОМНЮ. Не знаю, и знать не хочу.
Мой Телемак,
Троянская война
окончена. Кто победил — не помню.
За то, как Демидова ВЫПЛЕВЫВАЕТ «не помню», я бы тоже дал Нобелевку. И еще одну, если останется, Сургановой за «Неужели не я?»
И наконец, Бродский безудержно эротичен. Любовная лирика должна быть ночной. Постельной. Или секс на развалинах. Сравниться с «Ночь, опьяненная белизной…» может только «Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…» Пастернака.

Да, и я еще не окончательно оплакал осеннего ястреба над долиной Коннектикута.

P.S. Цмтаты короткие по памяти – что-то мог переврать. И не только из «Части речи», но и из «Урании».
P.P.S. Призыв и рекомендация. Читайте не только хрестоматийного Бродского. Читайте «Что касается звезд, то они всегда», «С точки зрения воздуха, край земли…», «С видом на море». Все равно ведь без Бродского вам не придет в голову поразмышлять о том, выглядит ли небо лучше со звездами или без ))