Рецензия Phanta на книгу «Острие бритвы»

«Острие бритвы» Сомерсет Моэм

Есть книги, которые нравятся с первого же абзаца, с первых же строк. И это ощущение не проходит до последней точки. Эти книги не обязательно должны быть гениальными, но — приятными. Мне лично.

«Острие бритвы» Моэма как раз из этой серии. Начиная с осторожного вступления, в котором автор сам сравнивает данный роман с «Луной и грош», наслаждаешься приятным слогом и некоторыми приманками.

Моэм анонсирует интересного главного героя, но начинает повествование с введения персонажа-закостенелого сноба. Этот Эллиот по-своему интересен и вызывает улыбку, но снобизм у него грандиозный. Вплоть до отношения к религии:

— Господь сказал: «В доме Отца Моего много обителей». По меньшей мере странно было бы поселить простонародье в условиях, к которым оно совершенно непривычно.
Мне подумалось, что райские кущи представляются Эллиоту в виде замка какого-нибудь барона Ротшильда — с панелями восемнадцатого века по стенам, столиками-буль, шкафчиками-маркетри и гарнитурами времён Людовика XV, обитыми вышитым шёлком.

Но постепенно акценты смещаются. И вот уже рассказчик на званом вечере беседует со следующими героями — в повествование вводится племянница Эллиота Изабелла, которой достанется главная женская роль, хотя другие женские персонажи показались мне куда интереснее.

Красивая, но прагматичная. Пожалуй, даже слишком гладко и разумно поступающая относительно тех черт характера, с которыми она вводилась в повествование.

— Дядя Эллиот говорит, что часто дивился вашей наблюдательности. Он говорит, что вы буквально всё замечаете, но что главное ваше достоинство как писателя — здравомыслие.
— Я мог бы назвать более ценное качество, — отозвался я сухо. — Например, талант.

И лишь затем, незаметно, в качестве героя второго плана появляется главный персонаж, из-за которого всё это затевалось. Более того, Моэм применяет замечательный банальный маркетинговый ход: говорит в начале главы, что её можно пропустить, не потеряв нити повествования, и следом же признаётся, что глава эта представляет собой пересказ разговора, из-за которого, собственно, и была написана эта книга:

— «Я» — это не только мой дух, но и моё тело, кто может сказать, в какой мере моё я, моя сущность обусловлена случайностями моего тела? Был бы Байрон Байроном без своей хромоты или Достоевский Достоевским без своей эпилепсии?
— Индусы не стали бы говорить о случайности. Они ответили бы, что это ваши поступки в предыдущих жизнях предопределили вашей душе обитать в несовершенном теле.

Этот главный герой, который не сразу представляется главным, служил на войне в авиации, и, вернувшись домой, не захотел быть такими как все, предпочитая «бездельничать», читая книги, изучая их и ища ответы на свои вопросы. Эти ответы он потом искал во Франции, Германии, Индии. И этого героя не понимали. Особенно американцы, для которых биржа была важнее вопроса о бесконечности бога.

Ларри не предстаёт каким-то сенсеем, не наставляет своих друзей на путь истинный, не отвечает на вопросы, не навязывается тем, кому и не нужна эта мудрость, эти тёмные глаза и это чарующая улыбка, в которую веришь, представляя только в собственном воображении. И она, улыбка, совсем иная, чем у Билла Мюррея (предложение из серии «не смотрел, но осуждаю»).

И я оставлю описания этого персонажа таким поверхностным, чтобы не портить вам впечатления от книги, если вы соберётесь её прочитать. Чтобы вы сами смогли составить мнение о его поступках и мотивах. Ларри стоит того, чтобы о нём прочитали, раз уж настоящее имя осталось для общей массы читателей неизвестным. Там нет ничего мега-сложного — Моэм не стал писать о том, в чём он не разбирается, — но пищу для размышлений найти можно.

У Моэма получается иронизировать, и это, безусловно плюс. Но куда больший плюс — создающийся эффект присутствия. Автор описывает все события и действия, будто присутствовал на всех них (что, разумеется, не так — и он в этом признаётся) и записывал (как замечательна писательская память).

После таких историй невольно задумываешься, где заканчивается реальность и начинаются необходимые художественные приёмы. И кто он, этот загадочный прототип?