Рецензия на книгу «День девятый»

«День девятый» Анна Гайкалова

В мультфильме про домовёнка Кузю весело обыгрывается фразеологизм о Кузькиной матери. В той же тональности, которую несёт сам фразеологизм. А вот если приведётся встретить матушку реального, совсем не смешного, нормально-нормального Кузьмы? Улыбку, может, успеешь сдержать для приличия и всё ж подумаешь:"Вот и показали мне Кузькину мать". И какой же ей надо быть, этой матери, чтобы перешибить в тебе сложившийся, въевшийся, раньше мозгов вызывающий улыбку стереотип?
Знаете, я прочитала женский роман. Долго думала, куда его поставить: рядом с "Унесёнными ветром" Митчел или с "Педагогической поэмой" Макаренко? Не решила. Так и лежит на столе. И теперь тоскливо-снисходительной улыбки словосочетание "женский роман" у меня не вызывает.
О чём?
За жизнь, конечно. О чём ещё может быть женский роман? История девочки Сони с раннего детства до старости. Роман автобиографичен, поэтому нет в нём избытка событийности. Как в любой биографии: родился, взрослел, женился, рожал, воспитывал, женил, встречал внуков, провожал в последний путь предков, знакомился, дружил, ссорился, терпел, очаровывался... Только это не сюжет. Это один из компонентов достаточно сложной композиционной системы. А событие одно - Любовь.
Это роман-исследование. Я бы даже сказала - психологическое расследование. Не во всяком детективе так закручена интрига. Только в детективе ищут преступника, а Анна Гайкалова в романе "День девятый" ищет ответы на вопрос: из чего вырастает Любовь?
Почему успешная московская дамочка ударяется в бога, бросает доходное место и приходит работать в детский дом? Ну да, до этой отправной точки, которая аж в середине произведения, мы наблюдаем, как строит Соня свою жизнь, свою семью, свой дом... С самого детства строит, выплакивая собственные детские заповеди из отрицания поступков близких: я никогда так не буду делать. Этого детского и юношеского нигилизма хватает, чтобы состояться и достойно соответствовать общепринятому. Где-то даже, может быть, - на зависть общепринятому. Но энергия детских заповедей иссякает и инерция нигилизма рушит постройку. Соня разводится с мужем. Творчество не греет. Стихи не пишутся. Гитара пылится. Новое мерило успешности - деньги - закручивают в общую гонку, но смыслом не становятся. Она их достаточно легко зарабатывает и ещё легче расстаётся. Помочь бывшему деверю выкрутиться из нависшего долга? Да не вопрос. Ничего ей деньги не дают, кроме безысходной физической усталости и опустошения.
Страховочным тросом, удержавшим над пропастью становятся дети. Это природное. Истинно женское. Так сука в поисках пищи для кутят идёт на запах, ошибается, мечется и снова идёт. Знает ли Соня, что ищет, чего хочет для себя и своих детей? Наверное, да. Может, ещё не названное. То, чего так сама ждала от родителей в детстве. То, чему имя - Любовь.
Эта Любовь - пещера путника. Параллельно с главами житейского сюжета, предваряя их, тугим притчевым языком, капельками, по страничке буквально, приоткрывается тайна вынашивания ребёнка. Путника. От оргазма до родов - в библейской стилистике. Евангелие от Любви. Пещера не устанавливает законов во вне. Это её заповеди для неё самой и для путника. Она его бог, пока он в ней. Нет, она не посягает на основы религий и не возвышается до нового Учения. Это потрясающая картина эволюции миропонимания. Необъятный акмеистический символ, в котором можно увидеть просто реальную пещеру, младенца в утробе матери, сакральное хранилище в таинстве реинкарнации, пуповину основ религий, переходящую в пуповину для путника, когда он покинет пещеру.
Поиски Сони кажутся хаотичными, порой бессмысленными, абсурдными: христианство, ислам, буддизм, вещие сны, ритуалы, обряды, символы, мистика... Прагматичный взгляд на эти метания бесполезен. Прагматизм - это мужское, а она женщина. Она просто чувствует. В этих мучительных поисках она сама набухает, вызревает, как плод, и рождает себя своей пещерой. Возвращает, прощает, вбирает заново, всё, что отрицала. Возрождается новой любовью семья. Не только Соня, но и муж, и сын с дочерью готовы и принимают детдомовских детей, ещё двух дочерей и сына...
Человеку не дано знать заранее на что он идёт. Любовь можно дать, став ею. Простенькая такая задачка для матери... Оставаться той кровной, пещерной пуповиной, которая удержит дитя и даст ему силы самому стать пещерой для следующего поколения. Что-то в этой незримой эстафете нам даёт кровное родство, но даже оно - не гарантия. Воронка быта и повседневности всасывает человека, сдирая течением всё, что этому течению чуждо, превращая в пену духовное, человеческое, взращенное Любовью и стремится оставить его нагим, природным животным.
Природный инстинкт самки... Приняв и вылизав чужих кутят, она порвёт даже их кровную мать. И только Хозяин, которому она всецело доверяет и по-собачьему преданна, в силах удержать поводок и обуздать инстинкт. Соня каким-то бессознательным чутьём находит эту силу, находит своего пророка. Это, конечно, вопрос, кто кого находит: Соня - пророчицу Хамит или Хамит - Соню. Да это, наверное, и не важно. Важно другое: Хамит помогает справиться с непредвиденным, навалившимся новыми проблемами и усталостью, помогает, приняв в лоно своей Любви чужих детей, не перегрызть их пуповину с кровной матерью Вероникой. Сохранять в детях любовь к кровной матери, давя животный рык собственной ревности... Что это? Мазохизм? Холодный расчёт хищницы, ожидающей, когда падшая сама сдохнет? Или всё же это и есть Любовь?.. Тут, как говориться, каждому судить в меру своей распущенности.
По большому счёту в романе один герой - Соня. Все остальные, всё остальное предстаёт в преломлении через неё. И всё меняется вместе с изменением её самой. И окружение её меняется вместе с изменением её самой. Она как гранёный стакан. Покажет мир через первую грань, только читатель привыкнет, примет мир таким, расставит оценки (кто-то полюбит, кто-то смирится, кто-то поверит), а она покажет его другой гранью: сама изменилась - и читателя за шиворот. И снова надо за ней понимать по-другому, чувствовать по-другому... И тот, кто принимал, теперь просто поверит, кто верил - примет или отторгнет, или ещё не поймёт, а только начнёт примериваться, а ему - на третью грань... И опять за шиворот - туда, где он не был (среди тех же домов, среди тех же людей, но не был), в хрустом ломая собственные перегородки...
Это роман-диалог. Автор, делая рассказчиком уже известных событий то одного, то другого героя повествования, создаёт многоголосие мнений и чувств, давая читателю возможность, соглашаясь, опровергая, споря или недоумевая стать соучастником. Он втягивается, добавляя в сюжет собственную жизнь: а у меня было вот так... а моя мама говорила по-другому... а мой муж так не сделал бы... а мои соседи...
Автор не даёт готовых ответов и выводов, он расставляет знаки и символы. Поймёшь ли, читатель, почему главы Путника названы буквами еврейского алфавита? Почувствуешь ли, что имена несут в себе тоже некую тайну? Соединишь ли судьбы Сони и Вероники не только в их общих детях, но и там, далеко, в брошенных автором нитях истории матерей, завяжешь ли узелок встречей на реке в магический круг судьбы? Разделишь ли тревогу о стране из-за убиенных аистов? Увидишь ли в картине русского поля и ухабистой просёлочной дороги под музыку Чайковского параллель к образу пещеры?
Странная книга. Она не даёт убрать себя на полку. Вздрагиваю: неужели и я приросла? Всматриваюсь в фотографию автора. Кто же ты? И разве так бывает? На сколько ж хватает твоей Любви? Может ли быть она столь безмерна?... Поговори со мной...