La laviniense - Цитатник
«такие женщины в любом возрасте, и в двадцать, и в семьдесят, могут не только обидеться навсегда на то, что ты счел мелочью, но и простить тоже могут абсолютно что угодно. В том числе и то, что прощать вообще-то нельзя.»
«Я не знаю, в чем дело. Уже больше двадцати лет не знаю, и мне это неинтересно. Анализирует тот, кому плохо, а тот, кому хорошо, живет.»
«И взгляд. Да, взгляд. Так нежно даже на ребенка не смотрят, как она смотрела на меня тогда.»
«По высоким армейским стандартам я не совершил не то что ничего страшного, а вообще ничего. Но у меня была кличка Папа, и не только потому, что я был на несколько лет старше большинства и служил после института, а потому, что у меня была репутация защитника молодых. От меня ничего подобного не ожидали, и этот парень, задерганный и измученный, как только может быть задерган и измучен солдат на первом году службы, посмотрел на меня убитыми глазами, как Цезарь на Брута, но только очень затраханный Цезарь на очень могучего Брута, и сказал: "Саша. и ты тоже? Почему? Тебе-то это все зачем?"»
«Кейт-Хелен, по-английски однообразно матерясь, то есть через слово на все лады поминая самые разные, часто совершенно неожиданные вещи, неизменно во все цвета радуги окрашенные незамысловатыми половыми сношениями, металась по спальне в поисках недостающих предметов моего туалета. Я для виду куда более сдержанно, имитируя активность, пометался вместе с ней, понимая, что все это разительно напоминает то ли анекдот, то ли туповатую французскую комедию. Мы заглянули и под кровать, и во все углы, но убежавших своим ходом штанов с кроссовками нигде не было.»
«Сложносочиненные девочки - это, конечно, лучшее, что есть в нашем мире, самое лучшее, но не всякая конченная самовлюбленная стерва и садистка сможет вынуть душу с мозгом так, как это сделает очень хорошая, умная и не слишком уверенная в себе сложносочиненная девушка, которая всем будет желать только добра, у которой будет прекрасная душа и очень беспокойная совесть. Однако от стервы у нее имеется одно важное для нее самой отличие: лучше всего она вынимает душу с мозгом у самой себя.»
«Такие утонченные девушки никогда не бывают слишком уверенными в себе, и еще они, лишенные всякой грязи, почему-то больше всех склонны эту грязь в себе находить и стесняться себя. Стесняться до полного безумия, до диких поступков, до постоянной игры против себя.»
«Я стал чужим не только другим людям, с этим-то у меня тогда больших проблем не было: я, не изживший тогда еще юношеский идиотизм, все еще считал себя островом в океане, который может существовать сам по себе. Но я как будто стал чужим и этому острову. Я перестал чувствовать свое единство с ним. Теперь я был я, а остров - островом, и меня на него как будто выкинуло против моей воли, как Робинзона.»
«Мы как будто прорывались сквозь кисель, но все-таки худо-бедно приближались друг к другу, и я вот так прямо на бегу чувствовал ее лоно, чувствовал себя в ней. Она что-то кричала по-французски. Да, теперь я слышал. Что она кричала? Я разбирал слова, которые не понимал. Разбирал так четко, что мог бы повторить. Еще она плакала навзрыд. Не знаю, плакала ли Мари, но в соплях проснулся я. Не сдержался в этот самый беспомощный момент между сном и явью, когда уже не спишь, но еще не владеешь собой, и который я изо всех сил, стараясь не просыпаться, пытался затянуть. Так в тридцать с лишним лет я впервые нарушил обет, который сам себе дал в пять: никогда не плакать из-за девчонок.»
